- Я предчувствовала, что вернуться в город он уже не сумеет, - сказала она, запрокидывая голову, чтобы, таким образом, скрыть от дочери подступавшие к глазам слезы. - Может, это и к лучшему. Только что привезли большую группу раненых. Все говорят о том, что фронт по Ингулу наши не удержат, уже просто-напросто некому. Немцы непрерывно бомбят и обстреливают их. Много убитых.
Вчера вечером, проводя мужа, Серафима Акимовна, вместе с двумя другими учительницами, осталась в районной больнице, рядом с которой, в парке, теперь развернулся полевой госпиталь - это все, чем они могли помочь и раненым, и фронту. Евдокимка намеревалась дежурить вместе с ними, однако мать оказалась категорически против, тем более что кому-то же следовало и дома находиться, на хозяйстве.
Сейчас Серафима направлялась домой, чтобы несколько часов поспать перед ночным дежурством и в райисполкоме, куда она обязана была явиться как депутат райсовета. Многие организации и жители города уже оставили город. Госпиталь тоже готовился к эвакуации. Однако руководство района, кажется, никак не желало смириться с тем, что враг уже у порога, и, как могло, до последнего дня, старалось наладить жизнь городка с таким видом, словно как раз под его стенами враг и будет в конце концов остановлен.
От велосипеда Серафима Акимовна отказалась, решив пойти напрямик, через парк, а затем - по тропинке между огородами, чтобы заглянуть в школу, оба корпуса которой сегодня утром тоже были оставлены бойцами. Впрочем, Евдокимка и не настаивала; ей и самой велосипед сейчас пригодился бы.
- Так что мы будем делать? - спросила она, прежде чем снова оседлать своего "коня". - Отец требует, чтобы мы эвакуировались. Тебе нужно срочно уходить. Даже страшно вообразить себе, как ты, с твоими регалиями - директор школы, депутат, член партии, жена офицера - сумеешь уцелеть здесь во время оккупации.
- В жутком сне представить себе не могу.
- Почему же тянешь с уходом?
Мать на минуту смахнула с лица усталость и удивленно уставилась дочь:
- Ты ничего странного в речах своих не заметила, о дочь моя?!
Евдокимка давно привыкла к тому, что обращение на восточный лад "о дочь моя!" всегда означает одно и то же - мать пытается иронизировать. Ту же манеру перенял у нее в последнее время и отец, правда, в его устах это не звучало иронично - он попросту копировал супругу.
- Заметила. Я намерена проситься с кавалерийский полк; вчера одну из их санитарок ранило осколком.
Пока мать приходила в себя от такого сообщения, Евдокимка вскочила в велосипедное седло и помчалась в сторону штаба полка.
- Какой еще кавалерийский полк?! - с трудом обрела голос Серафима Акимовна. - Какая санитарка?! Ты что, забыла, что тебе еще нет восемнадцати?! Никто не посмеет зачислить тебя. Я потребую!.. Господи, лучше бы ты в самом деле родилась мальчишкой! - последнее, что услышала девушка, исчезая за углом полуразрушенного во время бомбежки дома. - Тогда по крайней мере я знала бы, как к тебе относиться… Все равно ведь сорванец-сорванцом, - отводила мать душу, уже направляясь в сторону школы.
К счастью, Серафима Акимовна, еще не знала, что Евдокимка уже обращалась к начальнику полкового лазарета, но тот немедленно поинтересовался: "Сколько тебе лет? Только не вздумай врать!" Девушка врать не стала, тем более - в присутствии эскадронного старшины; повернулась и ушла. "Рано тебе пока еще в горе людское погружаться, - бросил вслед ей этот армейский начальник. - И крови людской на век твой еще, ой, как хватит!"
Это происходило несколько дней назад, когда немцы еще оставались по ту сторону Буга. Теперь же, считала Евдокимка, к ней обязаны были отнестись по-иному, как-никак начальная медицинская подготовка у нее все-таки имелась. Другое дело, что сегодня она намеревалась пробиться к самому командиру полка, или в крайнем случае к его заместителю, и конечно же следовало быть более настойчивой. Для важности девушка даже сумку свою санитарную прихватила.
Ее мечтания прервал вой единственной в городке заводской сирены; гул моторов, да крики "Воздух! Все - в укрытие!". Взрывными воздушными волнами девушку дважды сбрасывало с велосипеда, но она все же сумела добраться до центральной площади, рядом с которой, в старинном особнячке, располагался штаб.
Немецкие летчики, очевидно, тоже хорошо знали, где находится и штаб, и военкомат, и прочие районные организации, потому что как минимум шесть самолетов устроили над этой частью Степногорска штурмовую карусель: в центральных кварталах города уже начинали пылиться руины зданий, лежали убитые и раненые. Зрелище было ужасающим, однако девушка резко одернула себя: "А ты что ожидала увидеть, напрашиваясь в санитарки? Терпи! Или же отдай кому-нибудь сумку, а сама отправляйся домой; присоединишься к очередной колонне эвакуированных. Может, действительно рано тебе "в горе людское погружаться"?"
Однако отречься от санитарной сумки она так и не смогла.
22
Десантники все выходили и выходили из леса, поодиночке или небольшими группами: высадка диверсионной группы на сей раз оказалась не такой уж и учебной.
- Господин оберштурмфюрер, - доложил обер-лейтенант Вильке после того, как обе группы построились и была проведена перекличка. - Задание по учебному десантированию выполнено. Потери отряда - один солдат убит, один числится пропавшим без вести, четверо раненых.
- И такие потери вы умудрились понести, даже не вступая в бой? - поползли вверх брови Штубера.
- Ничего не поделаешь, господин оберштурмфюрер: возвращение на базу неожиданно превратилось для отряда в боевую операцию по прочесыванию прилегающих территорий…
- Почему "превратилось" и почему "неожиданно"? - доверительно как-то улыбнулся Штубер, покачиваясь на носках сапог, надраенных до блеска. - Как боевая операция, этот десант и был задуман с самого начала.
- Но нас не предупредили, что деревня, возле которой мы высаживались, и лес на пути к базе оказались наводнены окруженцами, дезертирами и просто беженцами.
- А кто и о чем станет предупреждать ваших солдат завтра, когда нам придется действовать в тылу врага, и не против беженцев и трусливых дезертиров, а против кадровых частей русских? - ожесточился Штубер.
- Но все же речь идет о первой серьезной тренировке…
- А вы обратили внимание, что среди моих "фридентальских коршунов" потерь нет?
- Они более подготовлены к подобным операциям, - развел руками обер-лейтенант. - Уверен, что после второго учебного десантирования мои бойцы тоже станут вести себя намного осторожнее.
- Второго учебного, Вильке, уже не будет.
- Позвольте, мы рассчитывали, что…
- Мы тоже рассчитывали. Однако на рассвете отряд десантируется в Степногорск. Уже есть приказ.
- В таком случае наши потери окажутся значительными.
- Было бы странно, если бы они оказались такими же, как на нынешних учениях. Единственное, чем я могу помочь, так это выделить инструкторскую группу во главе с фельдфебелем, - кивнул он в сторону ветерана своего отряда, стоявшего в двух шагах от них. - Что скажете на это, Зебольд?
- Через пять минут группа из шести диверсантов, имеющих инструкторские навыки, будет сформирована, - без какой-либо заминки заверил тот.
Штубер знал, кого подберет Зебольд, - уже сейчас мог бы назвать их поименно. Барон помнил, как эти диверсанты, входившие в состав полка "Бранденбург", действовали во время захвата моста через Днестр и уличных схваток в Подольске.
- Недалеко, в перелеске, где находится охотничий домик, - объяснил Зебольд смысл деятельности своей инструкторской группы, - мои коммандос, господин обер-лейтенант, продемонстрируют вашим солдатам способы передвижения под огнем противника и приемы рукопашного боя, с использованием любых подручных средств - саперных лопаток, ножей, топоров, и даже обычных палок.
- "Коммандос"! Именно так впредь мы и будем называть наших диверсантов, - подхватил это некстати подзабытое наименование Штубер. Вспомнил, что именно так предпочитал называть выпускников Фридентальской разведывательно-диверсионной школы ее куратор - начальник Главного управления имперской безопасности Гейдрих.
- Кроме того, наши инструкторы, - продолжил фельдфебель, - ознакомят со способами снятия часовых и проникновения в здание, занятое противником.
- Все остальное будете постигать уже в ходе операции "Выжженная степь", - добавил барон. - Она началась, наша авиация сейчас ведет зачистку плацдарма.
Как только коммандос принялись за тренировки, фон Штубер отправился в штаб 17-й армии, чтобы еще раз встретиться с генералом Швебсом. Визит этот оказался очень своевременным, поскольку за несколько минут до появления барона генерал приказал адъютанту для особых поручений Хунке позаботиться о прибытии всех тех офицеров, которые будут связаны с десантом в район Степногорска.
Выяснив, что барон прибыл в штаб по собственной инициативе, адъютант, дежуривший на штабном пункте связи, находившемся здесь же, в подвале здания, приятно удивился:
- Я как раз намеревался дозвониться до вашей базы, - поделился удачей этот совсем юный на вид капитан, эдакий фронтовой херувимчик, встретившись с оберштурмфюрером в приемной командующего. - Хотя сомневаюсь, налажена ли какая-либо связь с "Бугом-12".
- Связист докладывал мне, что налажена. Впрочем, я решил, что согласовывать по телефону детали столь секретной операции не стоит.
- Наши армейские связисты творят чудеса: удалось подсоединиться к местной ими восстановленной телефонной связи.
- Это не такая уж диковина, господин капитан. Отступая, противник уничтожает местную связь далеко не всегда и не везде. Русские все еще не осознают масштабы своего поражения. Они убеждены, что это всего лишь временное военное недоразумение и что скоро им удастся вернуть утраченные территории.
- Общая тенденция мне понятна, - слегка подрумянились щеки херувима. - Но появилась пикантная подробность. Зная о подготовке к операции "Выжженная степь" в районе Степногорска, помощник начальника связи армии поинтересовался, не желаю ли я пообщаться с бургомистром этого города.
- С кем пообщаться? С бургомистром Степногорска?! Вы шутите, Хунке?
- Никак нет. Я не склонен к шуткам. Обер-лейтенант Пайтер действительно убеждал меня, что его связисты установили связь с приемной этого бургомистра.
- Хотите сказать, что после обмена любезностями мэр городка пригласил вас на фуршет по поводу сдачи города? - осклабился диверсант. - Неплохо устроились, господа штабисты!
- К сожалению, ни я, ни сам обер-лейтенант русским не владеем, а то в самом деле попытали бы счастья. Однако я тут же вспомнил о вас, оберштурмфюрер, командире отряда, готовящемся к "Выжженной степи", да к тому же прекрасно, как информировали нашего командарма, владеющем языком этих азиатов.
- Признаю: выпал мне такой крест.
- Так вот я и подумал: "Вот кто с удовольствием поболтал бы с этим бургомистром о текущем положении дел на фронтах!"
На несколько мгновений Штубер пребывал в некоем интеллектуальном ступоре, ожидая услышать от Хунке какое угодно предложение, только не это.
- Во сколько совещание у командующего? - наконец пришел он в себя.
- В вашем распоряжении, - взглянул на часы адъютант, - остается как минимум двадцать минут. Вполне достаточно для великосветской беседы с бургомистром городка, которому в скором времени суждено стать "Меккой диверсантов".
- А вы, Хунке, авантюрист! - излучил приятное удивление обер-диверсант. - Поначалу я вас недооценил. Придется переманить вас у командующего, такие люди не должны прозябать в штабных "предбанниках".
Капитан сдержанно, со снисходительностью, надлежащей адъютанту командующего, ухмыльнулся:
- Так что? Приказать соединить вас с приемной бургомистра?
- Приказывайте, - решился Штубер на этот шаг, словно на опасный блеф.
- Спускайтесь в подвал, на пункт связи. Попрошу, чтобы вас встретили.
23
У штаба полка - с выбитыми окнами и развороченной крышей - девушка оказалась как раз в тот момент, когда несколько командиров и бойцов охраны выходили из убежища, устроенного в подвале под зданием. Через миниатюрный скверик напротив стояла разбитая санитарная кибитка, рядом с ней лежало несколько тел. Одно из них явно принадлежало санитарке или медсестре.
- Я прошла медицинскую подготовку и готова служить в вашем полку, санитаркой, - воспользовалась Евдокимка тем, что сразу три командира тоже задержали свои взгляды на кибитке.
Один из них, приземистый, кривоногий усач-кавалерист, от которого на версту несло табаком и конским потом, тут же метнулся к кибитке. Через какое-то время он известил, что все погибли и что он пришлет сюда похоронную команду.
Выслушав его с каким-то странным, деловым спокойствием, офицеры снова внимательно прошлись взглядами по видной фигуре Евдокимки, а затем утомленно и невыразительно, как люди, страдающие от длительной бессонницы, переглянулись.
- Меня зовут Евдокией, - заторопилась курсистка, понимая, что у нее есть всего несколько секунд для того, чтобы представиться этим грозным дяденькам и убедить их, что лучшей санитарки в этом городе им не найти. - Евдокия Гайдук.
- И что из этого следует, юная леди? - с усталым безразличием поинтересовался моложавый подполковник.
С той поры, когда прифронтовой городок заполонили тыловые части, девушка стала старательно запоминать воинские знаки различия, особенно старших офицеров. Но это странное обращение - "юная леди" и необычная выправка, так не похожая на выправку десятков других командиров, сновавших в эти дни по улицам Степногорска…
- Ваш эскадронный старшина Разлётов знает меня. - Заметив, что на "старшину Разлётова" ни подполковник, ни полковник никак не отреагировали, словно вообще не понимая, чего эта украинская "дивчына" добивается от них, Степная Воительница тут же пустила в ход свой последний козырь: - Мой отец - тоже командир в вашей дивизии. Старший лейтенант Гайдук, военный ветфельдшер.
Мужчины уже намеревались скрыться в штабе, однако упоминание девушки об отце-однополчанине заставило их снова остановиться.
- Отец, оказывается… Вот так вот, - проговорил наконец полковник - небольшого роста, коренастый мужчина, с какой-то неистребимой грустью окидывая Евдокимку близоруким взглядом.
Однако ни сопровождавшие его офицеры, ни сама девушка так и не поняли, что именно тот имеет в виду. Разве что подполковник, стоявший теперь с командиром полка плечо в плечо, согласился с ним. Но тоже как-то слишком уж многозначительно, а потому неопределенно:
- Да уж…
Бесстрастно выслушав заверение Евдокимки в том, что восемнадцать ей уже исполнилось, полковник на ходу бросил кому-то из своего сопровождения: "Разберитесь, примите решение", и протиснулся в проем выбитой, покосившейся двери.
- Начальник штаба Гребенин, - по-белогвардейски, как это бывало в фильмах, склонил голову все тот же аристократически седеющий на висках офицер со шпалами подполковника.
- Учащаяся педагогического училища Евдокия Гайдук, - точно так же склонила голову девушка, едва удержавшись от реверанса, которому ее безуспешно пыталась обучить "классная дама" Анна Альбертовна.
- Так вы, оказывается, местная курсистка? - словно бы прочитал ее мысли Гребенин. - Похвально-похвально, юная леди… Никак воспитанница нашей неисправимой франкоманки Анны Жерми?
- А вы что, знакомы с Анной Альбертовной?!
- Как можно не быть знакомой со столь блистательной леди, единственной достойной леди на все это глубоко патриархальное местечко?
Евдокимка тут же ударилась в курсистскую лесть:
- Я вижу, что вы - тоже человек очень образованный и добрый. Так помогите же мне.
- Разве я могу позволить барышне броситься в этот кровавый ад? - повел подполковник тщательно, до синевы, выбритым подбородком в сторону поверженной санитарной кибитки. - Уже завтра, как только мы вступим в соприкосновение с противником, вы станете проклинать и меня, и свою прихоть.
- Ну, какая ж это прихоть?! Все, кто может, берется сейчас за оружие. Я тоже решила, что могу…
- Хватит, юная леди, обойдемся без дем… - запнулся Гребенин на полуслове, опасаясь назвать ее слова "демагогией". Как и всякий офицер "из бывших", он старался очень осторожно обращаться с теми немногими "интеллигентскими" словечками, которыми любили теперь щеголять пролетарии. - То есть без возвышенных речей. Хотя порывы ваши мне понятны.
"Неужели и этот откажет?! - с тревогой и какой-то наивной влюбленностью всматривалась Евдокимка в благородное холеное и по-настоящему красивое лицо Гребенина. - Нет, этот - не должен! Он слишком умен и благороден, чтобы вести себя, как тот начальник лазарета, который попросту прогнал меня, саму просьбу назвав "мерзопакостной бузой"".
Начальник штаба слишком долго тянул с ответом. Евдокимке казалось, что его молчание длится целую вечность, и из-за этого мысли ее совершенно запутались. Юная курсистка уже не столько заботилась о том, чтобы Гребенин позволил ей остаться в лазарете, сколько о том, чтобы сам он как можно дольше стоял вот так, рядом с ней, на расстоянии вытянутой руки. Дабы она и впредь могла вдыхать аромат каких-то духов, очень не похожих на солдатский одеколон всех прочих офицеров - он напоминал те духи, которыми время от времени овевала своих курсисток Анна Альбертовна. И хотя бы еще разок услышать из уст подполковника это, с особым великодушием молвленное "юная леди"!
- Видели вон там, у кибитки, тело женщины? - сквозь пелену романтического тумана долетели до нее слова начальника штаба.
- Видела. Издали, - убоялась Степная Воительница, как бы подполковник не устроил ей экзамен по поводу ранений той несчастной.
- Так вот, храни вас Господь наблюдать это вблизи. Подобные видения травмируют слабые души на всю жизнь, уж поверьте мне, старому солдату.
Гребенин повернулся, чтобы уйти, однако Евдокимка взмолилась:
- Но у меня-то душа не слабая, и никакой особой травмы там не случится.
- Так уж и никакой… - не спросил, а, скорее, усомнился подполковник.
- Кроме той, что уже случилась, - неожиданно пробормотала курсистка.
Возможно, офицера остановила именно эта, последняя, предельно загадочная фраза. Он резко повернулся и, словно на штык из-за угла, наткнулся на очаровывающий взгляд юной воительницы. Несколько мгновений они попросту не сводили друг с друга глаз.
- "Кроме той травмы, что уже случилась", говорите? - едва слышно произнес теперь уже Гребенин.
Однако в ответ Евдокимка только кивнула. Она боялась произнести что-либо вслух, чтобы нечаянно не порвать ту чувственную паутинку, которая только-только начинала сплетаться между ними. Еще несколько минут назад девушка и представить себе не могла, что в мире существуют мужчины с настолько удивительными, "высокородно одухотворенными" - как сказала бы все та же Анна Альбертовна, - лицами. Во всяком случае, ни в Степногорске, ни даже в кино такого привлекательного лица видеть Евдокимке до сих пор не приходилось.
"А ведь не исключено, что Жерми тоже потянулась к этому мужчине, пораженная его строгой красотой", - с ревнивой тревогой вдруг подумала девушка, открывая для себя, что рядом с подполковником проявляется едва заметная фигура соперницы - самой опасной из всех мыслимых.