66
Чиновники только что разошлись. Они все здесь были: уездный судья, дворянские заседатели, стряпчий, бургомистр, казначей. Цвет и власть города и уезда. Теперь Шешелов с благочинным вдвоем остались. Прежде чем ударить к колокол, надо составить присяжный лист.
– Садитесь за мой стол, отец Иоанн. Приводить к присяге надлежит вам. Написанное своей рукой вы и поймете лучше.
Благочинный простецки поскреб пятерней затылок.
– Ведь дело какое! Не просто бумага или письмо там. Присяга – она документ.
Шешелов сунул руки в карманы, покачался с носков на пятки и улыбнулся тоже полусерьезно:
– Ага. Исторический. Потомки читать будут.
– Вот и глаголю: страшно и совестно перед грядущим. Тянет хорошим себя показать.
– Греховные мысли, отец мой! – засмеялся Шешелов.
– Живая плоть! – Благочинный уселся за стол, подвинул к себе бумагу и нацепил очки. – Не будем безумствовать ради приобретения славы среди человеков. Умнее бога не станем. Напишем, как есть оно.
Шешелов отошел к окну, закурил. Он чиновниками недоволен остался. В хорошем духе и тоне старался им объяснить, для чего собрание колян. Он был любезен и вежлив с ними. Коляне ведь тоже. Беда одинаковая грозит всем.
Но уездный судья все же Шешелова взбесил. Денег-де у него нет. А у кого есть они? Будто не понимает, о чем речь. Интересно, видите ли, ему знать: угодно ли будет начальству такое собрание в Коле? не самовольство ли? Ну, а если и самовольство, то, понимать надо, судья и пожертвования не сделает? Поворачивается же язык...
Благочинный мягко эдак, с укором, но тогда оборвал судью:
– Врозь живем вечно, вечно с распрями. А теперь тянуться друг к дружке надо. Судьба христианской веры, церкви святой, жизни в Коле решается. Не о городничем, о русском городе речь. На службу отечества все услуги отдать надобно. Крови и живота не щадя своих.
Ох, молодец благочинный. Судья сразу ретировался:
– Коли нужен на защиту Колы сбор денежный, то я, конечно... По мере возможности только.
Благочинный осенил себя крестным знамением, сказал Шешелову будто негромко:
– Отпишу святому синоду и губернатору, кто как себя вел при защите православной веры и святой церкви...
– Я, конечно, – сказал судья. – С радостью, коли нужно. Лишь бы услуги мои были начальством приняты. Счастливейшим себя посчитаю.
Шешелов готов был подсвечником запустить в судью. Все истопчет, иуда! Продаст и купит. Лишь бы начальству было угодно. Но улыбался судье, благодушный, доброжелательный, кивал ему поощрительно. Он хотел сохранить мир с чиновниками любой ценой. Мир и единство ради задуманного собрания.
И сказал тогда благочинному:
– Господин уездный судья первым поставит подпись. Как и сказали вы: не щадя живота и крови.
- После вас, после вас. По мере возможности. Небогат я.
...Шешелов стоял у окна, курил, ждал, когда благочинный напишет присяжный лист! Теперь, после ухода чиновников, все стало казаться сомнительным. Не так-то просто будет выпросить деньги у колян. Весна – голодное время. Многие еле сводят концы с концами. А зажиточные в любое время скупы. Никто не перекрестится, покуда не грянет гром. В Коле же тихо сегодня, дождь. Скоро на промысел уходить. И каждый захочет с пожертвованием повременить. Авось война не случится, авось минует. А денег немало нужно. Оставь милиционеров на лето в Коле, а зиму чем они кормить семьи станут? Эх, бедность, бедность! Она за Шешеловым всю жизнь по пятам. О богатстве только мечталось. Но, пожалуй, ни разу еще так остро не хотелось действительно быть богатым, как сейчас. Имей он деньги, он сегодня же нанял бы на них милицию. Никак нельзя без нее. С городом может любая беда стрястись. Разорение его, сожжение. Господи, сколько похожих, поганых слов: "отторжение", "порабощение", "уничтожение".
От стекла тянуло сырым холодом. Шешелов убрал руку, сунул ее в карман, отодвинулся от окна. Ему представилось, как он встанет на паперти перед тысячью глаз колян. И умолкнет колокол...
– Господа!
Будто вздрогнул от привычного, ставшего вдруг чужим, слова. Какие они господа! А кто? Горожане, миряне, поморы? Кола – это чиновники, лица духовного звания, купцы, мещане, крестьяне, солдаты... Господи, говоришь ты: равны люди перед тобой. А меж себя по чьей воле изгороди воздвигли? Лес глухой! Докричаться друг до друга не могут. Словно не вместе живут, а горами разделены.
О чем благочинный так долго пишет? Пономарю не забыл он сказать про колокол? Ободняло уже, время самое для собрания. И Герасимов куда-то запропастился.
Благочинный распрямился, отложил перо, потер руки, выдохнул:
– Ох-хо-хо! Но да будет слово ваше "да, да" и "нет, нет", а что сверх этого, есть от лукавого. Так-то вот сказано. Однако, пожалуй, вторую часть мы забудем пока. Присяга – нужное дело. И – готово у меня. Может, прочесть? Как на слух оно?
Шешелов повернулся к нему:
– Что ж, только не очень громко.
Благочинный откашлялся, поправил очки, отдалил бумагу.
1854 года, марта 7-го дня.
Вследствие Высочайше обнародованного 9 февраля сего года манифеста, по общему нашему усердному и нелицемерному согласию мы, нижеподписавшиеся г. Колы чиновники и горожане, учинили сей акт в том, что в случае нападения на город Колу неприятельского войска, по малому количеству у нас боевых снарядов, при незначительном числе нижних воинских чинов, усердствуем с радушием в помощь инвалидной команде собрать из всякого сословия милицию под командой господина городничего Шешелова, как уже бывшего в 1812 и 1814 годах в действительных сражениях против неприятеля, на каковой предмет необходимо собрать оружие, – и, дабы милиционеры не отлучались из города Колы, то выдавать им вроде провианта съестные припасы. И на покупку оных по согласию и силе возможности каждого из нас ныне же сделать пожертвование. И в случае нападения неприятеля на город Колу, то защищать и твердо стоять за православную веру, церковь святую, за всемилостивейшего государя и отечество до последней капли крови, не щадя живота своего, боясь крайне нарушить данную присягу, и не помышлять о смерти, как доброму и неустрашимому воину надлежит.
Благочинный снял очки и подслеповато глянул на Шешелова.
- Ну как, господин городничий?
– Радуюсь вашему умению, – усмехнулся Шешелов. – Впечатляет. Я готов подписать этот присяжный лист. Только вот... Не по делу вы, отец благочинный, отечество на последнее место сдвинули. Без отечества выше названного вами может ведь и не быть.
- Не могу иначе, – вздохнул благочинный. – Вера, она во главе угла. А отечество... Мы, как понимать надо, временные в нем. – И поднял буравом вверх палец. – Через святую церковь на небеси.
– Ох, отец Иоанн, – засмеялся Шешелов, – зря не расстригли вас в свое время.
– Да, это так, промашку дали. Я бы пошел в полицию. Ловил бы мелких мошенников.
– С вашей-то головой – мелких?
– Крупных не дадут. Власть у них. – И свернул аккуратно присяжный лист. – Ну, так что же, Иван Алексеич, собираться будем?
– Колокол почему-то молчит и Игнат Васильич не идет.
– В колокол я велел ударить, как выйдем из ратуши. А то взбунтует народ, побежит, а присяжного листа нет. Да и начальство еще не пришло на площадь.
– Правильно. Что ж, тогда одеваться будем.
На крыльце ратуши ждал Герасимов. Он в неведении еще был.
– Все мы сделали, – сказал ему Шешелов. – И чиновников уломали, и присяжный лист написали.
– Судья жался, поди?
– Жался. Просил повеленье губернии на собранье. – Отец Иоанн сделал ногтем, будто вошь бил. – А я его к ногтю.
– Немножко хвастает, – Шешелов кивнул на благочинного, – но, признаю, все удачно и хорошо прошло.
– Я уж вижу, что хвастает. Он и смолоду таким был.
– А ты что не зашел? – спросил Шешелов.
– Дымно у вас. А тут хорошо, весной пахнет.
Шешелов расстегнул шинель, огляделся и вздохнул с удовольствием. Снег осел и набух водой, воздух влажный.
– А и впрямь хорошо.
– Не верится, что война.
В городе было тепло, сыро, удивительно тихо. После ночного дождя туман поднялся и завис в вараках, грозил новым дождем. Снег за ночь потемнел и осел заметно. Почернели дома, заборы, редкие деревца. Вороны и воробьи сидели молча, нахохлились, дулись перьями – видимо, сулили опять ненастье. Да и дым из труб выходил клубом.
– Дождь грозится. Ишь, птица хмурится, – сказал Герасимов.
– Ни к чему бы он нынче, – Шешелов обеспокоился опять. – Пойдемте, пожалуй. Колокол-то когда ударит?
– Сейчас, – пообещал благочинный.
Снег под ногами проседал мягко. Шешелов пожалел, что пошел в лопарских пимах. Сапоги надо было бы натянуть, день особенный. Вспомнился Сулль. Он в пимах был.
Спросил стариков:
– В Коле знают, зачем приезжал Сулль?
– Как же, – отозвался Герасимов. – Знают. А что?
– Может, сказать об этом сейчас?
– Не надо, наверное, – посоветовал благочинный. – Наша цель – защитить город. К присяге всех привести.
– Вы не про это хотели спросить? – сказал Герасимов.
– Не про это.
"Бам-мм! – внезапно ударил колокол. – Бам-м-м!"
Воронье взмыло с насиженных мест, всполошно закаркало. Воробьи с испуганным чивканьем метнулись под коньки крыш. Всплесками колокольный гул встал над городом, затолкался глухо в вараках: тревожный, призывный, как крик.
За благочинным остановился Герасимов, и Шешелов тоже стал. Все трое повернулись к собору, молча перекрестились.
– Сейчас всполох идет по Коле, – сказал Герасимов. – К обедне звон не поспел, да и колокол бьет большой, не средний.
– На душе что-то плохо стало, – Шешелов рукою потер у сердца. – А вы говорите, в войну не верится.
– Да, вот так ударит врасплох – и не будешь ведать, за что хвататься.
Шли по открытому месту соборной площади. Колокол плакал, звал, грозил. Из южных и западных ворот крепости выбегали уже коляне. Первые, они одиноко гляделись на белом снегу.
– Долго душу будет выматывать? – спросил глухо Шешелов.
– Как дойдем до собора, перестанет, – отозвался отец Иоанн.
– Вы что-то хотели сказать про Сулля? – снова спросил Герасимов.
– Да вот, все не выходит из головы. Узнать бы о нем подробнее. Если живы, конечно, будем. От имени ратуши королю бы ихнему написать... Подданный-де ваш Сулль презрел опасность ради честного имени своего народа. Пусть гордится Норвегия таким сыном. И коляне, дескать, всегда вспоминать добром его будут, а не тех, кто хотел перерезать им горло за кусок хлеба.
– Хорошее письмо было бы, – сказал благочинный. – Сулль – это что, имя, фамилия?
– Я не знаю, – сказал Герасимов. – И в Коле это навряд ли кто знает...
– Жаль, – укоризненно сказал Шешелов. – Самое нужное мы, бывает, не знаем.
– Вы манифест не забыли взять? – спросил Герасимов.
Шешелов пощупал карман.
– Взяли.
– А бумагу для подписей и чернила?
– На столе все будет, – кивнул благочинный.
– Идите с богом тогда, а я приотстану. Неловко перед колянами. Скажут, что я к чиновникам липну. Суд-то, смотрите, отдельной кучей.
У папертного навеса грудились чернотой мундиров чиновники. Суд отдельно в сторонке. Вот и опять заборов себе настроили.
– При слове "куча" мне не деньги, а дерьмо видится. – Шешелов повернулся, зло пошагал к чиновникам.
Наспех полуодетые, с вилами, острогами, ружьями, топорами бежали коляне из южных к западных ворот крепости. Дорожки в снегу к собору были тесны. Разгоряченные, остепенялись уже близ собора, видели истуканную важность чиновников, понимали: еще не война. Но где-то она уже на пороге, близко. Подходили, грудились, заполняли возле паперти место, топтали снег, говорили вполголоса. Кое-где шел смешок от прошедшего на людях испуга. Кто-то рассказывал:
– А баба моя чуть в подполье не упала...
Пытались шутить, косились на стол с иконой, который будто стеной отгораживал их от чиновников. Никто не снимал шапки. Людской ручеек на дорожках от ворот таял. Площадь чернела вязкой густой толпой. Стихали смех, голоса, все поворачивались к столу, ждали. Шешелов вдруг увидел: перед столом первыми были купцы и хозяева покрута. Сгрудились тесно к богачу Пайкину, содержателю откупа.
Благочинный подошел, сказал тихо:
– Пора бы, Иван Алексеич.
Шешелов знал, что сегодня должен сказать самые главные слова в жизни. Важнее которых, может, уже не будет. Но вдруг понял с испугом, что он все забыл. Придуманное этой бессонной ночью, все приготовленные слова вылетели из головы. Он только знал, пока лез в карман за бумагой, что перед ним уже не толпа, которую можно наблюдать сбоку, а люди, которые ждут его слова. И слово ему нашлось. Он шагнул вперед и напряг голос:
– Люди-и-и! Всемилостивейший государь наш обнародовал манифест. – И поднял бумагу губернии над головой, потряс ею, почувствовал, как стало неимоверно тихо. – Англия, Франция, Турция объявили войну России. Она уже происходит, война, на Черном море. Но как только станет свободным плавание ото льдов здесь, на Севере, врагов надо ждать у нас в Коле... Я не хочу пугать, но вы должны знать правду. Страшны не грабители-порубежники, от которых мы как-нибудь защитились бы с нашими малыми воинскими силами. Есть опасность, что на город нападет обученное войско. Враг может прийти с хорошим оружием, с пушками на судах. Это будет не восемьсот девятый год, позор которого помнят многие старики. Теперь дело не кончится грабежом города и разорением вашим. Враг постарается захватить Колу. Город стоит далеко от России. Англичанам или французам здесь удобно устроить стан для военных кораблей, отсюда им ловко делать морские набеги на Мурман, держать в блокаде северные земли России, Белое море...
Шешелов перевел дух, глотнул пересохшим горлом, возвысил голос:
– И сегодня на собрании нам решать: будет или не будет Кола впредь русским городом.
Словно лопнуло в толпе что-то. Она всколыхнулась, загомонила и потеснилась к Шешелову.
– Сам ты не будешь русским!
– Ратуша что делает?
– Под страхом держишь?! Война! Норвеги!
– Ты-то сразу сбежишь!
– Где войска наши русские?
– Для чего с нас дерут налоги?
Шешелов стоял молча, склонив голову, ждал. Потом поднял руку, призывая к молчанию.
– Люди-и! Я хочу сказать честно. Город совсем не готов к войне. Мы имеем незначительное число нижних воинских чинов. У нас малое количество боевых припасов и сопим нет пушек.
Толпа взревела. Шешелов заметил – благочинный шагнул к нему, но он шевельнул рукой протестующе:
- Не надо. Я сам. – Он был доволен. Все идет верно. Менять ничего не нужно. И самым близким, оголтело оравшим купцам спокойно сказал: – Чего вы кричите? Я еще не все сказал.
И ровно, негромко, чтобы привлечь внимание, заговорил:
– Не надо думать, что ратуша ничего не делает дли спасения города...
– Тише! Тише! Не слышно!
Толпа успокоилась, вслушивалась в слова. Шешелов снова возвысил голос:
– Как городничий, я вовсе не собираюсь сдавать город или бежать отсюда, если случится война. Судьба городничего связана с судьбой колян. И в этом я присягаю... – Шешелов осенил себя крестным знамением, отступил на шаг, преклонил колено перед иконой и склонил голову. Толпа молчала, смотрела, ждала. Похоже, в искренность Шешелова она поверила. Молчание было благожелательным. Он продолжал: – Не надо думать, что ратуша ничего не делает для спасения города. В Архангельск губернатору ушло письмо о бедственном положении Колы. Ратуша просит оружия. Губерния не оставит в беде нас... И не судите строго! – Шешелов подался вперед. – Люди-и! Вы слышали все, конечно, зачем приезжал в Колу норвежец Сулль. И знаете, для чего шесть дней назад на этой площади были собраны нижние воинские чины... Теперь на границу уехал исправник возобновить пограничные знаки, дабы норвеги видели: мы признаем ее! Но и они пусть помнят: тут идет уже наша земля, и незваному гостю на ней нечего делать... На это трудно было решиться. Но забота о судьбе города велит избежать хотя бы одной беды! И вы простите меня на этом... – Шешелов отступил на шаг, поклонился. Толпа молчала. Многие просто не понимали, о чем он говорит, за что прощения просит. Но коли просит, может, так надо.
Шешелов распрямился, обвел всех взглядом:
– Как городничий, я посчитал нужным заверить вас, что долг свой исполню до конца. Но один городничий не в состоянии защитить город. Пока Архангельск подаст нам помощь, пока прибудут в Колу солдаты, оружие, враг может захватить город. Мы не знаем, какие у него планы, когда он пожалует. Но ждать его надобно ежедневно и ежечасно. Ждать с оружием наготове.
Опять зашумели, обеспокоенно и тревожно, уже без злости.
– Я знаю, многим из вас надо идти на Мурман. Но защита города – дело святое, забота всех. Я обращаюсь к вам, жители Колы: давайте соберем из всякого сословия милицию. Пока прибудут войска, пусть она охраняет город. – Предотвращая шум, поднял руку. – Пусть в милицию запишутся все желающие. У кого есть оружие и у кого нет. Милиционеры будут жить в городе. А чтобы не отлучаться им, на этот предмет давайте дружно, честно, единогласно, как добрым слугам отечества надлежит, как люди, кому вера православная дорога и Кола наша, сегодня же соберем пожертвования: кто что может. Сойдет все. Оружие, порох, деньги и съестные припасы... Кто что может, чтобы город был защищен нами. Если мы соберем милицию, дадим ее в помощь инвалидной команде, то, поверьте мне, старому солдату, – враг будет не так страшен. Мы будем защищать свой город, свей дом, жен и детей своих...
Было тихо. И Шешелов снова возвысил голос:
– Вы подумайте пока. Только помните, что защита города – дело каждого! И не надо надеяться, что скоро придут войска, они-де и защитят нас. Никто нас не может защитить, если забудем мы, что за нами стоит Россия, а у нее сейчас забот и без нас хватает. Три громадных державы пришли войной. России сейчас трудно...
– Согласны!
– Давай присягу!
– Нет у нас денег!
– Бумагу надо писать!
– Крест целуем на том!
Выкрики начались с задних рядов, нестройные в самом начале, но подходили все более определенные, дружные, нахватывая каждого общностью.
Шешелов обернулся:
– Давайте, отец Иоанн. Читайте.
Благочинный вышел вперед, перекрестился.
– "Тысяча восемьсот пятьдесят четвертого года, марта седьмого дня. Вследствие Высочайше обнародованного девятого февраля сего года манифеста..."
Прямо на Шешелова беспокойно, тревожно смотрели глаза Евстратия Пайкина, содержателя откупа. Вокруг теснились купцы помельче. На миг не понравилась эта кучка. О чем они эдак тесно промеж себя? Пожалуй что пожалеют денег. Но тут же подумал: им больше, чем кому-либо, есть что защищать. Эти должны повыложиться. У Евстратия дом самый лучший в Коле. За десять лет не накопить Шешелову жалованья на такой дом... И хотя терпеть не мог Пайкина, встретив его глаза, улыбнулся ему. Тот шапку мерлушковую, будто кепчонку, стащил с себя, сдернул мигом ее, кланяясь. Неграмотный мужик. А кто-то сказывал – счета деньгам не знает.
"...И в случае нападения неприятеля на город Колу, то защищать и твердо стоять за православную веру..."
Православную веру... – нестройно вторили голоса.
– "Церковь святую..."
– Церковь святую...