Потом Завьялов стал реже появляться в Ивановке, а если и приезжал, то старался подальше держаться от дома Натальи. "Чего я буду маячить перед окнами, как бельмо на глазу. Неудобно", - думал он и, помимо желания, вовсе перестал заезжать в Ивановку. Правда, окольный путь через заснеженное поле, по речке, скованной льдом, стал труднее, зато спокойнее.
Он уже не надеялся свидеться с Натальей, как однажды, стоя у билетной кассы районного Дома культуры, нежданно увидел ее. Одетая в шубку, она подошла к нему запросто и попросила:
- Возьмите, пожалуйста, и мне билет.
- Вам один? - спросил Завьялов и огляделся: нет ли кого с ней?
- Один, - промолвила Наталья, заметно краснея.
Горячим током прошлось по телу Завьялова волнение. Он только побаивался: поселок небольшой, чуть ли не каждый житель знает его в лицо, и - чего доброго - найдутся злые языки, пустят сплетни. "У нее же муж… Скандала не оберешься, - подумал он. - Лучше, пожалуй, взять билеты отдельно и сидеть на одном ряду, но порознь".
До начала сеанса оставалось мало времени, им не удалось обмолвиться и накоротке. Войдя в зал, капитан хотел было передать ей билет, но она спросила с легкой обидой:
- А вы?..
- Нет, я… Нам, простите, билеты достались разные, - сбивчиво проговорил Петр.
- Можно поменяться, - не глядя на Завьялова, сказала она и обратилась к старичку в пенсне.
- От лучшего никогда не отказываюсь, - заметил в шутку тот и поднялся.
Завьялов сидел, точно прикованный к стулу, в напряжении, не смея шевельнуться. Лишь один раз он как бы нечаянно прикоснулся к плечу Натальи. Она была так поглощена всем, что виделось на экране, что даже не ощутила прикосновения его руки.
Завьялов увидел, как сияют ее глаза, похоже, они горели в темноте.
…На экране что–то двигается, громыхает, как бы переносясь в зал. Война. Подобно туче, заполняют небо самолеты, лавиной движутся серые коробки танков, идет, рубит прусским шагом несметная орда солдат в касках… Все гремит, рокочет… И, глядя, как враг прорывается, зрители невольно тревожатся.
- Откуда такая напасть? Где же наши?
Но вот, словно по мановению магической силы, появляются русские. Из тайных ангаров вылетают навстречу врагу самолеты. Земля, некогда спокойная, волнуемая разливами хлебов, разверзлась и вынесла из своей утробы массу танков, которые несутся будто на крыльях, утюжат врага. Раздвигаются кусты, обнажая бетонные колпаки дотов. Бесчисленные цепи солдат вырастают на пути врага. И неприятельские солдаты опешили, они бегут, они сдаются в плен. Кажется, не прошло и дня, как война кончилась.
В зале восторженно говорили:
- А наши здорово им врезали!
- Не будут соваться в чужой огород!
Только старичок в пенсне глубоко вздохнул:
- Ох, что–то не то!.. Уж больно шибко!
На старика кто–то сердито цыкнул, и он умолк.
Из Дома культуры Петр и Наталья вышли вместе. В ушах не переставала греметь песня: "Если завтра война, если завтра в поход…"
- А старик–то, пожалуй, прав. Перехлестнули малость! - угрюмо проговорил Завьялов.
Наталья ответила не сразу. Она осторожно ступала, глядя перед собой на обледеневшую стежку.
- Вы не смеете так говорить, - возразила наконец она.
- Почему?
- Взяла–то наша. Мы победили.
- Так легко бывает только в кино, - ответил Петр. - А случись настоящая война, всем туго придется… Сам, своим горбом изведал.
- Воевали? Когда это успели?
- В финской кампании. Здорово доставалось. Коченели в снегах под обстрелом. Не знаю, как и спасся.
Вечер был морозный. Временами луна пряталась, словно от холода, в редких облаках. Наталья зябко ежилась, то и дело прикрывала щеки меховым воротником.
- Ой, надо же - замечталась! Куда мы идем? - спохватилась Наталья.
- Идем правильно, - успокоил Завьялов. - Я ведь один. Холостякую. Вот и… переночуешь, - добавил Петр, искоса взглянув на нее разгоревшимися глазами.
- К вам ночевать? Вы что, шутите?
- Нет, всерьез. Зачем же, глядя на ночь, тащиться такую даль?
- Вон сколько снегу намело, а все равно пойду.
- Опять свое! - недовольно махнул рукой Завьялов и, поняв, что ее не уговорить, добавил: - Ну, коль так… Сейчас выведу каурую и довезу.
Подошли к заиндевелым, подрагивающим на ветру деревьям. В окружении их стояло деревянное, на высоком каменном фундаменте здание военкомата. У парадного крыльца в неосвещенных окнах тускло поблескивали стекла, а когда вошли во двор, увидели: ближе к двери окно было залито светом. Завьялов попросил Наталью зайти в комнату, но она упрямилась, пока он не взял ее за руку и не сказал:
- Чего ты? Иди погрейся у печки, пока мы лошадь запряжем. - И он громко позвал: - Дядя Николай! Товарищ Усачев, дай–ка ключи, лошадь вывести!
Наталья поднялась по ступенькам крыльца, потопала ногами, согреваясь. Но в комнату не пошла. Мимо нее прошмыгал в валенках конюх. Она видела, как конюх подошел к тесовому сараю, отворил жестко проскрипевшие на морозе ворота и вывел коня. В предчувствии поездки конь голосисто заржал. Завьялов подошел к нему, погладил по мелко подрагивающей шее и стал запрягать.
- Принеси старновки да коврик не забудь постелить, - попросил Завьялов конюха.
Выезжали со двора, когда в поселке уже погасли огни, но от этого темнее не стало. На притихший дрёмный поселок, на лоснящуюся дорогу, на деревья, покрытые снежной прядью инея, луна источала свой извечно блеклый свет. Слегка привстав и держась одной рукою за передок санок, Завьялов стегнул вожжами, конь как бы взыграл и, храпя, помчался по накатанной дороге. При выезде из поселка, на повороте, санки качнуло, кованые полозья крепко врезались в наст, и Наталья, млея от быстрой езды, вскрикнула:
- Ой!
- Испугались?
- Нет. Ужасно весело.
И опять молчание. Только скрип полозьев и колкий снег в лицо. Такой колкий и холодный, что даже на губах не тает. Но хуже всего молчание.
- Не встречали больше своего зайца? - спросила Наталья.
- Нет. А что - зайчатинки захотели?
- Серый волк так говорит… - отшутилась Наталья. - Охотнички повелись больно неудачливые.
Петр улыбчиво кивнул.
- Нынче охотничков больше влечет к другому…
Наталья не переспросила, к чему именно, но посмотрела на него испытующе.
- Нет, вы всерьез? - спросил Петр.
- Что всерьез?
- Зайчатину любите?
- Люблю. У нас кролики есть. Прошлым летом одна принесла целую дюжину. Да беда стряслась: не успели опушиться - ни одного не осталось. И куда подевались - не знаем.
- Самец небось сожрал, - заявил Петр. - Сам водил этих тварей и наблюдал, как он пожирает… От нелюбви. Привычка! - убежденно добавил он.
Наталья глянула на него удивленно, но возражать не стала.
Дорога круто свернула. Санки дернуло вбок, чуть не опрокинув. Завьялов отпустил вожжи и присел на корточки. Лошадь пошла спокойно.
- Устали, да? Сядьте, - отодвигаясь и давая ему место, предложила Наталья.
Петр сел рядом, сдерживая волнение. Хотел что–то сказать и не мог, только глядел ей в лицо, на брови, ставшие белесыми от инея, и вся она казалась ему какой–то уютной.
- Небось соскучилась по муженьку–то?
Она промолчала.
- Что же пишет он? Скоро отслужит?
- Откуда вам известно, что он в армии?
- Земля слухом полнится. К тому же у военкома все на учете.
Поле, искрясь перед глазами, уходило вдаль, скрывалось в мутно–сизой темноте. Сумрачной изморозью лоснилась широкая спина лошади. Крупинки снега застревали в меховой шапке Завьялова, в шинели, тихо ложились Наталье на волосы, выбившиеся из–под шали.
Она обернулась и, слегка склонив голову, спросила:
- И вам не жалко было?
- Кого?
- Тех крольчат, что поедались этим…
- Самец от этого только выигрывал… - Петр усмехнулся.
- Гадкая привычка, - упрямо возразила Наталья.
Быстрая, озорная езда и озорные мысли. Только и всего. Надо ли принимать все близко к сердцу ей, Наталье, да еще всерьез спорить, а может, он просто шутит…
Завьялов посмотрел на нее в упор. Наталья испуганно отвернулась, нащупала под ковриком и выдернула один колосок. Он был без зерен, но, надкусывая его, Наталья ощутила во рту сладковатый запах хлеба.
- Дайте вожжи, я буду править.
Она привстала, подалась грудью вперед и едва пошевелила вожжами, как конь перешел на рысь.
- А можно быстрее? - спросила она и, не дождавшись ответа, озорно сверкая глазами, стала отчаянно погонять. Разгоряченный конь, бросая ледяные комья в передок, фыркая от встречного колючего ветра, понесся скачущим наметом. Поле куда–то отступило, побежало назад, теряясь в дымке, и - чудилось Наталье - плывут они в безбрежье сизого неба. Боясь, что одной не управиться с разыгравшимся конем, Завьялов начал придерживать левой рукой вожжи, а правой обхватил ее за талию, молчаливо, все сильнее прижимал к себе и вдруг приник к ее лицу.
- Ой, что вы делаете! Не надо… - расслабленным голосом вскрикнула Наталья, а сама припала к нему горячими губами.
Не въезжая в село, остановились, сидели молча, виновато–притихшие, не смея взглянуть друг другу в глаза. Луна как будто смутилась, сползла к горизонту и теперь кралась над старыми ветлами. У конюшни, что стояла подле сада, залаяла собака, кто–то, видно сторож, негромко окликнул ее, и опять морозная стужа сковала тишину.
Завьялов помог Наталье сойти. Она поспешила к дому мелкими шажками. У палисадника немного постояла, приложив руку к груди и слушая, как бьется сердце, потом оглянулась: санки исчезли.
Поземка заметала разгульный след.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Зачем все это?.. Зачем? - проснувшись утром, спрашивала себя Наталья и чувствовала, как стыд жжет ей глаза. Час был поздний, она еще лежала в постели, растрепанная, и ругала себя за вчерашнюю вольность, и ждала, что, быть может, о ее катании с военкомом Петром Завьяловым уже знают и отец и сестренка, знают все на селе и укоряют ее полынно–горькими словами: "Срам–то какой! Свихнулась!"
- А в чем я виновата? - вслух произнесла Наталья. - Ну, каталась… Ну, позволила себя поцеловать. Так это же он, Петр, полез целоваться. Ради веселья, ради катанья! А я люблю Алексея! И меня никто не упрекнет в измене, никто! - с твердостью проговорила Наталья и, откинув одеяло, свесила с кровати ноги, пошевеливая пальцами, - странно, какие–то они короткие, совсем тупые. Наверное, оттого, что туфли всегда на номер меньше ношу, - усмехнулась она.
Рядом, на столике, портрет Алексея в рамке. Она взяла его и долго всматривалась: Алексей был снят в ладной гимнастерке, при ремнях, лежащих крест–накрест. Она гладила карточку, а как будто притрагивалась к его лицу, волосам. В уголках его широких губ держалась гордая улыбка, левый глаз был чуть сощурен в лукавинке, и Наталье казалось, что он осуждает ее строго, непрощенно… "Не надо, милый. Я твоя… Как есть твоя!" - шептала она, прижав портрет к груди.
Потом оделась, подошла к окну. Оно было запушено изморозью, и Наталья, отогрев своим дыханием кусок стекла, задумчиво глядела на сугробы, на деревья. Она знала, что где–то далеко–далеко, под Гродно, быть может, сейчас, в зимнюю стужу, стоит на посту Алексей. То и дело отогревая стынущее стекло, она не переставала смотреть и все ждала, а вдруг в это стеклышко увидит родное лицо… "Хоть бы скорее приезжал. Я же вся извелась…" - думала Наталья, и на душе было тоскливо и тяжело.
Посмотрев в сторону лога, на стежку, она вздрогнула и отпрянула от окна. "Опять он!" - кольнуло в сердце. Завьялов возвращался в поселок. Наталья пожалела, что именно в эту минуту вновь увидела его. "А что в этом такого? И почему некстати?" - поймала себя на мысли и опять поглядела в окно. Санки уже выезжали из села, а Завьялов, обернувшись, не сводил глаз с ее дома. Наталья почувствовала, как в груди у нее что–то встрепенулось, обдало жаром, и она уже не могла больше вот так просто и спокойно смотреть на сапки. И опять ловила себя на мысли, что раньше никогда так не бывало с нею. На душе было удивительно хорошо, все прохожие казались на редкость милыми людьми. Обычно ей не нравилось, когда снег медленно и нудно падает, но сейчас и эти снежинки казались вестниками чего–то доброго, чистого, большого.
Вот она неотрывно следит за тем, как медленно удаляется Завьялов. "Идти бы и идти с ним, ни в чем не сомневаясь", - шепчут ее губы.
Наталья как бы очнулась. "Что это я? К чему это?"
Она заставила себя думать о том, что надо сделать по дому. Ну, ясно комнаты еще не убраны, и обод надо приготовить…
Наталья долго искала веник, но, кроме куцего окамелка, ничего не нашла. В сенцах приставила к стене лесенку, забралась на чердак, надергала из вязанки красноталовых прутьев, связала веник. Обмакнула его в кадку с водой и начала мести пол. Пестрый котенок не сводил с нее глаз, весь напряженный и собранный, в который раз готовился к прыжку и опять не решался броситься. Но вот он мелькает рыже–белым пятном, кольцует пушистый хвост у ее ног, потом шаром перекатывается через веник, стараясь прижать его лапами. Наталья не замечает ни самого котенка, ни его шалостей. Руки ее также механически двигались, мысли были также далеко.
Неторопливо тянется время. Наталья заправила щи, поставила чугунок на угли. До обеда еще далеко, можно заняться и рукоделием. В руках у нее вышивка. Отец любит после обеда вздремнуть полчасика, не раздеваясь. Наталья давно задумала вышить ему подушечку, чтобы не брал большую пуховую с кровати, не подкладывал под голову овчинный кожух. Вышивает крестом. Привычные пальцы, едва касаясь тоненькой иголочки, заставляют ее вылезать то с одной, то с другой стороны атласной ткани.
Волосы падают ей на глаза. Не спеша ищет она в волосах заколку, чтобы поправить ее. Размеренно, мягко щелкает маятник часов. Скоро двенадцать. Как медленно тянется время! Наталья изумляется: что же она наделала? Черная нить, которой нужно было вышить два креста, поползла вниз, протянулась до самого края…
"И где только думы твои, девочка! - всплеснула руками Наталья. И тут же подумала: - А почему бы не разобраться в этом? Почему?"
Порывисто встала, прошлась по комнате, не удержалась, чтобы не заглянуть в окно. Вон и стежка, по которой она шла с Завьяловым. Он держался в сторонке, видимо, заботясь о ней, оберегая от пересудов. А потом эта бесшабашная езда… Стелется поземка, мгла скрывает все вокруг. Тогда она этого не ощущала. Ей было тепло от его прикосновения, от светящихся в темноте глаз…
Кажется - так давно это было! Просто не верится, что вчера. Она оглядывает комнату и видит до мелочей знакомые вещи. Они возвращают ее к чему–то старому, давно пережитому; в сознании последние события как–то странно отодвигали прочь внешний мир, и даже личные дорогие вещи становились ненужными…
"Будто в вечность погружаешься. Живешь здесь одна как заколдованная. Не хочу я такой жизни!" - думает Наталья, а сама чувствует, как на глаза навертываются слезы. И, чтобы утешить себя, вновь подходит к окну. Ей вспоминается детство, девичья пора.
Будучи маленькой, Наташа любила привычные домашние покой и ласку. К отцу относилась с доверчивой нежностью. Тогда же узнала, что матери у нее нет, куда–то уехала, набитая дура, как говорил отец. Она не сразу этому поверила, а когда поверила, на ее исхудалом личике появилась совсем недетская озабоченность.
- Как жить–то станешь, дочка? - спрашивал отец, притягивая ее к себе.
Задумчивая, она отвечала тихо:
- Как ты.
- Как же это?
Наташа начинала объяснять, но слов не хватало, и она, смущенная, умолкала.
- Не тужи, дочка. Проживем и без мамы. Ты уже взрослая…
Успокаивая, отец неловко гладил ее по плечу. Однажды она рассказала о своем решении стать врачом. Отец удивился, но горячо поддержал это желание.
- Молодец! Уж что может лучше быть? Продлять людям жизнь!
По вечерам Наташа слышала его горячий, молящий шепот:
- Господи, не оставь отроковицу чистую! Не дай заблудиться среди горя и зла!
- Чего это, батя? - испуганно спрашивала дочь, подбегая к нему.
- О тебе пекусь. Счастья тебе молю. - Игнат обнимал дочку, и они стояли рядом, взволнованные одним и тем же большим чувством.
С их переездом в село мало что изменилось в жизни Наташи. Мачеху она уважала, но никогда не любила и потому не могла привязаться к ней. По–прежнему все свои обиды и радости поверяла отцу, но об увлечениях своих, о первой любви - никогда ни слова. И он не спрашивал.
Так проходили месяцы, годы. Душевный подъем, радостное возбуждение сменялось тоскливым настроением, когда ничего не хотелось делать, когда без конца, с надоедливым постоянством приходила одна и та же мысль: "А в чем же счастье? Где оно?"
В такие дни все валилось из рук, и, сидя за книгой, она только делала вид, что занимается.
Незаметно для себя от случайных мыслей пришла к убеждению, что и отец не знает, что такое настоящее счастье, что он просто добрый и привык довольствоваться малым в жизни.
Позже она уже пытливо всматривалась в юношеские лица, искала развлечений, нарядов.
Когда уезжала в медицинский институт, робко заметила отцу:
- Пальто бы мне сшить к зиме новое. Короткое стало.
- Ох, доченька, и не знаю, как выйдет. Пальто сшить - не ложку купить. Да уж ладно, выкрою деньжонок.
В душе она не переставала надеяться на что–то лучшее в жизни, по крайней мере не хотела обременять отца. И когда Алексей сделал предложение, она не колеблясь дала согласие. Он нравился ей своим простым, хотя и несколько угловатым характером. Особенно по душе было завидное его трудолюбие. Ведь перед тем как пожениться, Алексей получил диплом в строительном техникуме, пошел на завод монтажником, а минуло полгода стал бригадиром. "Упорный", - отмечала про себя Наталья и радовалась, что оба они поднимаются по крутой лесенке, которая сулит им счастье…
От воспоминаний Наталью отвлекло неприятное ощущение холода. Удивилась, что все еще стоит в своем легком домашнем платье у окна, касаясь плечом холодной стены.
Раздались шаги в сенцах. По движениям, медлительным и грузным, догадалась, что пришел отец.
- Обед еще не сварила? - спросил он прямо с порога и, как показалось Наталье, непривычно сухо.
"Неужели все знает?.." - мелькнуло в голове Натальи.
- Есть хочешь, да?
- Не так чтоб… Уморился дюже, полежать хочу.
- А я вот тебе подушечку вышиваю, - похвалилась Наталья.
Отец погладил осторожно вышивку и сказал усмехаясь:
- Подушечка добрая, да не по моей голове.
- Почему?
- Наркомам спать на таких подушечках…
Наталья не стала спрашивать, почему именно они должны спать на таких подушках. Знала: отец помешался на этой самой политике, кстати и некстати произносит мудреные слова.
Она подошла к печке и, отодвинув заслонку, вынула рогачом щи, попробовала - сварились, но отец уже прилег на лавку, а самой ей не хотелось есть. Присела на окованный жестью сундук, склонилась над вышивкой, снова возвращаясь к своим думам.
"Как он ловко правит лошадью, - вдруг подумала она о Завьялове. - И какой внимательный. Настоял отвезти на санках, доверил самой править. А конь - ой как же несся!"