- Как помните, мой отъезд в Берлин произошел весьма срочно. Именно по этой причине, а не потому, что я мог запамятовать, пришлось отменить известное мероприятие. Событие, о котором я узнал в столице, будет иметь непредсказуемые последствия. Еще раз предупреждаю.
- Слушаюсь, господин генерал. Хранить тайну разведчик умеет.
- Открылся заговор против нашего фюрера… На северо-востоке Германии, в Вольфшанце, произошло покушение. Адольф Гитлер серьезно пострадал, но остался жив.
- Это ужасно… Как это ужасно… - запричитал Баркель. - Кто мог?… Кто посмел?…
- Вот в этом-то и дело, - продолжал генерал. - Более того - вся тайна. О самом факте сообщают, а вот о заговорщиках торопиться не станут. Постараются вывести на чистую воду всех до единого.
Тут генерал замолчал. Потер ладонью свой широкий, в наметившихся морщинах лоб, пристально посмотрел на разведчика, спросил:
- Как вы относитесь к слухам? Стоит ли им верить?
- Смотря каким, - уклончиво, еще не придя в себя, - ответил Баркель.
- Самым, что ни на есть, серьезным. Например, о том, что в числе заговорщиков оказался и ваш бывший шеф.
- Адмирал Канарис? - воскликнул майор, заерзав на стуле, и на его лице проступила бледность.
- Этот слух не с улицы и не с берлинских рынков. Он очень достоверный.
- Но как можно в такое поверить? Вильгельм Канарис - это же создатель нашей разведки и контрразведки. Отец абвера. Еще недавно сам фюрер произвел его в адмиралы. И вдруг такое!
- Наверное, и мне, и особенно вам со временем придется поверить, - задумчиво, но и без тени сомнения, проговорил Эккес. - А пока советую вам держать этот "слух" в глубокой тайне. Информацию мою примите к размышлению. Конечно, наедине…
Генерал сказал то, что считал возможным сказать. Ни одним словом больше. Сообщил факты, да еще какие! Ему не понравилась первая реакция абверовца - проступившая на его лице бледность. Что это, только профессиональная солидарность? Или и впрямь стало жаль генерала. Ведь уже заранее нетрудно предсказать, чем это для него кончится. На кого замахнулся! А был он, рассказывают, человеком скрытным и очень хитрым. Резиденцию Канариса в Берлине называли "лисьей норой", а его самого "хитрым лисом". Неужто в абвере все под стать своему бывшему шефу? Пожалуй, дискуссию с майором лучше не затевать, правду от него все равно не услышишь. Мудро сказал философ: "Мысль изреченная есть ложь". Сейчас тем более…
После молчания, продолжавшегося несколько минут, Эккес спросил:
- У вас есть ко мне просьба? Может, как всегда, вам нужен самолет?
- Истинно так, господин генерал. Поскольку гауптман Шустер уже обосновался на постоянной базе, ему необходимы кое-какие грузы.
- Что именно?
- Оружие, боеприпасы, продовольствие.
- Продовольствие? - удивился генерал. - Он что, не в состоянии добыть его на месте?
- Я советовал ему поначалу этим не заниматься. Опасно настроить против себя крестьян. Тем более что во время отступления мы кое-что прихватили. На первый случай могу из собственного резерва.
- Значит, самолет все-таки нужен?
- Как видите.
- Рейхсмаршал при встрече в Берлине дал мне понять, что бомбардировщики нужно использовать лишь по прямому назначению. Русских надо бомбить и бомбить, иначе их не остановим.
- Но разве подрыв их тыла менее важен? - осмелился возразить Баркель. - Я же кроме автоматов и патронов могу послать гауптману тонны взрывчатки. Объекты для ее применения найдутся: железнодорожные и телефонные узлы, линии электропередач, мосты. Мои агенты в тылу Красной армии могли бы более активно вести рельсовую войну. У меня на складах имеется взрывчатка, замаскированная под консервные банки с тушенкой и термосы. Положи в рюкзак и путешествуй…
- Это уже совсем другое дело. Диверсии в прифронтовом тылу нам крайне нужны. К большому сожалению, русским эшелонам пока никто не препятствует, даже наша хваленая авиация. - Генерал нахмурил брови и, побарабанив пальцами по крышке стола, наставительно произнес: - Суть нашего понимания задач разведки в тылу противника непременно сообщите гауптману. Заодно с грузами отправьте к нему и своего радиста. Кстати, как вы, майор, ни хитрили, но я понял: между шефом абверкоманды и его лучшим радистом пробежала черная кошка. Почему?
Баркель не готов был к такому вопросу и в ответ лишь пожал плечами.
Собирали Ромашова в полет недолго. Ему выдали новую рацию, сухие аккумуляторные батареи и компас. Пистолет "ТТ", с которым он прилетел, старшина команды оставил у себя. "Будет нужен, гауптман выдаст", - сказал он, не вдаваясь в объяснения. Парашют положили в багажник машины.
До аэродрома провожал сам шеф. Он нет-нет да и поглядывал на Ромашова, удивляясь его олимпийскому спокойствию… Странно. Совсем не то творилось в душе шефа. Можно было подумать, что этот полет за линию фронта предстояло совершить ему самому. Да, нервы, нервы! Расшатались они за войну. Трудно стало владеть собой. Еще хуже старческой рассеянности прогрессирующая мнительность. Постоянно боишься оказаться глупее противника… И все это из-за них, русских. Баркель имеет с ними дело с первого дня. Если бы теперь у него спросили, оправдались ли его былые надежды, ответил бы только отрицательно. Почти вся энергия ушла на поиск верных, преданных Германии людей. Он искал их в покоренных городах. Искал на полях сражений - сразу после отгремевшего боя, когда еще дымилась и багровела кровью земля. Случалось, вытаскивал из подбитых танков, обвалившихся траншей и окопов, сам приводил их в чувство, лишь бы потом послужили ему верой и правдой. Он шастал по лагерям, вывозил оттуда казавшихся безнадежными, откармливал и отпаивал их. А что толку? Теперь-то можно и подытожить. Отвечали ли они ему верностью? Понимали ли, за что надо сражаться? Или это опять нервы? Сгущаешь, Баркель, краски, все мажешь черным. Ведь были же, были! Тот же Царьков. Ну, сорвался напоследок, пожадничал, так ведь раньше-то служил честно. А Ромашов? Не зря ли ты засомневался в нем? На тебя же работает, твою славу приумножает. История с покойным полковником и его портфелем еще нуждается в серьезной проверке. Остаются и кое-какие загадки. Взять того же писаря. Сам приполз оттуда, сам предложил себя абверу, испытание выдержал, да и работал аккуратно. И вот на тебе: как в воду канул.
Мысли текли свободно, ни что их не прерывало. Ромашов по-прежнему сидел спокойно и лишь изредка облокачивался на сиденье, словно намереваясь что-то сказать шефу. Но его голоса Баркель так и не услышал. И лишь перед тем, как подняться на борт поджидавшего "Хейнкеля", Баркель с не присущей ему мягкостью спросил:
- Сережа, вы ни о чем не жалеете?
- Жалеть? О чем, господин майор?
- Ну, хотя бы о том, что не воспользовались отпуском. Побывали бы в Берлине, в других наших городах.
- В Берлине я еще побываю, - сказал Ромашов с уверенностью, не оцененной Баркелем. - После долгожданной победы.
- Да, да, после победы, - поспешно подхватил шеф, отступая от трапа.
…Короткая летняя ночь поторапливала. Линию фронта бомбардировщик пересек, забравшись на безопасную высоту. Под его крыльями теперь расстилалась та самая земля, по которой целых три года маршировала германская оккупационная армия и на которую она еще надеялась вернуться. Там, далеко внизу, темень непроницаемо окутывала не возделанные и в эту весну поля, израненные фашистскими бомбами и снарядами перелески, разрушенные и сожженные селения, глухие лесные чащобы. В одном из белорусских лесов укрывался и отряд Шустера, поджидавшего его в эту ночь самолет. Из радиограммы, полученной от шефа, следовало, что на обозначенную кострами поляну будут сброшены взрывчатка, боеприпасы и продовольствие, а также радист Ромашов. За последним гауптману предписывалось установить строжайшее наблюдение. В случае малейших подозрений крайние меры принять самостоятельно.
Падая с пока еще не раскрывшимся парашютом, Ромашов сквозь полумрак различил внизу багровые точки костров. Огни разгорались все сильнее. Пространство, заключенное между ними, чернея, напоминало бездонный провал.
Над головой наконец-то захлопал вырвавшийся из-за спины купол парашюта. Завибрировали, подобно струнам, натянувшиеся стропы. Резкий внезапный рывок погасил скорость. Снижаясь уже с замедлением, Ромашов определил, что планирует он как раз туда, где должны поджидать его люди Шустера. Однако такая точность его не устраивала. От костров следовало уйти в сторону, и чем дальше, тем лучше. Только в этом случае, приземлившись, он успеет развернуть рацию и вызвать поисковую группу. Другой возможности сообщить Борцову координаты базы абверовского филиала у него не будет. Пеленгаторщики контролируют круглосуточно, и они конечно же сумеют поймать всплески его волны.
В эти считанные секунды Сергей испытывал то неповторимое чувство, которое приходит вместе с сознанием исполненного долга. Да, все, что было в его силах, на что у него хватило и ума, и мужества, он сделал. Возможно, на его месте кто-нибудь другой смог бы исполнить все точь-в-точь, как велел Борцов. Но справедливости ради надо сказать, что Павел Николаевич и не требовал слепо придерживаться его плана. Жизнь мудрее и хитрее даже видавших виды разведчиков, и ее поправки надо принимать с благодарностью.
Земля, озаряемая полыхающими кострами, приближалась…
Погасив парашют и сбросив с себя вещевой мешок, Ромашов опустился на колени и принялся настраивать рацию. Однако выйти в эфир со своими позывными он не успел: ветви ближнего куста шумно качнулись и из зарослей, пригибая сучья, выбрался солдат с автоматом наизготовку.
- Встать! Руки вверх! - громко скомандовал он. - Пограничный наряд.
Одновременно с противоположной стороны появился другой пограничник с двумя лычками на погонах, видимо, старший наряда.
- Обыщите его, - властно скомандовал он. - Оружие отобрать!
- Нет у меня никакого оружия, - сказал Сергей, не опуская рук.
- Это мы еще посмотрим. А разговорчики прекратить!
Конечно, оружия пограничники не обнаружили, а рацию тут же выключили.
- Соберите парашют и следуйте за нами, - приказал старший наряда. - Да чтоб без всяких штучек!
- Это меня вполне устраивает, - с необъяснимым спокойствием сказал Ромашов, что заставило пограничников переглянуться.
Глава двадцатая
Когда сержант Корнеев заступил на дежурство, ничто не предвещало особых событий. В двадцать два ноль-ноль прозвучала команда "отбой", так желанная солдатам. Офицеры тоже разошлись по палаткам. Дольше всех мерцал огонек в палатке Борцова. Но как только погас, на лесной дороге послышался треск мотоцикла. Частые дробные звуки с каждой секундой приближались… "Откуда он тут взялся? - забеспокоился сержант. - Катит прямиком на поляну". Корнеев выскочил навстречу, вгляделся в темень. За рулем мотоцикла он различил фигуру в камуфляжной форме. Мотоциклом управлял солдат, а за его спиной, в коляске, кто-то лежал, укрытый плащ-палаткой.
По знаку дежурного солдат притормозил.
- Товарищ сержант, - обратился он, заглушив мотор и спрыгнув на землю, - опять та же история.
- Что значит та же? Докладывать разучились?
- Так я говорю, что тогда, ну, еще в самом начале так же было. И мотоцикл с коляской, и немецкая рация, и шпион. Самый натуральный…
- О каком шпионе вы говорите? Кто задержал?
- Наша засада, товарищ сержант. В березовой роще.
- А что это он у вас там разлегся? Отсыпается, что ли?
- Да нет же… Это мы его к коляске прикантовали. Чтоб не утек. А голову накрыли, чтоб не видел, куда везу.
Корнееву пришлось поднять начальника заставы, а тот в свою очередь разбудил Борцова. Стали разбираться с задержанным. Действительно, назвался радистом гауптмана Шустера. Это за ним в последние дни охотились. Пеленгаторщики Тимохина засекли несколько точек, в том числе березовую рощу, выставили засады. И вот он попался на месте преступления. Ошеломленный случившимся, немец долго не запирался. С базы он выехал в полночь, чтобы передать в абвер срочную радиограмму. Ее содержание, конечно, зашифровано, но радисту гауптман сказал, что надо готовиться к приему каких-то грузов, самолет прибудет в следующую ночь. Место, куда он сбросит груз, надо обозначить костром. Вот, собственно, и все.
- Радиограмму отправим по назначению, - неожиданно для начальника заставы решил Борцов. - И немедленно.
- А вдруг… - начал было капитан, с нескрываемым подозрением взглянув на радиста. - Они же это умеют. Лишняя точка или запятая…
- В радиограмме ничего лишнего не будет, - поручился Борцов.
- Ни точки, ни запятой.
- Да мы ж его в первый раз видим, - стоял на своем Самородов.
- Сеанс связи с абверкомандой проведет радист, которому и вы уже доверяете.
- Ганс Деффер?
- Вот именно… Пришлите его ко мне.
Явившись к подполковнику, Деффер с первого же взгляда узнал своего коллегу. Еще бы не признать- ведь работал и бок о бок. Обменялись приветливыми взглядами, пожали руку друг другу. Вот уж не гадали так встретиться. За линией фронта, в советском тылу!
Деффер и в этот раз честно справился с ответственным поручением. Демшина, контролировавшая передачу от начала и до конца, подтвердила, что шифровка ушла без искажений.
- Ну а теперь все свободны, - объявил Борцов, выкраивая для себя время. План предстоящих действий, по его мнению, нуждался в кое-какой корректировке.
Свет в палатке подполковника горел и после полуночи. А на рассвете колесо завертелось. Сержант Корнеев сначала поднял, словно по тревоге, чутко спавшего Ганса Деффера, а затем побежал будить начальника заставы.
- Что, тревога? - вскочил Самородов с постели, будто и не спал.
- К товарищу подполковнику… Срочно…
"Что еще там случилось? - думал капитан, шагая по росистой траве. - Подполковник зря не побеспокоит. Что же? Срочная шифровка из Центра? Опять те же вопросы: "Где Шустер? Когда с ним справитесь?" Вопросы законные, вся эта история слишком затянулась. Действительно, когда? Может быть, уже скоро, а? Последние события позволяют на это надеяться".
Но, увидев в палатке ефрейтора Деффера, капитан понял: "молнии" из Москвы, конечно, не было, а причина вызова скорее всего в какой-то новой задумке Борцова. Безусловно, Деффер имеет к ней прямое отношение. Неужто ефрейтор дождался своего звездного часа? Пришло время и ему сказать свое слово? Он все настойчивее, хоть и не без сомнений, предлагал поисковой группе свои услуги, а подполковник давал ясно понять, что, если того потребует обстановка, о нем вспомнят. "Возможно, именно сейчас, возникла та самая обстановка".
Подполковник заговорил с ним дружеским тоном и даже извинился за повторное беспокойство.
- Такая уж выпала нам ночь, Иван Алексеевич. Отоспимся потом. Раз уж вышли на финишную прямую, то давайте жать до конца, без передышки. Все наши силы, в том числе и резервы, задействуем. Вот и Ганс Деффер готов засучить рукава.
- Хочу ловить гауптмана, - откровенно признался радист.
- Мы тут договорились, - пояснил Борцов, - вместе поохотиться на Шустера.
- Как это - вместе? - не понял Самородов.
- А так, - Борцов испытующе посмотрел на Деффера, словно в последний раз проверяя его решимость идти на риск. - Вместе отправимся к Шустеру, в его крепость. Представимся чин чином, как люди военные, обрисуем обстановку, а затем потребуем капитуляции. Безоговорочной, конечно.
- А что же застава? Все мы? - забеспокоился капитан, недоумевая. - Будем сидеть на солнечной поляночке, дожидаться победного рапорта.
- Сидеть вам не придется. Пока мы займемся Шустером, станем ему зубы заговаривать, вы незаметно переправитесь через болото и окружите его базу. Точное место ее нахождения сообщим вам по рации. Самолет с грузом для гауптмана ожидается в полночь, разгружаться будет на костры. Они послужат для вас прекрасным ориентиром. Нельзя исключать, что кто-нибудь и сиганет с неба, поэтому готовьтесь к приему не только груза. Итак, ваша задача: накрыть базу так, чтобы не выпорхнула ни одна птичка, принять посылки от майора Баркеля и не допустить своих потерь. Вот вам, Иван Алексеевич, и солнечная поляночка…
- Застава свою задачу выполнит, товарищ подполковник! - четко отрапортовал капитан.
- Верю и надеюсь, - ответил Борцов кратко.
- Мне тоже верьте, - сказал Деффер, внимательно выслушав офицеров. Он продолжал и дальше, мешая свой язык с русским, но если преобразовать все, что он сказал, то это выглядело так:
"Я рад, что не остаюсь в стороне. С абвером не было и не будет у меня ничего общего. Всю войну он пытался выезжать на подонках. Опирался на предателей и сам предавал. Германию, весь наш народ. А я хочу после всех мук и страданий принести хоть какую-то пользу и моему, и вашему народу. Это массовое истребление жизней, считая не на тысячи, а на миллионы, многому меня научило. Глаза мои теперь видят гораздо лучше, чем три года тому назад. А душа мне подсказывает, что спасать надо ее, а не шкуру. Так что, как видите, фюрер не в силах был освободить душу от совести и превратить ее в чистейшую химеру".
Самородова, внимательно присматривавшегося к контрразведчику, в нем приятно поражала постоянная тяга к экспериментам, к поиску самых лучших, порою единственных, решений. Его мысль, как замечал капитан, работала непрестанно. Он не ленился ради единственного варианта создать множество. Когда же нужное решение было достигнуто, в действие приводились все силы - физические и духовные. Вот так и сейчас. Легко сказать - отправиться во вражеское логово да еще с немцем. Прозрел ли он на самом деле? Действительно ли хочет искупить вину, очистить совесть? А если это игра, хитрость, обман? С какой тщательностью Борцову следовало взвесить все за и против. Как точны должны быть его внутренние, психологические, весы. Ведь тут до ошибки, притом роковой, один шаг. Сомнение сменялось сомнением, но странное дело: Самородов все больше и больше склонялся на сторону контрразведчика.
После паузы, явно затянувшейся, капитан спросил:
- Ну а Центр как? Санкционирует?
- Что ж Центр? - Борцов улыбнулся. - Как доложим.
"Да, теперь он будет стоять на своем", - окончательно уверовал Самородов.
Глава двадцать первая
Резко притормозив, "эмка" съехала на обочину.
- До Волчьей тропы километра два, не больше, - сказал солдат, сидевший за рулем. - Выгрузиться лучше здесь, место закрытое.
Шоссе, по обе стороны сопровождаемое мачтовыми соснами, дальше круто сворачивало влево. Местность совершенно не просматривалась.
- Да будет так, - наскоро осмотревшись, согласился Борцов.
- Пожалуй, отсюда мы и потопаем. Ганс, вы готовы?
- Гут, гут, - часто закивал Деффер, привстав с заднего сиденья. - Потопаем…
Ему всякий раз доставляло удовольствие это бесхитростное занятие - повторять русские слова, услышанные впервые. Не упустил он случая и сейчас, хотя обстановка к подобным упражнениям не располагала.
- Иван Алексеевич, - обратился подполковник к начальнику заставы, сидевшему за спиной, - здесь долго не задерживайтесь, возвращайтесь на заставу. Страховать нас нечего. Ясно?
- Ясно да не очень, - неопределенно произнес Самородов. - Есть опасение.
- Какое?
- Да серьезное… По-моему, застава на исходный рубеж должна выйти раньше. Гораздо раньше.
- Зачем? Слушать у болота кваканье лягушек?
- Не то… Совсем не то… А если вдруг что-нибудь?