Шмелев не возразил, хотя в душе оставался при своем мнении. Он старался понять Ломова. "Откуда это у него берется? Всех поучать, поносить. Власть иных портит, сядет такой в кресло и думает, что только он один умный".
Шмелев готовился к неприятному объяснению с генералом.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Ветер переменился, потянул с севера и, сбивая снежную порошу, пластал ее низко по земле. Чтобы добраться до зимнего лагеря, разбитого в лесу, пришлось делать огромный крюк, и пока Ломов и Шмелев пробирались через ольховые заросли, тряслись по кочкам и пням старой поруби, застревали и выталкивали машину из сугробов, - учения кончились.
Отвалившись на переднее сиденье, Ломов всю дорогу молчал, даже ни разу не обернулся. "Злится. Только заикнись против - будет рвать и метать", - подумал Шмелев и неуступчиво молчал. В свою очередь и Ломов думал о нем недобро. То, что предстало его глазам на плацу и вот здесь, на учениях, выводило генерала из себя.
"Рога ему нужно обломать. Пусть не вольничает", - порешил Ломов, находя, что лучше сделать это в официальной обстановке.
У въезда в лагерь, на обледенелом, продуваемом ветрами большаке стоял в ожидании, как на посту, полковник Гнездилов. И когда увидел выползшую на дорогу легковую машину, побежал навстречу, поддерживая рукою шашку.
- Я, простите… тревож–жился, - глотая морозный воздух, едва выговорил Гнездилов. - Посыльного за вами… снаряж–жал… - и, указав на палатки, натянутые под старыми елями, добавил: - Прошу, товарищ генерал, греться. Не обессудьте, если чего не так… Не управились.
Комбригу Шмелеву претила эта заискивающая манера вести себя в присутствии старших. В душе он порывался сделать Гнездилову внушение, но уклонился, только сдержанно спросил:
- Расчеты все прибыли?
- Одна батарея еще не выбралась из болота, - ответил тот и опять обратился к Ломову, желая скорее зазвать его в палатку. - Ветрено, Павел Сидорыч, не мудрено и простудиться. Да и обуты вы легко, - увидев на генерале хромовые сапожки, посочувствовал Гнездилов.
Шмелев с ними не пошел.
"Вся забота о шатре. Какое угодничество!" - с досадой поморщился Николай Григорьевич и зашагал в сторону болота, чтобы помочь вытянуть застрявшие орудия. Скоро его одинокая фигура с бьющимися на ветру полами шинели скрылась между елей, растопыривших понизу тяжелые, покрытые снегом ветки.
Тем часом Павел Сидорович Ломов уже сидел за чашкой чаю, и опять - в который уж раз! - внушал Гнездилову, чтобы он самым серьезным образом занялся строевой подготовкой.
- У вас что, Шмелев… только доложите невзирая на должностное лицо… любит своевольничать?
Гнездилов привстал, развел руками:
- Как вам сказать? Какой–то он… Одним словом, гнет не в ту сторону…
- Ломать надо! - генерал стукнул кулаком так, что подпрыгнула на блюдце и звякнула опорожненная чашка.
- И чем скорее, тем лучше, - подзуживал Гнездилов и, озираясь на полотняную дверь, боясь, что кто–то может подслушать, заговорил шепотом: Вы еще не знаете его. Не такие штучки отмачивает. Послушаешь - уши вянут.
- Ну–ну? - вскинул брови Павел Сидорович.
- Однажды вывел я командный состав на плац, - вкрадчивым тоном продолжал Гнездилов. - Хотел показать, как обучать новобранцев штыковому бою. А чтобы занятие построить нагляднее, решил придать тактический фон… Высотку мы за городком штурмовали… Ну и уколы наносили по чучелам. И вот заявился Шмелев. Подходит ко мне и хоть, правда, негромко, но на полном серьезе спрашивает: "Ты что, Николай Федотыч, думаешь врагов штыком колоть?" - "Если приведется - буду колоть", - отвечаю. "Жди–ка, подставят они тебе грудь!" - "То есть, а почему же не подставят?" - "В будущей войне твои штыки сгодятся разве только для откупоривания рыбных консервов!" вот как он мне ответил. Верите, у меня даже в глазах помутнело от этих слов.
- Давно это было? - спросил, вставая, Ломов.
- Да сразу после осенних маневров.
Генерал постучал по столу ногтями. Лицо его потускнело, серые, навыкате глаза не мигали. Потом он обратился к сидевшему все время молча в углу старшему лейтенанту:
- Слышали? Возьмите, товарищ Варьяш, на заметку. - И к Гнездилову: А вы по всей форме, письменно нам Донесите. От него же антисоветским душком попахивает. За такие высказывания… - Ломов смолк на полуслове, заслышав чей–то простуженный голос у входа.
В палатку, пахнув клубами тугого, холодного воздуха, вошли представитель генштаба полковник Демин, полковой комиссар Гребенников и комбриг Шмелев. Лица у всех были красные с мороза. Раздевшись, Гребенников хотел повесить свою и представителя генштаба шинели, но гибкий березовый столбик не выдержал тяжести, согнулся, и шинели, среди которых была и генеральская, упали на землю. Гребенников водворил генеральскую шинель на выпрямившийся столбик, а остальные положил на сбитую из жердей кровать. Шмелев, однако, не спешил раздеваться, присел на пенек, облокотился на колени и долго о чем–то думал. С его оттаявших бровей стекали по лицу, по впалым щекам капли.
- Бросьте переживать, Николай Григорьевич, - подойдя к нему, сказал Гребенников.
- Что, собственно, произошло? - поинтересовался Ломов.
- Да одному бойцу, Бусыгину, ногу придавило, - пояснил Гребенников.
Ломов скосил взгляд на представителя генштаба, словно бы говорил: "Вот, видите, до какой жизни можно дожить! А все затея Шмелева - понесло его в это чертово болото!"
- Хорош солдат. Редкостной силы! - к неудовольствию генерала, заговорил представитель генштаба. - Вы понимаете, трое бойцов хотели вытянуть пушку. Не взяли. Тогда этот Бусыгин взялся за лафет, развернул пушку в самой трясине и сообща с парнями выволок ее из болота. А ногу ему прихватило, когда уже ехали… ездовой виноват.
- Меня заботит не это, - сказал Ломов. - Техника была загнана в болото, люди. Темп наступления потерян. И, что удивительно, такой, с позволения сказать, бой входит в замысел Шмелева.
Комбриг выпрямился, будто ужаленный, но, вовсе не выражая раскаяния, ответил:
- Да, я загнал. Преднамеренно загнал! - с ударением в голосе добавил он. - И сделал это ради того, чтобы знали, на своем горбу изведали все, с чем доведется столкнуться в ратном деле. А ходить, скажу вам, по брусчатке, усыпанной розовыми лепестками, - этому можно и не учить.
Ломов впился в него глазами:
- Дай вам волю, так вы отмените и парады…
- Они, вероятно, нужны, - ответил Шмелев. - Но я бы предпочел учить бойцов ходить не по розовым лепесткам, а по острым шипам, вот по этим топям. Это гораздо полезнее.
- На парадах демонстрируется наша мощь, сила, - заметил Ломов.
- Согласен, - кивнул Шмелев и, покусывая губы, добавил: - Но я стоял и буду стоять против парадного обучения.
- Никто вас к этому и не призывает, - ответил Ломов. - Но уставы писаны для всех, и надо их выполнять как подобает.
- В чем же мое отклонение от уставов? - спросил Шмелев.
Генерал поднялся. В штабной палатке было сравнительно тесно, но все равно Ломов, заложив по привычке руки назад и пошевеливая пальцами, начал ходить взад–вперед, вминая еловые ветки в сырой песок.
- Вы недооцениваете опыт штурма линии Маннергейма. Да, недооцениваете, - по обыкновению склонный к повторам, рассуждал генерал. Наконец, не учитываете последних маневров. Как было осенью, когда нарком приезжал, - забыли? После боя в полосе предполья… когда дивизии был дан приказ на атаку… Ровно в шестнадцать ноль–ноль, после пристрелки, артиллерия открыла сосредоточенный огонь боевыми снарядами по укреплениям.
- То иные масштабы, - попытался возразить Шмелев.
- Из ручейков собираются реки, - перебил Ломов. - В замысле каждого учения, пусть оно и малого масштаба, должно быть заложено рациональное зерно… Во время осенних маневров снаряды ложились на линии укреплений, скоро весь рубеж обороны покрылся сплошным облаком разрывов… Огневой вал представлял внушительное зрелище… И когда пехота двинулась в атаку, опять артиллерия дала еще более мощный шквал огня. Стрелки местами вплотную прижимались к разрывам своих снарядов, шли за ними… Как сейчас вижу, один боец даже схватил горячий осколок. Потом удостоился вызова к самому наркому. Маршал Тимошенко спросил у него: "Не боялись ли вы снарядов, которые летели над вами?" И знаете, как замечательно ответил этот боец? "Мы, - говорит, - но боялись белофинских снарядов, а своих тем более. Чего же их бояться, ведь они работали на нас". Вот как было на маневрах. А у вас? - генерал повернулся к Шмелеву. - Затащили артиллерию в болото, завязли пушки. Да какая же это, с позволения сказать, атака без артиллерийского сопровождения?
- Все зависит от конкретной обстановки, - попытался возражать Шмелев. - Вышло так, что удобнее было атаковать без шума. На внезапность рассчитывали. Это и сделали мои бойцы.
- Не упрощайте, - прервал Ломов. - Опыт современных войн не этому учит.
- Опыт опыту рознь, - раздумчиво заметил Шмелев. - Например, нас упорно призывают готовить пеших посыльных. Выдают это за одно из важных требований времени!
Гребенников усмехнулся. В недоумении пожал плечами и представитель генштаба полковник Демин. Но генерал не заметил, как они иронически переглянулись.
- Видите, куда камень брошен, - сказал он, подойдя к представителю генштаба. - За такое, мягко выражаясь, настроеньице по головке не погладят. И зарубите себе на носу, комбриг! - Он погрозил в воздухе пальцем. - Будем готовить пеших посыльных. Да, будем! Того требует нарком.
- Разве? - с искренним удивлением спросил Демин. - Что–то я не помню, когда это им было сказано.
- На маневрах, в речах зафиксировано, - пояснил Ломов. - И мы будем выполнять это как солдаты. А кому не нравится - пусть пеняют на себя… А то ишь - взялся критиковать самого наркома… Эка куда хватил!
- Не к добру эта перебранка, - вмешался полковой комиссар Гребенников. - Товарищ Шмелев мог погорячиться. Вот поедет в отпуск, отдохнет, многое передумает, и все пойдет своим ладом. Верно, Николай Григорьевич?
Но, как видно, комбрига, хоть и спорил он со старшим в чине, трудно было разубедить. Шмелев не сразу распалялся. Терпеливый, выдержанный по натуре, он мог до поры до времени молчать, а уж если затронули его спуску не давал. Шмелев и сейчас был в таком состоянии, когда ни уговоры товарища, ни резкость, даже угрозы того, с кем спорил, не в силах были унять его бушующего темперамента.
- Не пугайте! - встав, отрубил Шмелев. - Речь идет не о критике наркома. Никто на его авторитет не замахивается. Но все–таки… положа руку на сердце… стыдно нам, новаторам по природе, жить по старинке. Пешие посыльные!.. Да разве о них нам заботиться, когда моторы вытесняют пешую армию! Броня, мотор, скорость, а не ваш штык и гусиный шаг решат судьбы будущей войны. - Шмелев помедлил, расстегнул шинель. - А что касается финской кампании, то… - комбриг опять помолчал, нервно шевеля черными бровями. - Она и посейчас вот где сидит! - Он похлопал себя по шее. - У многих незаживающие рубцы оставила, многие вернулись калеками. Но мы–то живы, а те… тысячи честных людей… лежат там, в снегах… И никогда не вернутся… Что и говорить, стоила нам эта война дорого. А почему? Тактика лобовых штурмов подвела нас. Ломать, лезть грудью на огонь, на доты - вот наша тактика…
Пока Шмелев говорил, в палатке стояла гнетущая тишина. Генерал Ломов, словно пораженный этими словами, смотрел в угол. Шмелев только сейчас заметил тихо сидевшего в углу старшего лейтенанта с черными кудлами волос на затылке.
- Вы, простите, ждете кого? - осведомился Шмелев.
- Это товарищ со мной, - ответил за него Ломов. - Можете при нем говорить…
Но Шмелеву говорить не хотелось, и он тяжело опустился на пенек.
В палатку вошел офицер, весь увешанный ремнями, при пистолете в огромной потертой кобуре; он спросил, кто будет полковник Демин, и, вынув из кожаной сумки пакет, вручил его под расписку.
Надрезав пакет, Демин осторожно вынул содержимое, прочитал, потом, снова хмурясь и слегка бледнея, перечитал.
- Есть у вас разгонная машина? - вдруг сосредоточенно поглядел на Шмелева.
- Дежурная есть, но вы можете поехать на моей… - ответил комбриг.
Демин тотчас оделся, постоял раздумчиво, сказал:
- Немецкий самолет возле Слонима приземлился. Еду на место происшествия.
- Часто они блудят. Обычная история, - с иронией в голосе заметил полковой комиссар Гребенников.
- Видно, не совсем обычная, раз требуют срочно выехать и расследовать, - ответил Демин и начал прощаться. Пожимая руку Шмелеву, спросил:
- Значит, в отпуск?
- Придется. Лучше поздно, чем никогда.
- Поезжайте! - мягко сказал Демин и почему–то задержал взгляд на комбриге; в его умных, задумчивых глазах Шмелев уловил сочувствие.
Когда Демин вышел, генерал Ломов обратил на комбрига осуждающий взгляд:
- Видите, как нехорошо выглядим мы перед товарищем сверху. Доложит…
Шмелев опять покосился на кудлатого старшего лейтенанта, сидевшего в углу, и ничего не ответил.
Все умолкли.
Только слышалось - шумела, гневалась непогода. Ветер крепчал, вздувал парусину палатки. Тягуче скрипели деревья, срывались с веток и гулко падали на смерзшийся полог ломкие льдинки.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
На аэродром Демин добрался в полдень. Немецкий самолет зеленовато–глинистого цвета стоял посреди взлетно–посадочной полосы. Возле него ходил часовой.
Демин выслушал доклад дежурного по аэродрому и, уже направляясь к деревянному домику, уютно стоявшему под елями, спросил:
- Погода летная?
- Последние трое суток без изменений. Нормальная. Наши летают спокойно. А немцы уверяют, что из–за плохой погоды сбились с курса…
- Как вы думаете?
- Похоже, они принимают нас за детей. Во всяком случае, аргумент сомнителен.
В домике Демин увидел немецких летчиков… Двое - в одинаковых светло–зеленого цвета комбинезонах. Маленький, с рыжеватыми и мягкими, как утиный пух, волосами на голове, и другой, сухощавый, с продолговатым носом и голубыми глазами, расположились на скамье, привалясь спинами к печи. Третий сидел на табурете возле стола. В его внешнем облике Демин уловил что–то от бюргера: полнеющий, с крутым, раздвоенным подбородком, крупным носом; светлые взлохмаченные брови и серые настороженные глаза, о которых можно сказать, что при любых обстоятельствах они остаются холодными и непроницаемыми. В отличие от своих спутников, он был в черных кожаных унтах с "молниями" и в куртке с цигейковым воротником. Завидев вошедшего полковника, немец неторопливо поднялся.
- О, герр полковник! Рад, очень рад! Позвольте представиться? Оберст–лейтенант Эрих фон Крамер. Это мой экипаж. - Он кивнул головой в сторону покорно вставших летчиков.
Демин сухо поздоровался и обратил внимание, что Крамер хорошо говорит по–русски, хотя акцент был довольно выразителен.
- Садитесь, господа, - предложил Демин. - Я думаю, мой вопрос не удивит вас, если спрошу: откуда и с какой целью вы прибыли к нам?
- Разумеется, герр полковник, - с подчеркнутой вежливостью улыбнулся Крамер. - Хотя, наверное… вам докладывали… - Он неторопливо достал сигарету и закурил.
Пауза была сделана намеренно.
- Да, мне доложили, что за последние трое суток погода благоприятствовала полетам, - стараясь подавить раздражение, произнес Демин. - Тем более странно, что вы утверждаете обратное и, как мне кажется, не можете концы с концами свести.
- О, герр полковник слишком подозрителен! Я даже не предполагал, что дружеские отношения между нашими странами могут дать повод для этого.
Демин понял, что Крамер начинает играть и склонен к демагогии. Вступать же в полемику с нацистом ему представлялось малоприятным.
- Россия - страна более чем загадочная, - продолжал Крамер. Особенно ее политический аспект. Ваш суверенитет является признанным и законным. И такая великая держава, как Германия, тоже признала его, подписав договор о ненападении. Поэтому беспокойство, которое проявляете вы по поводу случайных инцидентов, необоснованно. Германское правительство уважает международные договоры…
Демин неожиданно рассмеялся. Оберст–лейтенант посмотрел на него удивленно:
- Очень жаль, герр полковник, что вы не хотите понять меня.
- Простите, господин Крамер, но вы отвлекаетесь. Я отдаю должное вашему умению вести разговор. Не ответив на мой вопрос, вы принуждаете меня оправдываться. И все же я еще раз задам его: что послужило поводом для вашего визита? Только не говорите о плохой погоде.
- В таком случае, погода была прекрасная, - холодно и вызывающе ответил Крамер. - Но мы все–таки сбились с курса и вынуждены были сесть на этот аэродром. Теперь можете не дать нам бензина… и можете интернировать нас. Мы ваши гости или ваши пленники. Как будет угодно.
"Вот ведь каналья! - подумал Демин. - Опять разыграл из себя овцу". Он понял, что разговор с немцем ни к чему не приведет, если не применить власти. Крамер же вел себя нагло, вероятно зная, что в любом случае никакого насилия со стороны советского командования не будет.
Вошел дежурный по аэродрому и, наклонившись к Демину, что–то сказал. После этого полковник с явным неудовольствием обратился к немцу.
- Когда вы хотите лететь, господин Крамер?
- О, это деловой разговор, - оберст–лейтенант преобразился. - С вашего позволения, герр полковник, - он взглянул на часы, - через сорок минут.
- Обслужите немецкий самолет, - бросил Демин дежурному.
- Герр полковник очень любезен. Я бы не хотел так просто проститься с вами. Мы должны выпить по бокалу вина… за дружбу, герр полковник. Затем Крамер обратился к сухощавому немцу с голубыми глазами: - Штольц, зиген зи битте вайн*.
_______________
* Принеси, пожалуйста, вина.
Штольц тут же направился к двери.
- Проводите его к самолету, - приказал Демин дежурному.
Когда было принесено вино, Крамер наполнил два бокала.
- А ваши коллеги - трезвенники? - спросил Демин.
- В немецкой армии младшие чины не должны позволять себе вольности в присутствии старших офицеров, - заметил Крамер.
- Ну что ж, - произнес Демин, - выпьем за то, чтобы между нами не было разлада. Пожалуй, это единственное, чего можно желать сейчас в отношениях между нашими странами. Не правда ли, господин Крамер?
- О, да, конечно, - с улыбкой пробормотал Крамер. Он отпил глоток кислого рейнского вина. - Только печально, что эти отношения не греет русский климат. - Крамер на мгновение мысленно перенесся в ставку фюрера: там опасались, что из–за позднего вскрытия рек и тяжелого бездорожья нельзя будет раньше начать русскую кампанию. Затем он взглянул на Демина и как можно вежливее спросил:
- Скажите, герр полковник, как долго будут продолжаться холода?
- Природа имеет свои законы. А нам, русским, не привыкать к холодам. Но почему это интересует вас?
- О, обычное любопытство… Холод - нехорошая вещь, - поморщился Крамер. - Весной много воды… болота. Дороги непроходимы… В таких условиях нелегко жить.
- Никто не выбирает себе родины, господин Крамер.
- Вы любите Россию, - немец улыбнулся. - Конечно, в ней просторно, много земли… А Германия живет тесно, как в клетке…
- Поэтому вы и решили расширяться…