– Тогда вот что, – строго сказал благочинный, – в Архангельск, считаю, писать таким тоном следует: попочтительнее, голову клонить ниже. Просьбы так должны быть изложены, чтобы не голову, только спину согнутую видно было. Это любят в губернии. – И понял, наверно, что у Шешелова на душе, добавил мягче: – Ничего не поделаешь. От того, как сумеете губернатору вы потрафить, зависит, может, жизнь города. Считайте, что все коляне об этом просят. Письмо не родному отцу пойдет – губернатору. А он англичанин. Не стоит этого забывать...
– Надобно написать, – вступил Герасимов, – что городу угрожает опасность и со стороны соседних иностранцев, и от врагов, с которыми Россия сейчас в войне.
– Наверно, – возразил благочинный, – если в мирное время легко отдали землю Борисоглебскую, то сейчас, когда у царя хлопот и забот полон рот, ему не до кольской окраины. Нам о себе получше подумать надо.
– Как же тогда? – не понял Шешелов.
– Хитрее. Простота, она – помните? – воровства хуже. А я вот так мыслю. Написать, что действительно угрожает опасность. Но оттенок такой: если Колу возьмут враги, а взять ее легко можно, то сразу же это распространится эхом победы по всей Европе. Тогда мы письмом своим покажем значение Колы в войне, которую ведет Русское государство. А против царя губернатор идти не сможет.
Шешелов понял, кивнул.
– А с соседями? Это ведь только слухи.
– Так и писать. Слухи, дескать, такие есть. Замалчивать это грех. Быстрее воинскую силу послать могут.
– Тут хорошо бы успеть до ухода людей на Мурман, – добавил Герасимов.
Дверь открылась. Дарья принесла свечи.
– Ждет учитель-то, батюшко Иван Алексеич.
– Ого! – сказал благочинный и встал. – Не заметили, как стемнело. Пойдем мы. Не стоит исправнику пищу давать для жалоб. У него и так забот теперь прибавится:, только знай гляди, слушай да доноси.
Шешелов не удерживал их. Пошутил горько:
– Вот я скоро сам начну на него доносы строчить. Враз испугается.
– Ну-ну, – поощрительно засмеялся Герасимов.
– Все будто обговорили мы? – спросил благочинный.
– Все.
- Ну, храни вас господь!
63
Было еще светло. На площади собирались поморы. Шумели, топтали снег. Похоже как инвалидные. Наверное, городничий там. Сулль постоял, посмотрел. Во рту неприятно было от затхлого воздуха арестантской. Достал табак, трубку, закурил, затянулся. Что ж, камень пущен с горы, и обратного пути нет. Коляне с ружьями собираются. А кто за это рассудит его с одноземцами? Он уехал сюда не таясь, чтобы они знали: мир с соседями – это серьезно, грабежа будут ждать. Если не совесть, пусть страх удержит: коляне многих положат мертвыми. Но как, кому доказать, что не Сулль при этом теряет доброе имя? Он сюда не ради колян приехал. И своим он не проповедник, не святой угодник. Он промышленник. Его призвание – делать товар, деньги. Но деньги должны быть честными. И, как мог, он старался внушить: грабить пойдут не Тор, не Сулль. Грабить пойдут норвеги! А это не только у русских из памяти не стереть. В морях разойдется дурная слава.
Сулль засунул руки в карманы, покуривая, медленно пошел прочь. С городничим он говорить не будет. О чем еще? Все сказано. Обратного пути нет. С ружьями вон хлопочут. Готовятся к встрече. И это не шутки. За Андрея разве замолвить? Но это не Суллю, Никите просить надо Герасимова.
К Лоушкиным пришел усталый. Не хотелось ехать домой, не хотелось оставаться в Коле. Прошедшее казалось лишенным смысла. Два года в Коле, и много добыто. Есть товар. Будут самые честные деньги. Но всегда в конце не везет. И теперь вот сунулся в эту кашу...
Сулль что-то ел за обедом, выпил со всеми водки одну и вторую рюмку. За столом говорили о пустяках. Будто не знали, куда Сулль едет. Он не прислушивался. На вопросы, однако, отвечал по привычке вежливо, с уважением.
После обеда Нюшка внесла самовар, подала к блинам семгу, грибы соленые – разную снедь, коровье масло. Анна Васильевна спросила его:
– Сулль Иваныч, а что ты нам не расскажешь, как тебя городничий встретил? В Коле говорят – нелюдимый он, чванный будто?
"Нет, – думал Сулль, – городничий ничего барин. Очень даже неплохой. Понимает все сразу".
– Нет, – улыбнулся Анне Васильевне. – Хорошо встретил.
– Подарок Суллю Иванычу хотел сделать, – сказал Афанасий.
– На-ко ты!
– А Сулль Иваныч не взял. Спасибо, говорит.
– Почему такой гордый?
Пистолеты были чудесные. Городничий, конечно, дорожил ими. Щедрый подарок. Но не мог Сулль его принять.
– Опасный подарок.
– Он сам вас водил к Андрею нашему? – спросила Нюшка.
Похоже, она нарочно произнесла – "нашему", Будто хотела сказать: так в доме все думают. Сулль поднял на нее глаза, и она, наверно, сама почувствовала, как краска к лицу прихлынула. Но взгляда не отвела.
– Так, – сказал Сулль ей. – Сам водил.
– И ты видел его, нашего парня? – Анна Васильевна тоже сказала – "нашего".
"Хочет исправить оплошность Нюшину?" И перевел взгляд к ней, стараясь понять.
– Так, видел.
– И как он, сердешный, там?
Сулль слышал, как Андрей заколотил кулаками в дверь, закричал глухо оттуда: "Все хорошо будет, Сулль Иваныч! Все хорошо!" (Сулль еще замедлил шаг, не вернуться ли, не ответить ли: да, да, мол, будет! Но Сулль не мог вернуться.)
Сказал Анне Васильевне равнодушно:
– Ничего. Маленько худой стал.
– А мои, – Анна Васильевна на застолье кивнула, – никто не верит, что он повинен. И я сумлеваюсь.
– Я тоже не верь. Я видел. Он не есть вор.
Смольков пласт семги завернул в блин, усмехнулся:
– Чего же он уходил в тот вечер? Всяко не в слободку.
– Тебе-то как можно? – укорил его Афанасий. – Постыдился бы наговаривать!
– А мне-то что стыдиться? – Смольков сидел прямо, ел блин с семгой, запивал чаем. – Приютили добрые люди – благодарить надо. А сичас слава пошла по Коле: ссыльный украл, что жил у Лоушкиных. Выходит, за ваше добро да мы же вас и осрамили.
Он назидательно говорит, Смольков. А глаза его уползают от Сулля. И жрет он противно. Отвратительно жрет. Глотает все не жуя, как акула. Сулль сидел бы сейчас на промысле и ловил акул. А может, и не сидел бы. Хорошо, что тогда услышал.
Никита рассудительно согласился:
– Так-то оно так.
Сулль с интересом смотрел на Смолькова. Отъелся за это время, гладкий стал. Откуда такая сытость? В становище он таким не был. В становище он льнул к Андрею. Даже Сулль Андрея не рассмотрел. А увидел бы – не увел бы всех с лова. Про голод и про грабеж ничего не знал бы. Потом сожалел бы, верно. Но зато в стороне бы остался.
– И что же ему будет, Сулль Иваныч?
В арестантской грязно, сыро, темно. Андрей исхудалый, в замызганной рубахе, не знающий, как с ним поступят завтра. А завтра может быть еще хуже.
– Не знаю. Каторга, может.
– Сулль Иваныч, вы сказали – обходительный городничий? – Нюшка что-то недоговаривала. Но Сулль начинал понимать ее. Андрей просил: "Ради бога, Иваныч, не надо!"
– Так, обходительный.
Нюшка помедлила:
– А если пойти к нему, попросить за Андрея?
Ну, вот. С этой все на своем месте, все ясно. И напрасно она краснеет. Сулль не вправе ее судить. Красивая девушка. Хорошая будет мать. С Андреем были бы пара – смотреть любо. И дети хорошие от нее будут. Красивые, крепкие дети. Только из этого ничего не выйдет, Нюша. На пути столько встанет – жизни не хватит перешагнуть. Не только твои родные – Кола поднимется. Несчастными себя и его сделаешь. И любовь проклянешь. А тебе не губить себя надо. Пока молодая – в достатке, в согласии поживи, в холе. Пусть тебя любят. Взрослее станешь – поймешь...
Ответил Нюшке уклончиво:
– Сулль тут не может совет дать.
– Чудно с этой кражей, – вздохнула Анна Васильевна. – Сроду не было таких в Коле. Соберусь-ко я да схожу к городничему. Пусть покажет мне парня. Не могу поверить, что он взял.
– Кто же тогда? – хохотнул Смольков.
– А зачем? – продолжала Анна Васильевна. – Куда бы он дел жемчуг? В Коле никто не купит. В Архангельск ему не ехать.
– Может, зазнобе своей в подарок!
Афанасий озлился на него, сказал с неприязнью:
– Сам ты зазноба.
Понимающая улыбка с лица Смолькова сползла, он беспокойно ерзал на скамье, а на Сулля будто нашло прозренье. Вот такие все сожрут. И себе подобными не побрезгуют. Пожалуй, Сулль кинет крючок с наживкой. Если Смольков акула – пусть крутится на цепи и грызет ее, зверея от боли и злобы. Его ждет кротилка. Ну, а нет если – они квиты за становище.
И негромко сказал:
– Могли жемчуг брать трое.
Наверное, он неожиданно сказал это. За столом тихо стало. И все на него посмотрели.
– Кто же? – спросила Анна Васильевна.
– Андрей мог, да. Но еще Афанасий мог, Смольков тоже, – спокойно пояснил Сулль. И увидел: Афанасий перестал есть. Спросил, едва проглотив:
– Зачем жемчуг Смолькову?
Нюшка вспыхнула лицом:
– При чем тут Смольков? Али про тебя не сказали?
Афанасий повернулся оторопело к ней:
– Сдурела?! Мы же братались. Он бы в арестантской сейчас, а я блины с семгой? Ну, дура!
– Сам дурак ты, – повелась Нюшка.
– Перестаньте! – сказала Анна Васильевна.- А правда, зачем Афанасию или Смолькову?
– Сулль Иваныч шутить горазд, – хохотнул Смольков.
– Это так есть, это не шутка, – сказал Сулль. И увидел: все поняли – он не шутит. Даже Никита обеспокоился:
– Почему ты так думаешь?
– Я звал Андрея весной в Англия или Норвегия.
– Ну и что из того, что звал? – спросила Анна Васильевна.
– Вот Андрей и украл, чтобы там продать, – пояснил Смольков.
– Эвоно что! – Анна Васильевна смотрела на Сулля.
– Так, так, – сказал ей Сулль. – Но, может, и другой взял. Чтобы Андрей не шел.
– А кто мог еще пойти? – снова спросил Никита.
– Афанасий, Смольков, – сказал Сулль.
Афанасий на Нюшку глянул, на Сулля, на Анну Васильевну, ища защиты. Развел руками растерянно:
– Я на лов собирался, правда. Но никуда больше.
– Не бери в голову, Афанасий! Дурит Сулль Иваныч!
– Обожди с головой, – поморщилась Нюшка, – Сулль Иваныч, какая разница, кто знал, кто не знал, что ты Андрея с собой звал?
– Тот мог совсем уходить в Норвегия. Жить.
- Мне зачем это? – удивился Афанасий.
И Смольков сразу загорячился:
– А я не знал этого! И не крал жемчуг! И в Норвег не собирался!
– На-ко ты, раскричался, – осуждающе сказала Анна Васильевна.
– Андрей говорил, ты знал, – с усмешкой сказал ему Сулль.
Смольков уже обозленно пучил глаза:
– Врет Андрей! Вывернуться сам хочет. Вот и валит на меня да на Афанасия.
– Остойся-ка! – Нюшка повернулась к Смолькову насмешливо. – Когда Сулль Иваныч уезжал, ты о чем во дворе говорил с Андреем? Помнишь?
По тому, как напористо Нюшка спросила, как Смольков растерянно шарил глазами, соображая, – Сулль понял: она знает что-то. Или сама слышала, или Андрей сказал. Но для Смолькова это неожиданным было. Он засмеялся нервно:
– Ты шути, да оглядывайся.
– В Норвегия ты хотел, – сказал Сулль.
Смольков оглянулся на Сулля, на Нюшку, опять на Сулля, сжал губы, растянул их в ухмылке:
– Доказать захотели! На меня свалить?! Андрея оправдать вздумали! Меня в блошницу засунуть!
"Погрызи, – думал Сулль, – погрызи покуда цепочку. Я вот кротилкой тебя сейчас". И, стараясь поймать взгляд Смолькова, добавил тихо:
– В становище я доски брал. Я слушал тогда.
Смольков на миг задохнулся будто. Глаза расширились.
– Про Норвегию ты толкуешь. Врешь ты все! Сам не знаешь еще, что будет! – И подался вперед, лицо злостью перекосилось. – До-жи-вешь ли ты до весны?! Мы тоже наслышаны. Сколько тебе осталось, знаешь? Шкурой чувствуешь? Не простится тебе предательство!
Сулль почувствовал, будто сердце остановилось. Руки стали холодными. Кровь, наверное, отлила. Такого удара не ожидал. Сразу вспомнились площадь, поморы с ружьями. Готовятся встретить его одноземцев.
– Но-но! – властно возвысил голос Никита. – Будя молоть-то!
– Да ты что?! – Афанасий сидел со Смольковым рядом, хотел взять его за плечо, но тот увернулся, вскочил. Афанасий следом.
– Обожди, дядя Афанасий, – сказала Нюшка. В горнице на миг тихо стало. – Не тронь его. А ты вот что – не погань наш дом, уходи.
– А ты-то! Откуда знаешь, о чем я с Андрюхою говорил? Он сказал? Или ты на повети с ним была? – Ох, прозорлив бывал Смольков в минуту опасности! Он захлебывался от ярости, но выплеснуть всю ее не успел. Афанасий шагнул к нему:
– Вякни еще!
Смольков сжал кулаки и заорал, присев для прыжка будто:
– Не докажете! Ничем не докажете!
Анна Васильевна поднялась, и Смольков попятился к двери.
– Не будем доказывать. А ты вправду уйди от нас. Иди, милушко, с богом. Иди.
– Не брал я! Андрей взял! Или он, Афонька ваш!
Афанасий метнулся к ружью на стене, и Смольков со всхлипом кинулся в дверь. На кухне что-то упало, сшибленное им, и следом хлопнула дверь в сени.
– Сдурел? – строго спросил Никита.
– Оно не заряжено, – Афанасий ружье опустил и обвел всех глазами. – Во птица, а?!
– И незаряженное на беду стрельнет. Повесь на место. Сулль Иваныч, а ведь похоже – причастен он?
– Так, похоже.
– Если не сам взял, то знает.
– Похоже.
Слова Смолькова словно остались в горнице. Предательства не простят! Что ж, Сулль это знает. Это его судьба. Но если бы и сам так думал, его в Колу и на веревке бы не свели.
– А ты, батюшко Сулль Иваныч, прости, что в нашем доме такое.
- Ничего.
– И все же прости. Коляне эдак не думают.
– Ничего.
– Нюша, ты бы горяченького налила всем.
– Нам лучше по рюмке, – сказал Афанасий.
– Да, – согласился Сулль.
Никита налил по полной. Тонко звякнули над столом рюмки. Выпили молча, молча стали закусывать. Нюшка, смеясь, сказала:
– Ох, и выпила бы я с вами!
В Коле бабы сроду не пили. На свадьбах только. А девки подавно хмельное не пробовали.
– Бесстыдница, – укорила Анна Васильевна.
– А что? Смотри, как рюмками-то они.
Сулль теперь обратил внимание: проводы ему в горнице. Стол на середку вынесен, крахмальная скатерть. Обед, как самому дорогому гостю. И отлегло немного от сердца. Лоушкины не будут думать, что Сулль плохой человек. Не могут. Жаль, Смольков сорвался с цепи. Одна порода с его одноземцами, с теми, которые начали шум. А про жемчуг он знает... Неудачный лов. Но с крюком в брюхе акула долго не проживет. Ничего! И те акулы, глядишь, опомнятся. Непросто им теперь идти грабить. Знают: коляне встретят с оружием. Ничего! Все верно пока идет.
– Сулль Иваныч, если я пойду к городничему и скажу: Андрей, дескать, был у нас в тот вечер? Со мной. – Нюшка глянула на Анну Васильевну, деланно засмеялась. – А что? Может, мы целовались? Или не парень он? – И опять попыталась смеяться. А все смотрели. – И тогда поверят, что он без вины взят.
– Сдурела, – сказал Афанасий. – Как есть сдурела она.
– Ты, девонька, меру знай.
Сулль понял: не скрывала Нюшка от него, где Андрей был, и доверчиво спрашивала совета. Он пожал плечами:
- Может, будет и худо.
- Почему? – наивно смотрела Нюшка.
– Он был вечёрка, потом приходил целоваться. Он и цап-царап жемчуг для Нюша. Так можно думать.
– Вот дура, – сказал Афанасий.
Болтаешь ты языком, девонька. Если бы вправду он был, тогда надо пойти. А так, может, он украл? Кто знает? Пусть разберутся.
- Тебя не поймешь. То ты к городничему собиралась, то пусть разберутся. – У Нюшки досада в голосе и обида. Добавила с вызовом: – А может, он вправду был?
– Тогда он и взял для тебя, дуры, верно Сулль Иваныч тебе сказал, – хохотнул Афанасий.
– Ну, будя молоть про это, – оборвал всех Никита. – Тут надо подумать. И на Афоньку тень падает...
– Я думал маленько, – сказал им Сулль. – Пусть городничего просит Герасимов: Андрея старикам судить надо. Всех судить. Андрей, Афанасий, Смольков. Так лучше. Будет честный имя для всех. И один имя – вор.
– На суд стариков? – спросил Никита.
Так, стариков.
- Пожалуй, – согласился Никита и глянул на Афанасия. – Держись, там все узнают.
– А по мне хоть кто... – Афанасий не успел досказать. В ворота забрякали щеколдой, застучали палкой, залаяла во дворе собака. Афанасий поднялся. – Лопарь приехал. Пойду я, встречу.
Пора было вставать и Суллю. Вставать, одеваться, ехать. Помешал ложкой в стакане. Чай был холодный. Надо вставать, прощаться. С Колой все позади. И, если слова Смолькова пророческие, будущего не будет. Но Сулль хотел бы оставить себе надежду.
Сказал негромко Никите:
– Есть одна просьба. Очень такой большой.
– Говори, Иваныч.
– Такой вот просьба. – Сулль отхлебнул из стакана. Чай совсем остыл. Все в прошлом. Никита бы не заметил, что Сулль так думает. – Там, Афанасий знает, товар есть акулий. Деньги, не торопясь если, хороший можно взять. В Вадсё я имей дом, родитель. Старый такой родитель. Брат... – Сулль хотел превратить все в шутку, но никак не мог засмеяться. – Что там! Может, не врет Смольков. Все бывает!
Никита не утешал его.
– И вот еще что, батюшко Сулль Иваныч, – вступила Анна Васильевна, – ты, если что там, знай крепко: наш дом – всегда твой дом. Ты ли, дети твои или твои родители на нас положиться могут.
Это было уже хорошо. Это была надежда. Сюда можно вернуться. Сулль покивал головой:
– Спасибо.
– И при случае так делай: забирай всех и иди сюда. Места хватит у нас.
Сулль улыбнулся грустно.
– Нет. Я говорил сегодня Андрей: родитель не выбирают. Там родные, там жизнь. И земля для меня там.
- Эко ты, земля для тебя.
– Так есть. Вам земля тут. Мой земля там. Я хотел бы помирать там. Или в море. Я много ходил по морям.
– За товаром, Иваныч, я думаю, сам придешь. Надо будет – возьмешь Афанасия. Или меня. А, не дай господь, что случится... Пусть твои хоть когда приходят. Как тебе самому сделаем.
– Спасибо, – покивал опять Сулль. – Если не будет до осени, надо товар продать. На деньги в Вадсё бывать. Голод уже пройдет. Узнать можно, спрашивать.
Сулль поднялся из-за стола. Все встали, помолились на образа. Анна Васильевна подошла к нему, осенила крестом наклоненную голову, поцеловала. У Нюшки в глазах как будто стояли слезы. Сулль близко ей в лицо глянул.
– Городничий ходить не надо. Ты поверь Сулль.
– Я подумаю, Сулль Иваныч, подумаю.
– Нюша, девонька, корзину с подорожниками давай.
Все одевались. Нюшка внесла приготовленную корзину с рыбными пирогами, флягой водки, чистым вышитым полотенцем.
– Что вы! Зачем?
– Не осуди нас, – сказала Анна Васильевна. – Такой обычай. Уезжают с гостинцами.
Все, одетые уже, на миг сели кто где стоял, смолкли.
– В добрый час, с богом, – Анна Васильевна встала.
Никита зажег фонарь. В сенях Афанасий заворачивал в просмоленную парусину мешок с мукой. Кинул себе на плечо, понес в сани.
– Что это есть?