Всю жизнь помнила она войско древлянское: толпы бородатых мужиков с рогатинами да боевыми цепами. Дружину древлянскую малую - со щитами крашеными, в шеломах деревянных, полосами железа окованных. Помнила она смех их, когда увидели они бабу с ребёнком во главе войска. Помнила тот резкий запах пота и кожи, которым пахли стоящие рядом варяги-дружинники... И как выпрямилось, напряглось худенькое тельце её сына. Она пыталась его обхватить, прикрыть хотя бы руками, прижать к себе, но мальчик вырвался. Он выпрямился, упираясь животишком в переднюю луку седла, выхватил из рук стоящего рядом воина тяжёлое копьё и метнул его в обидчиков-древлян. Тяжёлое древко стукнуло коня меж ушей и воткнулось у самых копыт. Неистовый хохот древлян был ответом на этот бросок... Но, перекрывая его, загремел голос Свенельда, кричавшего воеводе левой руки Асмуду со своего правого фланга:
- Что стали? Князь уже начал - потянем за князем!
Многое простила Ольга Свенельду за этот крик.
Надолго вооружилась она терпением, памятуя, что сила - у Свенельда...
И пошла, как стальная лавина, дружина киевская, и была сеча зла, и рубили закованные в доспехи воины мужиков древлянских, как молотильщики снопы молотят. Напрасно пыталась Ольга закрыть ладонями глаза сына своего. Он срывал её руки, жадно глядя на сечу. И когда обернулся, чтобы увидеть, откуда подходит засадная дружина, откуда спешит подкрепление, Ольга ужаснулась лицу его! Не ребёнок это был, но ястреб! Светлы и наполнены яростью, широко и бесстрашно открыты были глаза его, ноздри раздувались на запах крови. Что-то крикнул он повелительным голосом, и клёкот ястребиный почудился Ольге. Когда стали возвращаться с поля забрызганные кровью дружинники и проезжали мимо, вытирая мечи о гривы коней, Святослав приветствовал их, поднимая правую руку. Когда же Свенельд привёл воев своих колонной по шестнадцать всадников в ряду, Ольга поняла, что мешает она сыну...
Тяжёлой рысью шли грузные кони. Свенельд, без шлема, с кровавой повязкой на лбу, без корзно и доспеха, в окровавленной рубахе, сутулясь в седле, провёл дружину мимо князя и, поравнявшись, поднял страшный свой меч, так что заиграло солнце на окровавленной стати, и крикнул хрипло:
- Слава князю Святославу - победителю!
- Слава воеводе Свенельду! - звонко выкрикнул княжич, а дружина проревела из тучи пыли,-
- Слава Перуну, дарителю побед!..
Тогда поняла Ольга: сын больше не её! Свенельд отнял!
"Кому возвещу печали моя? Кому поведаю тоску мою?.."
Она бы вырвала сына из кровавых объятий варяжского воеводы, но княжеский долг не давал ей достаточно времени для воспитания сына. Ещё Игорю говорила она: "Не след полюдьем князю ходить! Сие поход противу подданных своих!" Но князь не слушал.
Был он немолод и нового не принимал! "Не нами заведено! - говорил он. - Не на нас и кончится".
"Так вот - кончится! - решила Ольга. - Не отдам сына своего на растерзание им ограбленных! Не отдам!" И учредила погосты, где постоянно стояли вои и постоянно жил тиун-данщик. И не он ходил дань собирать, но дань к нему привозили. А ежели какое селище не приносило дани урочной в срок, туда шли воины, и не за данью, а порядок учинять и виновных примучивать. Она объехала все земли подвластные, утишила все споры племенные, восстановила родовые владения, где род на род воевать поднимался, провела и пометила границы племён, установила оброки и дани постоянные и погосты возвела... Два года ушло на труд сей. И, воротясь в город свой княжеский Вышеград, увидела то, чего боялась пуще смерти, - княжич в Киеве в дружине варяжской живёт и Свенельда за отца, а то и превыше почитает.
К матери он приехал, но она его словно не узнала. Стоял перед нею ястребок: светлоглазый, горбоносый, молчаливый не по-детски... Хотелось ей к нему кинуться, как маленького к груди прижать, но стояли позади дружинники Свенельдовы, без которых он шагу не ступал, да и взгляд сына был таков, что не приласкаешь, - воин стоял, в кольчугу дорогую одетый. Перемолвился с матерью о чём-то неважном и вдруг спросил с интересом:
- А в Новгородской земле охота какова? Вепри есть? Туры есть? Я нынче на вепря пойду! Конно! С Асмудом и Свенельдом...
И поняла Ольга - сына не воротить!
"Кому возвещу печали моя? Кому поведаю тоску мою!.."
Никто слёз Ольги не видел. Никто ведь при ней в горницу её не входил...
Но в переходах теремных увидала она Улеба. Годовалый Улеб - сын Игорева родака. Святославу брат двоюродный. Убежал Улеб от няньки, да в переходах заблудился и плакал, на ступенях сидя. Подхватила его Ольга на руки, отёрла слёзы, утешила, прижала ребёнка к себе, будто найдёныша обрела. И ласкала его и миловала от всей своей материнской тоски. Святослав увидел Улеба и спросил, как обычно, кратко:
- Кто это?
Ольга растерялась и ответила невпопад:
- Улеб - маленький! Брат твой.
- Брат? - криво усмехнулся княжич.
- Двоюродный! Твоего отца племянник...
Но Святослав уже не слушал. Дружина ждала его. Сети были к сёдлам приторочены, рогатины извострены. И поняла Ольга, что потеряла сына навсегда. Улеб тискался к щеке, поворачивал к себе лицо Ольги.
"Кому возвещу печали моя? Кому поведаю тоску мою?.."
Всякий загнанный в угол - хоть зверь, хоть человек - ищет выхода, ищет союзника, товарища в помощь...
* * *
Хазария ещё при жизни Игоря провела успешный поход на Киев, принудила князя стать её подданным и обложила огромной данью. Хазарские каганы предчувствовали скорую свою гибель, но не могли просчитать, от кого. Тогда стали они казнить всех христиан, в том числе и живших в Итиле, и живших в степи и в Причерноморье. Были вырезаны многие хазары-христиане и многие иные народы, принявшие крест Христов. Хазары вырезали алан, населявших донские степи. Изгнали священников аланских, и те, таясь конного и пешего, побрели в Киев, где пополнили и братию монашескую, в пещерах подвиг свой свершающую, и общину христианскую, коя в киевских владениях была.
Вот к ним-то - гонимым и сирым - потянулась Ольга. Потому - видела: эти люди - в горе и несчастье, а не печальны. И сколь на них беды ни обрушивается - стоят, словно ждут новых бед, и от бед тех духом укрепляются! Однажды призвала она двух варягов-дружинников, кои не скрывали, что Христу веруют, и приказала: "Ведите меня тайно на христианское моление".
Ночью молчаливые воины вывели её тайным ходом из Вышгорода и провели оврагами к пещерам киевским. Шли без огня в ослепительном сиянии лунном, сквозь чёрные тени оврага. Наверху темнел Вышгород, на другой горе светил факелами на башнях, шумел песнями дружинников и взвизгиванием девок срамных Киев. А дружинники с княгиней спускались по кремнистой, поблескивающей в лунном свете тропе всё ниже и ниже, пока от стены, словно кусок тени, не отделился монах и не протянул Ольге каганец, при свете которого она вступила в узкий ход... Задевая плечами за стены шершавого песчаника, долго шла в узком, на одного человека рассчитанном проходе, точно в самое нутро земли спускалась. Пересекались-змеились хитростные переходы, и поняла Ольга - небывальцу сюда не войти и отсюда не выйти, иначе бы давно монахов печорских перерезали. Здесь они, в самом теле земном, Христом хранимы. Потому, понимая, что над головою тяжесть земная немыслимая, не боялась её княгиня, а наоборот - словно на волю выходила. Отрывалась от забот бестолковых, бесчисленных, от всех страхов и суеты дневной.
Глухо слышалось пение, и впереди, оттуда, куда шёл монах, забрезжил свет. Стройное пение было всё громче. Никогда Ольга такого не слышала - будто голоса ангельские сплетались и расходились в разговоре. Она вышла в небольшую округлую пещеру, где стоял впервые виденный ею алтарь и священник в сияющей ризе вздымал руки перед иконами.
"Кому возвещу печали моя? Кому принесу тоску мою?.." - услышала она то, что ныло в её душе и не давало покоя.
И словно отворилась душа, и слёзы, давно кипевшие в сердце, хлынули из глаз и принесли облегчение. А прямо на неё смотрела с иконы женщина с младенцем на руках, который прижимался к её щеке...
"Милосердия двери открой мне, Господи..."
Закрывшись повоем, Ольга впервые неумело сотворила крестное знамение, заслоняясь им от всех врагов и несчастий и сердцем понимая, что вера Христу - щит и заступа, ибо ничего не вершится без воли Его. И волос не упадёт с головы... Оглянувшись, увидела она это на лицах всех христиан, что стояли рядом с нею. И поняла: вот народ новый! И он обрящет отчину, таким трудом и кровию добываемую...
Глава 5
Язычник Святослав
Двое монахов прекрасно помнили юного Святослава, который от малых лет так отдалился от матери, что ходили слухи, будто он не сын Игоря, а неизвестно кого. Помнится, киевский раввин, которого охраняли дружинники, провожая его через Дикое поле к хазарским постам на Дону, клялся и божился, что весь мир считает Святослава сыном Свенельда или какого-нибудь ещё варяга, потому что при его рождении Игорю было шестьдесят шесть лет.
Смутились тогда дружинники, но старший из них сказал:
- А Ольге сколько было?
- Сорок шесть! - отвечал раввин.
- А сколько было Аврааму, когда он родил сыновей? А Рахили?
- Ну, ты хватил! - засмеялся раввин. - Это были праотцы народа израильского!
- Чудно! - сказал десятник. - Пророкам своим ты веруешь, что они и в девяносто лет детей имели, а князьям нашим - нет... Чудно.
И примолк раввин, понимая, что попал не к варягам, а к дружинникам-христианам, служившим Ольге, и жизнь его висит на ниточке... А ниточка эта - посольская неприкосновенность да славянские заложники, взятые в Тьмутаракани ради его безопасного проезда. Если его убьют, то в Хазарии будут немедленно казнены и проданы в рабство десятки христиан.
Монахи припоминали, что тогда они тоже удивлялись странному отчуждению между Ольгой и Святославом. С каждым годом она становилась всё набожнее, а он - всё воинственнее. Ольга принимала в Киеве всех христиан, особое же предпочтение отдавала грекам и болгарам, которые не только сами переселялись в её державу, но везли возами иконы и книги! На новой отчине своей ревностно принимались проповедовать слово Христово, учить грамоте и, особым попечением княгини, возвели небольшую - первую в Киеве - церковь Святого Ильи Пророка. Но чем больше усиливались в Киеве христиане, тем злее ненавидел их Святослав. На дух не переносил! Его дружина хотя и пополнялась христианами - славянами и варягами, а всё же была языческой, г Когда она возвращалась из походов в Киев, это бывало подобно нашествию иноплеменных! Никто не чувствовал себя в безопасности. Дружинники непрерывно пировали и к жителям мирным, и к дружинникам славянским-христианским относились враждебно, будто к побеждённым. Потому и Вышгород, и Киев вздыхали свободно, когда дружина уходила воевать. Слава богу воевала она постоянно, и постоянно вдали от Киева.
Семнадцати лет Святослав стал сам водить дружину, а Свенельд был у него воеводою. Но Свенельд был шеей, а князь головой: куда шея поворачивала, туда голова и смотрела. А Свенельд был настроен против Ольги и против Киева с его Вышгородом.
Медленно, но неуклонно менялась и Ольга. Всё меньше оставалось в ней, даже внешне, черт варяжской воительницы - регины русов, всё больше становилась она схожей с иконой Заступницы Богородицы. Постоянно были вокруг неё дети - сначала племянники вроде Улеба, а потом внуки - дети Святослава, среди которых старший был любимцем - Ярополк. Говорили, что, страшась гнева Святославова, Ольга тайно крестила Ярополка. Его готовила она во князья, его учили греческие и болгарские попы, и рос он непохожим на братьев своих: пригожим да весёлым, добрым да покладистым. Потому и задирал его постоянно Олег, и дрался с Ярополком. Но это была борьба равных. Как волчонок следил за их драками Владимир-бастард - сын ключницы Малуши, чуть не насильно взятой Святославом. Следил и не смел вмешиваться, памятуя, что они законные сыновья, а он нет! Но Святослав почитал его сыном, хотя на сыновей внимания обращал мало, весь занятый войной.
Двое телохранителей Ольги прекрасно помнили этого князя - варяга истинного. Одевался он просто - от дружинника не отличить. Только оружие у него было дорогое. Дорогое, да не украшенное, как у византийцев или у хазар. Воронёная сталь топора на длинной рукояти, меч длинный у пояса, меч короткий у голени да кольчуга крепкая. Не любил он и шапку княжескую, и дорогое корзно. Самой драгоценной вещью его была серьга с двумя жемчужинами в ухе. Не признавал он ни учения книжного, ни бесед нравоучительных. Не любил пиров долгих и гульбищ весёлых. Варягам, своим дружинникам, гулеванить не препятствовал, а сам - сторонился. Пьян бывал, но и этого веселия не любил. Не любил с боярами советоваться, с лучшими людьми киевскими думу думати. И киевлян не любил! Немо и неподвижно стояли дружинники нарочитые в покоях княгини, когда выговаривала она сыну, а тот, как всегда криво ухмыльнувшись, слушал её...
- Святослав! - говорила Хельги. - Не по правде ты живёшь! Не по истине!
- Это по чьей же я правде жить должен? По византийской али по хазарской?
- А ты по какой правде жить хочешь? - ответила она как можно спокойнее.
- По своей! Бить буду и византийцев хитростных, и хазар! Они друг друга стоят!
- И в этом вся правда твоя? - стоя перед сыном, сидящим на лавке на поджатой, как у печенега, ноге, спрашивала его княгиня и глядела ему в душу синими молодыми глазами. - Один против всех? Так вот и не твоя это правда, а Свенельдово наущение! Он тебя этому учит! Он тебя и предаст! Как предал Игоря!
- Меня небось не предаст! За мной - сила! Игорь-князь старый был и дружины дельной не имел! А у меня дружина вся - вот где! - Жилистый изрубленный кулак взлетел перед княгиней, и она невольно отшатнулась. - Я князь и никого не слушаю!
- В том и беда! В том и заблуждение твоё! Князь, может, менее всех смертных воли своей имеет, но волю подданных своих исполняет!
- Кого? - засмеялся Святослав. - Дружины? Смердов? Варягов? Славян? Кого?
- Всех, кто тебя князем почитает!
- Попробовали бы не почитать! - белозубо оскалился Святослав.
- В глаза-то почитают, а за глаза злословят и проклинают! Ты чужой отчины ищешь, а свою не блюдёшь!
- Не вы ли - закричал Святослав, - попов в Киев понавезли! Шепчутся за моей спиной, как раки в корзине шуршат! Ужо! Сделаю я их из чёрных - красными! Как раков, заживо сварю. - Князь вскочил, исходя гневом. - Небось, когда Хазарию сокрушил и город Итиль взял, все меня славили, а теперь за спиной шепчетесь! Погодите, узнаете вы гнев мой!
- На кого тебе, неразумному, гневаться? - грозно сказала мать. - Пока ты землю родную от злодеев-хазар оборонял и жёг гнездо их сатанинское, на работорговле разжившееся, весь мир поднебесный за тебя Бога молил! А как пошёл ты в державу дальнюю на Дунай, как бросил ты город свой, и княжество, и людей своих, - от кого ты ждёшь подданства?.. Киев крещён, народ милосердия жаждет, а ты в язычестве закоснел! Ты жертвы людские сатане приносишь!
- Это вы бога себе выдумали, на дереве распятого! Нищего! Немощного! Вы что? С сим убогим державу сотворить думаете? Бог грозен бысть должен! Гнева его трепетать должны народы! А вы всё плачете! А того ты, мать, не понимаешь, что каждый, кто крест на шею навесил, слуга не княжеский! Кто попу грехи свои понёс, тот лазутчик византийский! Они хуже хазар-иудеев! Вы из-под одной дани вылезли, а в другую дань скачете!
- Господь нас спасёт и державу созиждет! Господь заповедал: "Блаженны кроткие, ибо они наследят землю..." Кроткие, а не воители!
- Старухи болтают, а лодыри да трусы повторяют! - закричал князь. - Я державу новую сотворю! И место ей определю под солнцем! И новую столицу воздвигну посреди владений своих!
- И где же?
- На Дунае!
- Могилу ты себе воздвигнешь! - тихо произнесла княгиня.
И сказано это было так убеждённо, что князь сбился с крикливого тона и уже совсем по-другому, но так же недобро сказал:
- И не стой с вороньем своим христианским у меня на дороге! Не сейте за спиною моею крамолы! Всех с пути моего сотру! Али ты не помнишь, что сделал Олег с Аскольдом, когда тот противу него и пращура моего, Рюрика, умыслил?
- Олег был варяг дикий! - сказала Ольга. - Аты - князь! Грызлись они меж собою, Аскольд и Олег, за Киев, как собаки за кость! А тебе Киев - отчина!
- Киев в христианстве вашем сгнил давно! Огнём его чистить надобно! Понавезли чепухи византийской! Скоро в баб все киевляне превратятся! Кого только нет в Киеве! И славяне, и евреи, и печенеги, и византийцы, и хазары, и аланы! Яма выгребная, а не город! И бога привезли, смех сказать, нищего-немощного! Державу сила созиждет! Надобно к варяжской силе возвращаться! С гнилого пути византийского сворачивать! Того дружина хочет, а она мне мать и отец!
- Твоя дружина наполовину христианская! - сказала Ольга.
- В том-то и беда, что зараза ваша прилипчивая! Огнём от неё освобождаться нужно! - Князь резко повернулся и ушёл, хлопнув дверью.
Долго стояла посреди горницы старая княгиня. Не шелохнувшись, стояли у дверей дружинники нарочитые - немые, как притолоки.
- Погибель ты себе создал, - услышали они не то шёпот, не то вздох старой княгини.