Итак, осталось послушать, что скажут о Ромашове Демшина и Тимохин. Все-таки работают бок о бок. Работают-то рядом, а мыслят по-разному. Достичь единого мнения подполковнику не удалось. Если Демшина, не колеблясь, произносила о Сергее самые хорошие слова, и повторять их вряд ли стоит, то старший лейтенант интендантской службы сразу полез на рожон.
Тимохин был кадровым военным, однако не относился к числу людей обязательных и пунктуальных. Павел Николаевич не раз взглянул на часы, прежде чем к нему в палатку пожаловал начальник пеленгаторщиков. За опоздание, не имевшее уважительных причин, его следовало бы если не отчитать, то хотя бы пожурить, но заниматься малоприятным делом Борцову сейчас не хотелось.
- Будем готовить Ромашова, - начал он с главного, - "Центр" дал согласие на его командировку за линию фронта. Вместе со старшиной позаботьтесь об одежде, продпайке и всем остальном.
Тимохин часто замигал выцветшими ресницами, нетерпеливо переступил с ноги на ногу, коротко спросил, изобразив на лице крайнее удивление:
- Ромашова?
- Вижу, вы не ослышались…
- Если разрешите… Как же можно? Его? И куда? Он же…
- Что - он?
- Да вы же сами знаете…
- Он пойдет в одно из прифронтовых подразделений германской военной разведки…
- Тем более… Ну и дела! - Тимохин потряс головой. - Значит, круг замыкается? Откуда явился, туда и воротился?
- Что вы хотите этим сказать? - Борцов уже догадывался, к чему клонит старший лейтенант.
- Если опять же разрешите…
- Да, пожалуйста…
Округлив удивленные глаза, Тимохин подозрительно покосился на приоткрытый полог палатки и отступил от входа.
- Дела, говорю… Он же оттуда… Из той разведки.
- Ну и что?
- Как - что? - Тимохин скользнул своим недоверчивым взглядом по лицу подполковника, желая проверить, какое впечатление производят его слова. - Как что? - повторил он, театрально возвысив голос. Старший лейтенант вообще любил эти внезапные эмоциональные атаки на своих слушателей, полагая, что с их помощью легче навязать свое мнение. - Это вопрос далеко не риторический. Мы с вами не вправе закрывать глаза на то, что случилось с Ромашовым в не столь отдаленном прошлом. Возможно, после победного завершения войны, его преступное малодушие будет великодушно прощено и забыто. Но сегодня еще продолжается битва, схватка не на жизнь, а насмерть. Миллионы людей беззаветно сражаются за великое и правое дело, - он снова зафиксировал впечатление, производимое его словами, - а где в самый тяжелый, можно сказать, критический период войны пребывал Ромашов? Среди доблестных бойцов Красной армии? В отрядах героических партизан? Или, может быть, в славном комсомольско-молодежном подполье? Как бы не так! Ромашов, все взвесив, переметнулся к тому, кто был тогда сильнее!
Как ни сдерживался Борцов, но последние слова вывели его из себя.
- Тимохин, ну что вы такое несете! - бросил он резко.
- Старшему следует более уважительно относиться к мнению младшего, - вдруг совсем тихо, почти шепотом проговорил Тимохин. - Даже в том случае, если оно не соответствует его собственному…
На это замечание Павел Николаевич не ответил, хотя и было что. Не обрывать же человека на полуслове - пусть выговорится. Надо знать, чего он хочет, за что воюет.
Тимохин, ничтоже сумняшеся, продолжал:
- Вы же знаете, что гитлеровцы подонками не брезгуют. Не побрезговали они и Ромашовым. Натаскали шпионскому ремеслу, в самолет и к нам.
- А дальше? Что было дальше? - допытывался Борцов. - Его сбросили, а он что? Сломя голову, помчался выполнять преступное задание?
Павлу Николаевичу трудно было понять, как человек, делавший с ним одно и то же дело, не мог разобраться в простых вещах.
- Ну, он явился… Куда - сами знаете, - отвечал Тимохин, упорно отстаивая свою позицию. - Факты - вещь, как известно, упрямая, отрицать не стану. Но мог и не явиться!
- Как это мог? - вспыхнул Борцов. - Как? Понимаете ли вы, что говорите?
- Я-то понимаю, - старший лейтенант чуточку отступил, но лишь для того, чтобы начать новую атаку. - Еще с древних времен известно, что чужая душа - потемки. Ромашовская - тем более. Давайте смотреть в корень. Что заставило его прийти с повинной? Любовь к Родине? Боязнь за ее судьбу? Или - за судьбу собственной шкуры? Уверен, последнее…
- Чем можете подкрепить этот свой вывод? - подполковник строго сдвинул брови. - Неопровержимыми фактами? Или только интуицией? Подозрениями, построенными на песке?
Тимохин помолчал в раздумье, почесал затылок. Верную ли он применил тактику? Стоять ли ему на своем и дальше, так сказать, до победного конца? А будет ли для него конец победным?
- Возможно, я тут не все удачно сформулировал, - заговорил он хотя и с меньшим апломбом, но все с тем же упрямством. - Чего-то не учел… Но как офицер, как член партии, я не мог не сказать… Я должен был изложить свои сомнения. Судите сами: сначала к врагам, потом - к нам. Выпустим из рук - он опять к ним. Родина - далеко, спросить с него некому. Где гарантия, что Ромашов не будет опять работать на фашистскую разведку? Кто ее даст нам, эту гарантию?
- Я, - решительно заявил Борцов, поднявшись. - Я дам.
- Под горячую руку? - ухмыльнулся Тимохин. - Вам же известно, какой у разведчика должна быть голова.
Продолжать перепалку не имело смысла. Борцова и раньше многое настораживало в суждениях старшего лейтенанта. Однако все то, что слышал он до сих пор, не шло ни в какое сравнение с сегодняшним. "Неужели Тимохин когда-то руководил людьми? - подумал с сожалением Павел Николаевич, - И как справедливо, что теперь он имеет дело в основном с техникой!"
- Значит, вы твердо за? - Тимохин предпринял последнюю и явно безнадежную попытку. - Без оговорок? Или…
- Без всяких или, Тимохин… Как можно судить о людях, решать их судьбы, исходя из надуманных предположений? Или - что еще хуже - из подозрений? Мое кредо - факты. Лишь их авторитетному слову верю. В противном случае мы поставим юношу под страшный удар, сломаем ему всю жизнь. А это уже преступление… товарищ Тимохин. Преступление, которому нет оправдания.
Тимохин как-то неуместно хмыкнул, и его распалившееся лицо стало бледнеть. Неужели он так и останется при своем мнении? Переубедить его, как видно, не удалось. Впрочем, не все сразу. Борцову не хотелось больше ни нападать на старшего лейтенанта, ни тем более добиваться от него невозможного. Хотелось защитить справедливость, только и всего, не позволить взять верх мнению, вызревшему на зыбкой почве подозрительности. Что касается самого Тимохина, то его болезнь, по всему видать, застарелая. Лечить ее придется долго.
- Стало быть, - Борцов вел беседу к финишу, - как решим окончательно? Выразим недоверие юноше, который честно и охотно помогал нам? Делом доказал свою преданность Родине? Так, товарищ старший лейтенант?
- А хотя бы и так! - бросил, не задумываясь, Тимохин.
- Но где же логика? Где факты?
- А его прошлое? - интендант по-прежнему бил в одну и ту же точку.
- Какое прошлое? Разве оно у Ромашова темненькое? Разве его отец вместе с папашей Царькова грабил колхозные амбары? Поджигал на токах скирды? Убивал из-за угла советских активистов? О каком прошлом вы толкуете? Может, копнем еще глубже? Доберемся до деда и прадеда?
Старший лейтенант махнул рукой.
- Да причем тут его предки, товарищ подполковник? Имеется более свежий и неоспоримый факт: в начале Великой Отечественной Ромашов остался в городе, захваченном гитлеровцами. Почему заблаговременно не явился в военкомат? Почему вместе во всеми не явился в военкомат? Почему вместе со всеми не эвакуировался? Вот где собака зарыта! - воскликнул Тимохин, нисколько не сомневаясь, что уж теперь его доводы произведут должное впечатление.
Запальчивость, с которой он снова пустился отстаивать свое мнение, была беспочвенной и наивной.
- На все ваши "почему" я могу легко ответить, - Павел Николаевич задержал на Тимохине прямой, сверлящий взгляд. - Собака зарыта в другом месте. Юноша, вчерашний школьник, вовсе не виноват в том, что фашисты ворвались в его город. Не мы ли с вами обязаны были остановить оккупантов? И не у городских стен, даже не на подступах к ним, а гораздо раньше. Если хотите - на госгранице. Пели же мы "Если завтра война…"? Да и оружие было не в его, а в наших руках. А мы пятились, отходили, нам не хватало силенок… Вот и вломились громилы в наш дом. Что он, хотел этого? Зазывал врагов к себе? Распахивал перед ними свои двери?… Вот видите, Тимохин, какая тут получается арифметика. А вы навалились на младенца, лупите его чем попало. Орете - чужой… Какой же он чужой, если для фашистов его душа оказалась крепким орешком. Да что там орешком… брестской крепостью! Вот на эту-то крепость и вел наступление абвер, в частности - майор фон Баркель. И ни победы, ни безоговорочной капитуляции. Однако гитлеровский разведчик до сих пор тешит себя иллюзиями: дескать Ромашов работает на Германию… Ромашов - исполнительный агент! Но мы-то с вами знаем, на кого он работает. Так зачем же сомневаться? Родину Ромашов не подведет - нигде, ни по ту, ни по эту сторону фронта. Таково мое глубочайшее убеждение… Демшина тоже разделяет его…
- Зачем же тогда вы меня позвали? Зачем выслушивали? Сразу бы так и сказали: вопрос, мол, решенный, дискутировать не будем.
Борцов недоуменно пожал плечами.
- Странно… Очень странно… Неужели вы так и не поняли, зачем? Да хотя бы затем, чтобы помочь вам уяснить прописную, но важную истину: с таким настроением, как ваше, жить нельзя. К тому же еще и сражаться с врагом… О холодной голове вспомнили. А каким должно быть сердце? Какими - руки? Если уж цитировать Феликса Эдмундовича, то надо полностью, от точки до точки. - подполковник помолчал, всматриваясь в заерзавшего на табуретке Тимохина. - Нас тут немного, задачу решаем трудную, ставку приходится делать даже на вчерашних противников. Хотя бы на того же Ганса Деффера. Гитлер устроил в головах немцев полную неразбериху, хаос, а нам приходится наводить порядок, вправлять, что называется, мозги… Без такой хирургии не обойтись. Поэтому работать надо дружно, согласованно, с точным прицелом на успех…
Тимохин под конец угомонился, и офицеры смогли по-деловому обсудить вопросы, связанные с подготовкой Ромашова к его необычному путешествию.
Глава восемнадцатая
Линию фронта Ромашов перешел севернее Гродно, вблизи "Мельдекопфа" - одного из переправочных пунктов абвера. Создавая видимость его преследования, военные разведчики запустили несколько осветительных ракет. Лощина, разделявшая враждующие стороны, порою видна была из края в край. В момент ее освещения Ромашов, как и было условлено, падал на землю и, чуть приподняв голову, высматривал направление для следующего броска.
Мертвое пространство он преодолевал при сильнейшем внутреннем напряжении. Он отдавал себе трезвый отчет в том, к кому идет и с какой целью. Он также знал, что не идти туда нельзя, что бы его там ни ожидало. И в то же время остро чувствовал, что идти туда ему ужасно не хочется. Это тяготившее его нежелание возникло не сейчас, перед последним броском. Оно накапливалось в душе постепенно, с того часа, как он дал согласие. Порою казалось, что если бы вдруг с нашей стороны кто-то окликнул его и велел поворачивать обратно, он охотно бы это сделал. Но такой команды ему не услышать, и не потому, что рядом ни одной живой души, а потому, что ему очень надо, непременно надо идти. В первый раз немцы приволокли его к себе силой. Теперь он шел к ним сам, побуждаемый лишь одним чувством - чувством долга. Что ждало его там, за видневшимися в мерцающем свете брустверами траншей? Как встретит после разлуки майор Баркель? Не удалось ли этому хитрому лису пронюхать, чем на самом деле он занимался все это время? Вопросы возникали сами собой и раздражали Сергея. Ведь сколько голову ни ломай, на них не ответишь. Возможно, дело будет обстоять именно так: он доставит в абвер секретные бумаги, убедительно изложит сочиненную контрразведчиком легенду и они поверят. Если только так - примут с почестями, даже вручат награду. Последнее было бы на руку и шефу. Кто близко знал Баркеля, тот не мог не заметить, что предела его тщеславию не существует. Уж если он возносил до небес доблесть и мужество какого-то агента, то при этом думал главным образом о себе, своей карьере. Железный крест любой степени приятнее иметь на собственной груди.
…Над ближним бугорком холодно блеснула каска. Немец! Сергей приостановился. В следующее мгновенье, вобрав голову в плечи, будто уклоняясь от пуль, он устремился к этому бугорку. "Ложись!" - приказали ему по-русски, и он послушно распластался, минуту-другую не шевелясь, будто сраженный пулей. Затем, быстро орудуя локтями, пополз. У насыпного бруствера его подхватили чьи-то руки и одним сильным, грубым рывком вместе с портфелем втащили в траншею. Над головой с тонким присвистом пролетела запоздавшая пуля.
- Пуля - дура. И наша, и ваша, - отдышавшись, сказал рослый сутуловатый немец. - А вообще вам везет, - добавил он, и Ромашов уловил в его словах намек на удачу в недавнем прошлом.
Он прислонился спиной к мягкой, осыпающейся стенке траншеи, растер ладонью левое, ушибленное плечо, с досадой подумал: "Этот верзила мог бы обойтись со мной и поделикатнее. Знает хоть, кто я? Почему не спросил пароль?"
Но верзила знал, что солдат, перебежавший с той стороны, был не кем иным, как агентом абвера, которого он встречал по личному указанию Баркеля. Решил, во-первых, потому, что русских перебежчиков здесь давно уже не бывало, это ведь не начало войны, а во-вторых, внешность этого парня шеф неплохо обрисовал.
- Вы есть кто? - все же осведомился немец. - Ваша фамилия?
- Ромашов, - назвался Сергей.
- Ромашов? - переспросил он без всякого удивления, и Сергею стало ясно, что поджидали здесь именно его.
- Так точно… Сергей…
- Гут, гут… Очень рад встрече… Очень… Я - лейтенант Гросс, - назвал он себя. - Имею поручение…
И лейтенант перешел на шепот, сообразив, что траншея переднего края не место для шумных разговоров.
- Как выберемся отсюда? - тоже тихо, в полголоса спросил Сергей. - По траншее? Или по полю, на карачках?
- Карачках? - переспросил немец, впервые в жизни услышав это слово. - Каких карачках?
- Объяснения потом… Машина у вас есть? Хоть какая-нибудь? - Сергей дал понять Гроссу, что долго торчать здесь не намерен.
- Машина? - Гросс досадливо поморщился. - Где? Под самым носом у русских?
- Тогда что у вас есть?
- Пока ничего… Сначала пойдем по траншее, потом покатимся на мотоцикле, - стал услужливо перечислять немец…
- Ну а дальше? На чем дальше? -поторапливал его Ромашов.
- О "Физилер Шторхе" слыхали? Самолет такой, как ваш кукурузник. У нас его к большим подвешивают, если далеко лететь.
- Отсюда же к вам недалеко, - сказал Ромашов, дав немцу понять, что в обстановке он вполне ориентируется…
Траншея змеилась, повороты следовали один за другим. Этот узкий, в человеческий рост ров поначалу был совершенно пуст, но дальше все чаще приходилось разминаться с солдатами. Все они были в касках и при оружии и толкаться с ними в сопровождении офицера было хоть и не опасно, но малоприятно.
У выхода из траншеи их встретил какой-то старший лейтенант, вероятно, из обороняющейся здесь части. Вызвавшись показать мотоцикл, он заторопился к темневшему поблизости кустарнику.
- Полезайте в коляску! - предложил Ромашову лейтенант Гросс и виновато осклабился. - В пути потрясет, дорога тут… - и он не договорил.
Мотоцикл тронулся с места, набирая скорость. Коляску стало подбрасывать, и притом основательно, будто катились по шпалам. Никакой дороги, даже паршивого проселка, здесь не было. Экономя время, лейтенант гнал напрямик, через заброшенное поле. Борозды, когда-то аккуратно, одна к одной, проложенные плугом, обмелели и заросли. Они вскидывали мотоцикл с раздражающим постоянством, будто мстя за свое бесполезное существование. Спину Сергея, защищенную вещевым мешком с портфелем, усердно обхаживала рубчатая шина запасного колеса.
Гросс время от времени поглядывал на своего пассажира. Занимавшийся рассвет постепенно стирал с его лица глубокие тени, и оно становилось менее отталкивающим. Там же, в тесной траншее, при мертвенно-бледном свете ракет лейтенант произвел на Сергея жуткое впечатление: толстый, мясистый нос, пухлые губы, низкий, прижатый к переносице лоб.
"Весной этого типа в команде еще не было", - отметил про себя Ромашов. Странная мысль вдруг осенила Сергея - а что, если вот так, в открытую, без всякого притворства предстать перед "деятелями" германской военной разведки, принудившими его заняться шпионским ремеслом. Тогда он еще не знал, как освободиться от опутавших его сетей. Но люди, считавшие себя большими знатоками человеческих душ, были убеждены, что приручить этого строптивого юношу они смогут, никуда от них не уйдет. Вот и увидели бы теперь - какова душа у русского! Покупают, сволочи, асами ни черта в ней не смыслят.
От такого признания фон Баркель провалился бы сквозь землю. Для него это был бы убийственный итог. Но даже эффектная концовка хорошо срежиссированного спектакля не оправдала бы степени риска. Ромашов понимал, кем он был сейчас. К врагу явился не со школьной самоделкой, как в тот раз. Тайна, которую ему доверили, в его представлении была сейчас самой важной.
Это странное, крайне неуместное желание, несмотря на свою вздорность, вернулось к Сергею еще раз, когда он на "Физелер Шторхе" подлетел к местечку, в котором дислоцировалась абверкоманда. Самолет сбрасывал высоту, посадочная полоса притягивала его подобно магниту, и все, что стояло и лежало под ним, быстро увеличивалось и приближалось. Фигурки, лишь недавно напоминавшие оловянных солдатиков, оживали и суетливо перемещались по травянистому полю. Одной из них наверняка был Баркель, имевший обыкновение лично встречать возвращающихся из-за фронта агентов И хотя час был ранний - из-за дымного горизонта только-только выкатилось солнце, - начальник абверкоманды, ознакомленный с радиограммой Ромашова, конечно же примчался к самолету.
Да, Баркель поджидал. "Физелер Шторх", прокатившись по посадочной полосе, притормозил и развернулся. Он рулил теперь к "опелю", дежурившему у самой полосы, и майор силился вызвать в памяти черты лица, которое если и изменилось, то конечно же не настолько, чтобы не узнать. Напрасно начальник разведотдела армейского штаба ехидно подтрунивал над ним, советуя быть осмотрительным и не привезти с аэродрома кота в мешке. Штабист не очень верил, что поджидаемый агент действительно заслужил столько внимания.
Баркель узнал Сергея сразу, едва тот высунулся из кабины. На расстоянии ему даже показалось, что внешне парень ничуть не изменился. Но, пожав Сергею руку и вглядевшись в лицо, он ничего не сказал Ромашову, и вообще в первую минуту не проронил ни слова.
- Гут, гут! - наконец сорвалось с его разомкнувшихся губ. - Зер гут, Ромашов.