Девушка принялась считать дни. "Боже, - думала она, - через три дня мне надо быть в поезде. Может быть, опять не увидимся месяцев десять?" Почувствовав боль в руке, она осторожно высвободила ее из-под головы юноши. Закурив, девушка поставила на одеяло пепельницу и принялась дымить. События прошедших десяти дней смешались в ее сознании в беспорядочную кучу, она не старалась придать своим мыслям какую-либо стройность, для нее существовало одно - воспоминание о воскресной ночи, когда они стали принадлежать друг другу. В понедельник они встретились на станции с тетушкой Эльфи и Аттилой, и она не могла избавиться от чувства, что ее лицо обязательно выдаст все случившееся ночью. Перед выходом из дома она тщательно изучала свое лицо в зеркале, стараясь обнаружить, что все-таки в нем изменилось. И тут же пришла к выводу, что взгляд ее стал спокойнее, просветленнее, а голубой цвет глаз еще прозрачнее. Тетушка Эльфи не заметила в ней ничего особенного, поскольку, помимо слов похвалы по поводу ее замечательного бронзового загара, больше ничего не сказала, а просто обняла и поцеловала в щеку. Аттила тоже вел себя по-дружески, и она не испытывала к нему никакой антипатии, только его белокурые волосы, казалось, немного порыжели. Андреа еще раз попыталась восстановить в памяти события истекших дней, часы, наполненные любовными ласками, негромкие беседы, мечты о будущем, однако появлявшиеся было кадры тут же исчезали. Все казалось далеким, реальным же, чуть ли не осязаемым на ощупь было одно ощущение счастья. Возможно, на лице ее и не отразилась происшедшая с ней перемена, но она знала, что уже не та девушка, которой была десять дней назад.
Она осторожно выскользнула из-под одеяла, накинула халат и, тихо ступая, направилась в ванную. Наполнила ванну теплой водой и пыталась, ни о чем не думая, насладиться радостью омовения. Но это ей не удавалось, в памяти то и дело что-нибудь да возникало.
Вчера вечером они обсуждали, почему Чаба столь сдержанно вел себя после ее приезда. Ей очень нравилась искренность юноши, но одновременно немного печалила. Она никак не думала, что тетушка Эльфи могла противиться их браку. Андреа преодолела горечь.
- Я хотела стать твоей, - заявила она, - отнюдь не потому, чтобы ты на мне женился.
Чаба удивленно на нее посмотрел:
- Ты хотела стать моей?
Она со смехом ответила:
- Для того и приехала из Будапешта, чтобы нынешним летом стать твоей любовницей. Да-да, ты не ослышался, именно твоей любовницей.
Покрыв тело мыльной пеной, Андреа погрузилась в воду. Разумеется, она охотно согласилась бы стать его женой, но о женитьбе ни в коем случае даже не заикнется. Что-нибудь все равно произойдет. Во всяком случае, тетушке Эльфи она пришлась по душе. Та была бы непрочь заполучить такую невестку, как она. Знать бы только, чем эти Гуттены так гордятся.
- Кажется, твоя мать и дядюшке Вальтеру запретила жениться, - заметила девушка Чабе вчера вечером.
- Ерунда, - рассмеявшись ответил Чаба.
- Почему же он не женится? Богатый, симпатичный да и не очень уж стар.
- Это все так, только дядюшка Вальтер педераст.
Она удивилась:
- А тебе откуда известно?
- От него самого, от дядюшки Вальтера.
Чаба рассказал всю эту страшную историю. Два года назад Эндре Поору не удалось получить места в общежитии теологической академии. Чаба устроил его на постой к дядюшке Вальтеру. Несколько месяцев все было в порядке. Жили они мирно. Вдруг однажды Эндре в отчаянии признался Чабе, что дядюшка Вальтер начал к нему приставать.
- То есть как "приставать"? - спросил Чаба. - Говори по-венгерски, святоша. Пытался, что ли, заигрывать с тобой?
- Нет, не так, - испуганно произнес Эндре, но вдаваться в подробности не захотел.
В тот же день он съехал с виллы. Чаба начал следить. Ему бросилось в глаза, что лакеем и шофером у дядюшки Вальтера был парень, похожий лицом на девушку. Он заметил также, что дружеские встречи на вилле всегда проходят без женщин. Чаба почувствовал себя дурно и решил тоже съехать с виллы. На следующий день он сообщил о своем намерении. Дядюшка Вальтер, удивившись, принялся доискиваться, зачем он это делает. Чаба увиливать не стал и высказал всю правду. Сперва дядюшку Вальтера это поразило, но потом он признал, что является гомосексуалистом. Он только просил Чабу не говорить об этом отцу.
- Знаешь, - промолвил Чаба, - собственно говоря, мне его жалко.
- А чего его жалеть? - удивилась девушка. - В этом дядюшка Вальтер обретает свое счастье. А счастливых людей не жалеют.
"Если тетушка Эльфи будет чересчур упрямиться, - подумала она, сидя в ванной, - я ей выложу историю про ее гомосексуального братца". Когда она вернулась в комнату, Чаба уже проснулся и курил.
- Я уж решил, что ты сбежала, - заметил он. - Можно умыться?
Девушка кивнула и присела на тумбочку перед зеркалом.
- Неплохо бы тебе поторопиться. Достанется от твоей матери, если опоздаем.
У нее испортилось настроение, как только она узнала, что тетушка Эльфи не считает ее себе равной. Странно, но при мысли об Эльфи ее охватывало чувство, близкое к ненависти. Однако инстинкт подсказывал ей, что свою неприязнь к Хайдуне надо скрывать хотя бы ради Чабы, поскольку, как было ей известно, сын самозабвенно любит свою мать. Это еще больше усиливало ее горечь, так как и слепому было видно, что любимцем в семье был Аттила.
- Нет у меня настроения идти сегодня на ужин, - призналась она Чабе чуть попозже. Оба уже оделись, привели в порядок квартиру, основательно ее проветрив. - Лучше бы нам остаться вдвоем.
- Согласен, - ответил юноша, целуя девушку в лоб. - Но маму обижать не годится. Она и Эндре пригласила.
Девушка закрыла окно, задернула занавеску, опустила жалюзи. "Теперь в пору было бы сказать, - подумала она, - твоя мать мне не по душе, а твоего брата я просто не выношу: он всегда ведет себя так, словно я какая-то шлюха". Но высказать свои мысли вслух она не решилась.
- Эндре уже вернулся из Будапешта? - спросила она, сдерживая злобу.
Чаба присел и, наклонившись вперед, принялся возиться со шнурками ботинок.
- Раз пригласили, значит, приехал. Надеюсь, против Эндре ты не возражаешь?
- Ребенок как ребенок. Немного надоедлив, но нормальный. - Присев на подлокотник кресла, она взъерошила Чабе волосы. - А со своим другом когда меня познакомишь?
Чаба обхватил девушку за талию и посмотрел ей в глаза. Из его глаз на Андреа струился теплый свет.
- С Радовичем? - Девушка кивнула. - Никогда, - со смехом ответил юноша. - С Миланом я тебя познакомлю, когда у нас с тобой не будет ничего общего. - Он наклонился, пододвинул поближе хрустальную пепельницу, закурил. - Милан человек опасный. Увидит - и соблазнит.
- Думаешь, у него выйдет? Это ведь зависит не от одного Милана.
Чаба усадил девушку к себе на колени.
- У Милана все выходит. Женщины по нему просто с ума сходят. Не знаю почему, но это факт. А он даже внимания не обращает, что за девушкой ухаживает кто-то другой.
- И правильно делает, - заметила Андреа. - Если соблазняют твою девушку, виноват отнюдь не соблазнитель. Либо ты, либо я.
Чаба от хохота даже наморщил лоб.
- Черт возьми! Сговорились вы, что ли? Милан утверждает то же самое. В прошлом году на Балатоне он за два дня соблазнил Эмеке Бабарци - большую любовь моего старшего брата Аттилы.
- И как видишь, я рада этому, - искренне проговорила девушка.
- Не знаю, почему это тебя так радует. Что была рада Эмеке, я еще понимаю. Но ты-то при чем?
- А я, пожалуй, рада потому, - ответила девушка, - что твой брат мне не по душе. - Подумав немного, она неожиданно заявила: - Меня увести от тебя не сумел бы никто. Я тебя буду любить до самой смерти. - Голос ее был необычно серьезен. - Знал бы ты, как я люблю тебя.
Они поцеловались. Рука Чабы соскользнула девушке на грудь.
- Твоя мама ждет нас, - шепнула Андреа, хотя и не возражала, чтобы юноша поднял ее на руки и донес до кровати.
- Верно, - трезвея, ответил Чаба. - Надо идти. - Чуть позже, уже на лестнице, он добавил: - Может быть, Милан и прав, но все больше людей его за это ненавидит. Аттила никогда не простит ему, что тот повалил Эмеке навзничь. Никогда.
Они в обнимку шли по безлюдной улице, направляясь к остановке подземки. Андреа, положив голову на широкое плечо юноши, думала, что, пожалуй, не сумела бы привыкнуть к такому огромному городу, по вечерам боялась бы выходить на безлюдные улицы, а днем страшилась бы вечно марширующих штурмовиков, топота кованых сапог, толпы, глумящейся над евреями, громкого гула голосов. Возле остановки, на углу площади Альберта, сгрудились люди. Подойдя поближе, они увидели парней из частей СА и полицейских, явно старавшихся навести порядок. Подъезд четырехэтажного дома и входы в магазины были забиты оголтело кричащими людьми. Среди них маячило немало молодых людей в форме.
- Туда идти не стоит, - произнес Чаба, останавливая девушку.
- А что там происходит?
- Да всякое... - Он поднял воротник своей куртки и привлек девушку к себе. - Не нравятся мне подобные вещи. Помочь все равно нельзя, только нервы портишь. - Напрягая зрение, он смотрел на беснующуюся толпу, вслушивался в говор, стараясь услышать хоть одно понятное слово, но, кроме криков "еврей", ничего не разбирал. Однако этого было вполне достаточно, чтобы воссоздать точную картину происходившего. Увлекая за собой девушку, он направился к остановке. - Потому-то мне и не нравится здесь жить. Наверняка опять разгромили еврейский магазин.
Девушка молча следовала за ним. Ей вспомнился арестованный художник, знакомый Чабы.
- Как звали твоего приятеля-художника? - спросила она.
- Понятия не имею, кого ты имеешь в виду.
- Того, у кого любовницей была немецкая девушка.
- Витман, - мрачно проговорил юноша.
Перед его глазами возник худенький Пауль с лихорадочным взором. Эмигрировать он не захотел, хотя в прошлом году такая возможность ему представилась.
На остановке ветер усилился, ожидающие жались к стене узенького здания.
"Пауля, наверное, уже нет в живых, - подумал Чаба. - Весной Милан сказал: "Пауль - гений, подобный талант исключителен, он рождается один раз в сто лет". Может, юноша и гений, сам я так утверждать не берусь, поскольку в изобразительном искусстве не разбираюсь, во всяком случае, из-под руки Пауля выходили довольно странные полотна. И чего он достиг со своей гениальностью?" Мысли его расплывались. Он смотрел на людей, молча ожидавших поезда - в основном это были женщины и, судя по одежде, служащие, люди небогатые, - и размышлял над тем, почему этих робко уступающих дорогу, молчаливых обывателей охватывает иногда такой безудержный порыв ненависти. Ребята в университете рассказывали, что, когда полицейские уводили Витмана, толпившиеся возле подъезда зеваки избили его в кровь, да и Эрику оплевали с головы до ног.
Уже позже, стоя на задней площадке вагона, он заявил девушке:
- Знаешь, Анди, я очень рад тому, что я не немец, а еще больше тому, что ты не еврейка.
- Иначе бы ты меня не полюбил?
- Ну как не полюбил... Только все было бы гораздо сложнее. - И он не торопясь, дрожащим от волнения голосом рассказал историю Витмана.
Андреа она поразила. На мгновение перед ее глазами появлялось красивое личико Эрики Зоммер, и она думала, как бы сама поступила на ее месте. Пауль не хотел связывать ее судьбу со своею, но Эрика заявила, что любит его и всю ответственность взяла на себя. Может быть, и сама не верила, что такие идиотские законы могут восприниматься всерьез.
- А девушка сейчас где?
- В каком-то концлагере, - ответил Чаба. - А отец ее избежал ареста, только публично отрекшись от своей дочери.
- Бедная девочка!.. - проговорила Андреа, отворачиваясь и прислоняясь лбом к прохладному вагонному стеклу.
Состав, громко грохоча, мчался мимо берлинских домов.
Мадам Эльфи любила второкурсника-теолога Эндре Поора, как своего собственного сына. Под влиянием ее уговоров Роза Поорне, болезненная, чуть сгорбившаяся женщина, прислала своего сына в Берлинскую теологическую академию. Эльфи, находившаяся в хороших отношениях с некоторыми лидерами евангелической церкви Берлина, легко уладила вопрос о том, чтобы Эндре стал получать стипендию. Поступила она так не потому, что семья Пооров в этом нуждалась, ибо витязь Виктор Поор был управляющим германо-венгерской торговой компании, членом комиссии, контролирующей работу многих предприятий, и его дохода хватило бы на учебу за границей пятерых детей. Эльфи действовала подобным образом для того, чтобы гарантировать присылку Эндре на учебу на все сто процентов.
- Столь почетное предложение, дорогая Роза, вы отклонить не имеете права, - объясняла она.
Мадам Эльфи отнюдь не интересовало, испытывал ли Эндре какое-либо влечение к профессии священника, она просто рассчитывала, что, если один из детей семьи Пооров будет учиться в Берлине, его близость благоприятно скажется на формировании характера Чабы. В этом и заключалась подлинная причина ее настойчивости. Ее уже несколько лет беспокоила принимающая особый оттенок прямота Чабы. Она хорошо знала, что младший сын восторженно в нее влюблен, слушается ее, но внутренне чувствовала его склонность к цинизму, равнодушие к семейным традициям, недостаток энтузиазма. Долгие годы она тайком надеялась, что Аттила станет солдатом, а Чаба - священником. Однако перед экзаменами на аттестат зрелости младший сын решительно заявил, что хочет стать врачом.
- Мама, - сказал Чаба, - я не могу доказать ни того, что бог есть, ни того, что его нет. Вы говорите - есть, я не спорю, верю. Ради вас я даже хожу в церковь. Регулярно участвую в молебнах. Но, дорогая мамочка, не заставляйте меня верить тому, что написано в библии. Читаю я ее с увлечением, ибо описано там все очень интересно, временами даже поэтично, но я ее воспринимаю только как литературное произведение.
Эльфи такие его речи причиняли острую боль. Генерала Хайду они не интересовали, так как, будучи убежденным верующим, в библию он заглядывал лишь изредка. Он считал, что бог есть - должен же кто-то руководить делами вселенной, - но библия в свое время была выдумана попами, чтобы доказать его существование, и, пока не появится документ лучше, полезнее, до тех пор будет ощущаться потребность в священном писании.
Эльфи полагала, что Эндре оказывает на Чабу положительное влияние. Ей нравился молчаливый, фанатичный теолог, так же как еще один друг Чабы - Милан Радович. Правда, он нравился ей совсем по иным причинам.
16 августа по приезде из Лондона мадам Эльфи отправилась в Будапешт, чтобы поспеть на церемонию производства Аттилы в лейтенанты. Она гордилась своим сыном. Затем они провели пару дней в Будапеште и вечером 30 августа прибыли в Берлин. Приехал с ними и Эндре, который до начала занятий хотел покопаться в теологической библиотеке - вот уже два года, как он стал собирать данные о жизни венгерских реформаторов.
В пути у них состоялось много бесед. Эльфи главным образом говорила об Англии, о своих поездках в Египет, ничуть не скрывая явных симпатий к английскому обществу, столь уважающему национальные вековые традиции, что им замечательно удавалось сочетать с демократизмом, которого требовала современная жизнь. И все это привлекает ее потому, что английская демократия основана на глубоком уважении к традициям, к привилегиям отдельных классов и слоев общества.
Эндре горячо ее поддерживал, однако Аттила страстно спорил с матерью. Да, он за демократию, но было бы ужасно даже представить, если вдруг в Венгрии по примеру англичан примитивным людям, не умеющим ни читать, ни писать, или, скажем, евреям были бы предоставлены демократические права. Сперва нужно свергнуть власть еврейских банкиров и фабрикантов, вызволить венгерских землевладельцев из когтей еврейских финансовых заправил, а уж потом проводить перевоспитание людей и вернуть разграбленные земли. Только тогда и можно будет разглагольствовать о демократии. Но для этого, нужна железная рука, централизованная воля. Беда, однако, что Гембеш болен, а дядюшка Пишта Бетлен в блоке с еврейскими банкирами проводит оппозиционную политику.
Эндре полагал, что Аттила во многих отношениях прав, но отмечал, что на политическое единство приходится рассчитывать только тогда, когда режим поможет избавить народ от нищеты. С некоторыми мерами Гитлера он не согласен, но в известном смысле считает, что тот похож на "бич божий" - на Аттилу, так как с момента своего прихода к власти сделал немало чудесного. Вернул побежденному народу чувство национальной гордости, веру, покончил с безработицей, пусть радикально, зато основательно рассчитался с атеистическим и антицерковным большевизмом, с веймарскими свободами, попирающими мораль, с декадентством, втаптывающим в грязь все божественные и человеческие идеалы.
Эльфи, удобно откинувшись в кресле, всем телом ощущая мягкое убаюкивание поезда, явно наслаждалась спором юношей. Правда, некоторые утверждения Аттилы ей не нравились. Она знала, что его сознание формировалось в военном училище, но была убеждена, что им удастся ловко повлиять на мировоззрение сына. Дело это не срочное, биться о стену головой смысла не имело. Но случая высказать свое мнение она не упустила.
- Боюсь, сынок, накличет Гитлер беду на немецкий народ.
Аттила удивленно взглянул на мать:
- Что именно ты имеешь в виду?
Женщина капнула одеколоном себе на шею и за уши, вставила в золотой мундштук длинную египетскую сигарету.
- Имеются признаки, - произнесла она, раскурив сигарету, - указывающие на то, что непосредственные соратники Гитлера - люди примитивные, противники германской аристократии. Один только пример, дорогой. Вальтер - ровесник твоего отца. Так почему же он до сих пор ходит в подполковниках? Может быть, неважный солдат? Смешно. Офицер генштаба, с блестящей подготовкой. Видимо, выше он не продвигается потому, что советники фюрера видят в нем аристократа.
- Позволь мне, мама, сделать пару замечаний, - прервал ее Аттила. - Только очень прошу, пойми меня правильно, обижать тебя я бы не хотел. - Прервав речь, он покрутил на пальце перстень. - Уверена ли ты, что ощущения твои и, скажем, дядюшки Вальтера - это подлинно демократические чувства? - Эльфи с улыбкой потрясла головой, давая понять, что слова сына ей не понятны. - Поясню, - продолжал лейтенант. - Гуттены остаются баронами, даже если не называют себя таковыми. Семья Хайду тоже не из тех дворян, что имеют по семь сливовых деревьев. Если я ничего не путаю, то наше поместье составляет около восьми тысяч венгерских хольдов. И оно свободно от долгов - обстоятельство тоже немаловажное. Имеется имущество и у тебя. То есть мы тоже кое-что да значим. Наше прошлое, нынешнее социальное положение, вес в обществе ко многому нас обязывают. Считаешь ли ты, к примеру, уместным, что лучший друг отца - либерально настроенный журналист?
- Ты имеешь в виду Гезу Берната?
Аттила кивнул:
- Да, его. - В купе было жарко, и он расстегнул мундир. - У меня лично нет претензий к семье Бернатов, но отец перенимает немало либеральных взглядов и принципов дядюшки Гезы.
- А что тут плохого? Не понимаю.