И снова перед глазами встала родная изба и на крыльце… свет Матрена, около - Сережка, Дунька, двухлетний Патрикей… Упавший с дерева ком снега вывел часового из минутного забытья. Он вздрогнул, торопливо зашагал вдоль забора… И опять овраг, лес, пустынно-белая змея проселочной дороги, опять наседает каленая стужа. Но что-то переменилось в лесу, какие-то неясные тени мелькнули на опушке, исчезли, появились вновь. "Откуда народ? - спросил стрелок и сам ответил: - Чудак-человек. Вчера протопал мимо целый полк, обозы-то могут идти вдогонку? Или раненые подтягиваются с передовой… А что спустились к речке, тоже ничего мудреного: испить водицы захотелось. Благо, прорубь - вот она…"
Предутреннее синевато-серое небо дугой прочертила зеленая ракета. Дрогнула земля от разрывов, справа и слева по склону стали набегать орущие цепи, широкой подковой охватывая казармы.
5
В окно барабанили долго и упорно. Игнат чертыхнулся, недоумевая, кому это не спится в такую рань. Рядом сонно моргал сосед.
- Не твоя ли зазноба принеслась ни свет ни заря? - спросил он.
Игнат с улыбкой покивал товарищу, и вдруг до сознания дошло: нет, вовсе не стук, а более весомые удары сотрясают стены. В памяти возник вчерашний разговор на вокзале, выплыл замкнуто-строгий вид маленького стрелка… Кое-как надернув одежду, Игнат опрометью вылетел за дверь.
Из конца в конец города перекатывалась винтовочная пальба, за нагорными улицами татакал пулемет, изредка подавали голос орудия. Выздоравливающие, их было человек семьдесят, высыпали на мороз. Как быть? Пробиваться к штабу армии? Но с голыми руками не пройдешь и сотни шагов. Волей-неволей пришлось повернуть в сторону вокзала. Была робкая надежда на камцев, роты которых все еще прибывали с запада: авось найдется у них что-то про запас.
Добрались не скоро. На переезде получилась пробка: грузовой автомобиль, доверху набитый шкафами и железными ящиками, наскочил на длинный, в несколько десятков саней, обоз. Лошади храпели, взвивались на дыбы, рвали упряжь, подводчики с руганью обступили вышедшего из кабины сердитого шофера. Наконец, после долгой перебранки, грузовик подался назад; обоз тронулся было через дорогу и снова остановился. Наперерез выехал штабной ординарец, подняв плеть, заорал:
- Сто-о-ой! Куда-а-а?
- Пока в Горки, до казарм, а там должон быть порученец от комбата, - пояснил обозный старшина.
- Поворачивай оглобли!
- Да там наши без куска хлеба! - закипятился старшина. - Второй день без ничего. Это как, по-твоему?
- В Горках… белые, дурень!
Обозный расслабленно опустился на сани, посидел, отрешенно глядя перед собой.
- Едемте назад, - обронил он тихо.
"Неужели отдадим город? - подумал Нестеров. Он присмотрелся к обмороженным лицам ездовых, к их замедленным, точно во сне жестам, похолодел. - Тыл с ног валится. Что ж тогда говорить о передовой?"
Трескотня перестрелки на центральных улицах нарастала. От казарм, окраинами, подходили кучки бойцов, маленький стрелок собирал их, проверял, есть ли оружие, посылал в цепь.
- Камышловцы, дуй направо, там ваш командир. Конной разведке запасного полка установить связь со штабом. Инженерной роте быть в резерве. Остальные, ко мне!
- Что стряслось? - подошел к нему Игнат.
Стрелок махнул рукой.
- Мясорубка, одно слово! - ответил за него бородач. - Спасибо, часовой не оплошал, вот он… Сам встал на караул, пока мы спали, выстрелом поднял казарму. В других, соседних, и не почесались, а белые тут как тут. Кто полег под пулями, кого схватили без порток… - Он выругался горестно.
- Здорово, комиссар, - хмуро бросил Игнату рабочий, встреченный вчера в штабе. - Дьявол, прошляпили. Надо было немедля с контрой кончать, не откладывать на утро. А теперь она бьет нас и в хвост, и в гриву!
Ледяной ветер обжигал щеки.
- Что ж, братва, так и будем стоять? - спросил маленький стрелок, обращаясь ко всем сразу. Он сердито свел брови. - А почему без винтовок, товарищи раненые? Ну-ка, бегом на вокзал. Да подсумки, подсумки не забудьте!
Вскоре цепь двинулась к нагорным улицам. На перекрестке ждали верховые, в них Нестеров тотчас узнал начальника артиллерии с ординарцем.
- В какую сторону, товарищ начарт?
- К штабу, если он еще есть… Ого, слышите, комендантский батальон голос подает. Его "шоши"… За мной!
Извилистыми переулками выбрались наверх.
- Гляди! - испуганно крикнул кто-то, указывая на ледовое плесо Камы. По нему густо бежал народ, вскачь неслись подводы, небольшая группа красных залегла вдоль торосов, беспорядочно палила по набережной. Оттуда сквозь морозную утреннюю мглу сверкали ответные огоньки.
- Поди, штарм давно за рекой, - заметил маленький стрелок. - Вы-то как отстали, товарищ артиллерист?
- Был на Перми-второй, встречал бронепоезд.
- Встретил?
- Должен быть, вот-вот.
Цепь миновала водокачку, попробовала пройти дальше, но в первые же минуты понесла потери убитыми и ранеными, отступила за дома. Стреляли отовсюду: из окон, с чердаков, с крыш. Только через полчаса, когда совсем рассвело и подошли остатки комендантского батальона, приведя с собой пленного прапорщика, обстановка немного прояснилась.
Первым, сделав многоверстный ночной переход, ворвался Енисейский полк белых, спустя некоторое время к нему присоединились барабинцы и штурмовой батальон. Утром же в городе вспыхнул мятеж. Офицерство, затаившееся до поры, чиновники, гимназисты, заранее сколоченные в "звенья", начали бешеный обстрел штаба армии, ревкома, военного городка. Новобранцы Камской бригады частью сдались, застигнутые врасплох, частью, вместе с камышловцами, которые потеряли в недавних боях три четверти состава, пробились на южную окраину. Они-то, да раненые из госпиталей, да потрепанный инженерный батальон с остатками запасного полка и сдерживали теперь белых, яростно устремившихся к Камскому мосту.
Особенно зло враг наседал от Сибирской заставы. Штурмовые роты наступали по набережной, стремясь отрезать красным пути отхода. Едва рассеялся туман, заговорила артиллерия, захваченная енисейцами на Мотовилихинских горках. Над головой с клекотом пролетали снаряды, рвались на станции Пермь-вторая. Дальние постройки и вагоны у моста заволокло дымом.
Люди на льду заторопились еще быстрее. И снова ударило вдалеке, пушистые дымки безобидными кольцами разошлись по сизо-голубому простору неба. И упал человек, за ним сразу двое, остальные кинулись по сторонам.
- Шрапнелью, гады… - чей-то голос в цепи.
- Что ж твой бронепоезд помалкивает? - спросил Игнат у начарта армии. Третьего связного послали на станцию, а бронепоезд по-прежнему был глух и нем.
Из-за дома появился конник с забинтованной головой.
- Командир полка приказал…
- Камышловского, что ли? Некрасов?
- Не, запасного…
- Объявилась-таки пропажа. Ну и ну?
- Велел отходить к вокзалу. За неподчиненье - расстрел.
- Передай ему… - и начарт привернул соленое словцо.
Потом подоспел новый посыльный, от начгарнизона, с категорическим приказом атаковать в лоб.
- Сам-то он где?
- На станции. На второй, стало быть, Перми. Ой, натерпелись мы с ним лиха. Кружным путем, по тому берегу…
- Ну, пусть отдохнет, - молвил маленький стрелок. - Черт их батьку знает. Всяк свое. Нету единой твердой руки… - И посыльному резко: - Нечего моргать, айда в цепь!
Держались у водокачки и на прилегающих к ней улицах весь день, отбивая барабинцев и штурмовиков.
- Да, перед нами теперь не полк с батальоном. Считай, бригады две-три! - Начарт потер побеленную стужей щеку. - Будем драться, утро покажет… - и смолк, не объяснив, на что все-таки надеется: то ли на команды камцев, отступившие к мосту, то ли на бронепоезд, который до сих пор не подошел с той стороны.
Красные, сотен шесть-семь голодных, измотанных морозом людей, глубокой ночью заняли оборону в женском монастыре и особняке Мешкова. Колчаковцы поутихли, но каждому было ясно - жди новых атак.
Ранним утром начарт вызвал Игната с группой бойцов на станцию.
- Что за спешка?
- Буза у санитарного эшелона, - ответил связной. - Понабилось черт знает какой публики. Невпроворот!
Нестеров отобрал десятка два камышловцев, повел вдоль насыпи. И впервые за время боя он вспомнил о Натке, тревога опалила сердце. Где она сейчас? В санитарном вагоне или на передовой, с какой-нибудь фланговой ротой? Ох, Натка, Натка!
На станции творилось что-то невообразимое. Часть построек была сметена артиллерийским огнем, дотлевала огромным пепелищем. Горели разбитые пульманы. По рельсам с криками неслись беженцы, наскакивали друг на друга, мчались дальше. Игнат и камышловцы еле-еле прошли сквозь толчею. На главном пути стоял готовый к отправке поезд. Крыши вагонов облепили беженцы с узлами и мешками, снизу к ним карабкались еще и еще. Подножки осаждала толпа молодых парней, одетых кто во что, часовые с трудом сдерживали их напор.
- Не велено, товарищи. Санитарный поезд!
- Кому не велено? - взвился парень в кацавейке. - Мы кровь проливаем, а нас не пускать? Жми, братва!
Он выдернул из кармана револьвер, навел на часового, и тут же рядом с ним вырос бородач-камышловец.
- Спокойно!
- Прочь с дороги, с-с… - выкрикнул парень, дыша винным перегаром, и, точно подавился, кубарем полетел под колеса.
- Есть еще смельчаки? - справился бородач, потирая кулак.
Парни с оглядкой попятились, норовя шмыгнуть за цейхгауз, но было поздно: перрон оцепил заградительный отряд, приведенный командиром бронепоезда, подошедшего ночью с опозданием на сутки. Началась проверка всех, кто вызывал подозрение, и тогда выяснилось, что парни эти - переодетые камцы. Их заперли в склад, занялись отправкой санитарного эшелона. Брезжило утро, белые вот-вот могли возобновить обстрел.
У последнего вагона Игнат увидел седенького главврача и Натку. Тот убеждал ее в чем-то, она решительно мотала головой.
- Комиссар, помоги, - взмолился главврач. - Бунтует сестрица!
- В чем дело?
- Отказывается ехать.
- Ой, - только и сказала девушка, узнав Игната. Он отвел ее в сторону, сдвинув брови, строго велел:
- Немедленно в вагон!
- Нет, я с тобой. Только с тобой…
На Мотовилихинских горках блеснул огонь, и у моста вырос черный разрыв. "Морское орудие, бывшее мое! - скрипнул зубами начарт. - Пристреливаются, гады!" Впереди тревожно загудел паровоз, ему длинной трелью откликнулся свисток на перроне. Медсестры с подножек замахали руками, позвали хором: "На-та-ша!" Она и бровью не повела. Игнат отчаянным голосом:
- Родненькая, ну, куда ты со мной, по снегам, в стужу?!
- А как другие, как ты сам?
- Все-таки, может…
- Без может! - она поджала маленькие губы, нахмурилась, и он понял: теперь ее не сдвинешь с места.
Вдоль состава пробежал старичок в путейской фуражке.
- Закрыть двери, с площадок уйти, - сиплым тенорком распорядился он и вспрыгнул на подножку. - Гони, Семен!
Это был единственный поезд, которому удалось пройти через Каму в то полынно-горькое утро. Следующий, с имуществом штаба армии, застрял на середине моста. Снаряд, посланный белыми из морского орудия, попал в паровоз, разворотил ему весь бок. Люди посыпали из вагонов. Кто вернулся обратно, кто пешком отправился на ту сторону.
Прибыл связной с правого берега. Васильев, начдив Двадцать девятой, отступив с остатками Крестьянского и других полков севернее города, запрашивал обстановку. Но о помощи не могло быть и речи: у начдива сил было всего ничего, только б выставить заслон…
Начарт и Нестеров перемолвились словом с командиром бронепоезда, зашагали к складу, где сидели арестованные.
- Ну, как, поостыли? - справился начарт.
- Было время, - прогудел парень в кацавейке.
- Хвалю за честный ответ.
Командиры имеются?
- Адъютант полковой, вот он, - указал парень на человека с бледным, испуганным лицом.
- Живо собрать шинели, винтовки, запастись патронами и - к монастырю. Там и рабочие, и камцы, и раненые госпиталей… Всем ясна задача? - спросил начарт, обращаясь почему-то к солдату в кацавейке.
- Угу, - отозвался протрезвевший парень и, косясь на бородача, потрогал всплывший над глазом багровый синяк.
- Тогда выходи, стройся. Товарищ адъютант, распорядись!
Тот, сгорбись, потоптался у двери.
- Разрешите передать команду. Я ч-ч-чувствую себя нездоровым. Кроме того, комполка велел мне безотлучно быть на станции, при штабном обозе. К сожалению, ваши люди вчера как следует не разобрались и вот…
Начарт побурел, сжал кулаки, сделал шаг вперед… Наступила тишина.
- Дерьмо! - наконец выдавил из себя начальник артиллерии и посмотрел по сторонам. На глаза ему снова попался молодец в бабьей кацавейке. - А ну, веди народ, искупай вину. Игнат, помоги… А эту мокрицу под арест, после боя разочтемся. Часово-о-ой! - громко позвал он.
Приход нового отряда заметно приободрил защитников монастыря и особняка Мешкова. Они пошли на сближенье с атакующими барабинцами и енисейцами, И тут показал себя во всей своей красе бронепоезд. Вырвался из-за поворота, подлетел чуть ли не вплотную, полоснул пушечным и пулеметным огнем с обоих бортов. Цепи темно-зеленых откатились к нагорью, но камышловцы и камцы насели на них и там, выбили штыковым ударом, погнали вдоль железнодорожного полотна.
Белые драпали, бросая винтовки, папахи, шинели, но бойцы первым делом кинулись к подсумкам, за патронами. Кто-то с помощью товарища перевязывал себе руку, другие затягивались дымком, передавая окурок по кругу.
Бородач-камышловец торопливо рассказывал:
- Понимаешь, вбегаю. Он в телогрейке, у печи, рука в кармане. А бабочка чуть ли не в крик. Я к нему; "Почему обижаете женщину?" Смотрю: из-под телогрейки у него золотые пуговицы. Ах ты, думаю, хотел обмануть старого солдата! Только подумал, он бац себе в висок!
- Мог и тебе!
- От них, упырей, жди чего угодно!
- Говорят, Пепеляев жмет с корпусом, - заметил маленький стрелок. - Знавал я его еще по германской. Поменьше имел чины, но зверь большой был и тогда!
Едва собрались у женского монастыря, с правого фланга примчался связной: комендантский батальон и саперная команда оставили особняк Мешкова, бегут к станции. Вот-вот штурмовые офицерские группы ворвутся в поселок, учинят расправу над жителями и ранеными, которых поднабралось до пятисот… Новый командир камцев и Игнат вынеслись на пригорок, пальнули вверх в два наганных ствола, закричали что было мочи:
- Сто-о-ой!
Подоспели камышловцы, испытанные ребята, длинной пулеметной очередью уложили в снег передовую офицерскую цепь. Тем временем беглецы опомнились, повернули назад. Впереди, распахнув шинель, бесстрашно выступал новый камский командир.
"Ай да парень! - удивленно-весело подумал Игнат, глядя на него. - Еще утром психовал, очертя голову лез на штык часового, только б спасти шкуру. И - на тебе!"
6
В полдень отошли к Перми-второй. Дотлевая, чадили горькой копотью пакгаузы, горели вагоны, дома станционного поселка. Там и сям раздавались разрывы, пули с визгом налетали со стороны вокзала, занятого противником. Кругом валялись убитые. Поодаль серой громадой замер бронепоезд, которому теперь не было пути за Каму.
Командиры ненадолго сошлись вместе. Были здесь и маленький стрелок с несколькими взводными камышловцев, и молодой камец. Начальник артиллерии зачитал приказ о переходе на правый берег реки.
- Мы-то переправимся, ну а раненые? - заметил стрелок. - Подведем под пулю, только и всего.
- Что ж, бросать на станции, по-твоему? - вскинулся бородач.
- Раненые едут на Юго-Камский завод, с путейской группой, - решительно сказал Игнат. - У Наташи вон целый обоз наготове.
- А что на юге? - с тревогой спросил начарт.
- Там? Тридцатая дивизия!
- Сорока на хвосте принесла?
- Чую нутром, понимаешь…
- Ох, рискованно!
- Мы без риска ни на шаг… Только оставьте мне сотни полторы камышловцев, одна просьба. Через день-другой верну…
Санитарный обоз, с которым были последние защитники Перми-второй, тронулся в путь на закате. Опустела Кама, смолкли пушки на Мотовилихинских горках. По пристанционным улицам с воем проносился ветер, завивал смерчи, швырял в глаза колючий снег. Бронепоезд, начиненный динамитом, посылал вслед последний громовитый зов…
Уходили Казанским трактом. Далеко по нему, версты на три, не меньше, растянулась темная лента обозов. Ехали подводы с женщинами и детьми, обок вышагивали вооруженные винтовками путейцы, кое у кого еще торчали за поясом сигнальные рожки. Санитарный обоз мало-помалу настиг беженцев, перемешался с ними.
Плотно дул ветер, особенно злой на открытой, почти безлесной равнине. Люди продрогли после часа ходьбы, ежились, выстукивали зубами. А дорога разматывала петлю за петлей, и не было ей конца.
Хорошо, среди беженцев оказалась говорливая бабка, малость развеселила народ. Пригласив к себе на воз Натку, она рассказывала:
- До чего исперепичагалась, милая, просто жуть! Как это зачали стрелять-то, а старик мой с ружжом побег, осталась я как перст одна. А под окошком ка-а-ак бухнет. Что такое, думаю, дай гляну и заодно водицы принесу. Только я за порог, а над воротами сызнова ка-а-ак бухнет. Ведро из рук, в грудях подхватило, ноги подсекло. Села я, голубушка моя, на ведро, да так на ем и осталась. Все пули мимо пролетели, какие были. Все до одной!
"Теперь вот как бы нам не исперепичагаться, когда напрут белые. Ждать их, по всему, недолго!" - подумал Нестеров.
Молодой камец, идя рядом, неожиданно повесил нос.
- Ты чего, горе луковое?
- Муторно, комиссар. Экая прорва идет, и за каждого будь в ответе…
Слева, заметенным проселком, подошла какая-то колонна с подводами, вплелась в общий поток. Подбежал запыханный, чем-то донельзя обрадованный стрелок.
- Наши, второй и третий батальон. И с ними лесново-выборжцы. Были отрезаны Пепеляевым, пробились!
- Куда они теперь?
- Пока с вами, а дальше - за Каму, на соединенье со штабом полка.
Обозы и пешие втянулись в лес, разом стемнело. Дорога упала в глубокую лощину, опять повела на обдутый косогор, и впереди наконец-то блеснула огоньками деревня Верхние Муллы.
Едва расположились на ночевку, со стороны заслона раздался предупредительный выстрел. На тракте появился враг. Пока обозы сворачивались и уходили в темноту, отряд залег перед деревней, благо на опушке еще с лета были отрыты учебные окопы.
Молодой камец все больше осваивался с новой для него ролью командира. Умно расположил цепь, на взгорке поставил единственный пулемет, на случай, если с фланга налетят белые лыжники, велел: стрельбу открывать, когда "кокарды" минуют одинокую разлапистую сосенку.