* * *
Но Курт вовсе и не думал о Пусе. Взбешенный, он шел в комендатуру. Фельдфебель вскочил из-за стола.
- Из штаба звонили?
- Так точно, господин капитан.
- Почему же вы не дали мне знать?
- Не приказано было, господин капитан.
- Как, не приказано?
- Сказали: не надо.
- Зачем же тогда звонили?
- Спрашивали, дала ли уже арестованная показания.
- А ты что сказал?
- Доложил, что она никаких показаний не дала.
- И еще что? - В голосе капитана зашипели ядовитые нотки. Фельдфебель побледнел.
- Так точно, и еще… Еще доложил…
- Ну, что еще доложил?!
- Еще… Доложил о казни арестованной…
- Кто вам разрешил это докладывать? Кто вам это поручил, а?
Наклонившись вперед, он мелкими шагами приближался к вытянувшемуся перед ним подчиненному. Фельдфебель не посмел отступить.
- Я вам это поручал?
- Никак нет, господин капитан!
Тяжелая рука опустилась на его щеку. Фельдфебель покачнулся, но продолжал стоять, вытянувшись и глядя прямо в глаза Вернеру.
- Кто приказал, кто позволил? - шипящим голосом спрашивал офицер, снова замахиваясь. На щеке фельдфебеля проступило красное пятно. - Где староста? Приходил сегодня?
Фельдфебель, не моргая, напряженно глядел в глаза капитана.
- Еще не приходил.
- Сколько хлеба принесено?
- Никак нет, хлеба нет. До сих пор никто не явился.
Вернер выругался.
- А по делу мальчика?
- Никто не явился, господин капитан.
Капитан яростно двинул стулом, сбрасывая со стола промокательную бумагу. Фельдфебель быстро наклонился и поднял ее, положив на стол, на то же место, где она лежала.
- Пошлите за старостой! Немедленно!
- Слушаюсь, господин капитан!
Щелкнув каблуками, фельдфебель вышел. Вернер открывал ящики, стремительно выбрасывая из них бумаги. Проклятая баба не сказала ни слова и не сказала бы, хоть год веди следствие. Сто раз бы подохла, а не сказала. Но там, в штабе, решат, что он поторопился. А этот идиот не выдумал ничего умнее, чем поспешно уведомить, что с бабой покончено. Ну, и ясно, что те даже не велели позвать его к телефону. Конечно, там ведут интригу вовсю! А тут вдобавок до сих пор нет хлеба. Этот идиот староста уверял, что они испугаются… Вот тебе и испугались! Хорошо им там, в штабе, говорить - староста, староста, а староста оказался совершенно бесполезным человеком, не имеет на деревню никакого влияния.
Фельдфебель снова щелкнул каблуками у дверей.
- Ну?
- Господин капитан, разрешите доложить, старосты нет!
- Как нет? Я же сказал, пошли за ним!
- Разрешите доложить, я сам там был - старосты нет.
Капитан пожал плечами.
- Куда же он пошел?
- Разрешите доложить - неизвестно.
- Всюду спрашивали?
- Так точно, господин капитан.
- Сбежал?
- Так точно, господин капитан, вероятно, сбежал.
- Ну, вот тебе, - сказал Вернер, остолбенело глядя на телефон. - Что же теперь будет?
- Разрешите доложить: не знаю.
- Идиот! - заорал капитан. - На что он нам был нужен, этот староста? В чем он нам помог? Ну?
- Действительно, господин капитан…
- Ага, действительно… Садитесь и пишите рапорт в штаб, что староста бежал. Пусть присылают другого, может, найдут поумней.
Фельдфебель вышел в другую комнату и взял бумагу. Он писал рапорт о бегстве старосты и донос на капитана, который хотел скрыть от штаба казнь арестованной Олены Костюк.
- Заузе!
Он вскочил, на ходу привычным движением сбросив в ящик начатый донос.
- Кто патрулировал эту ночь в деревне? Допросите их всех.
- Я уже допрашивал, господин капитан, никто ничего не знает.
- Ничего себе порядки! Оказывается, можно выходить из деревни, а наши посты "ничего не знают". Этак нас в один прекрасный день вырежут, как баранов, со всеми нашими постами! Как они могут ничего не знать? Ведь не по воздуху же он полетел, а как-то вышел из деревни! Что они делали, спали?
- В такой мороз спать невозможно. А вьюга страшная, человек, хорошо знающий местность, может проскользнуть. Надо бы расставить посты вокруг всей деревни.
- Я вас не спрашиваю, что надо бы, чего не надо бы! Кого это вы будете расставлять? Где у вас столько солдат? А сами-то вы куда глядели, что вы не знали, что старосту надо держать под особым присмотром?
Фельдфебель, вытянувшись, ожидал у порога.
- Ну, что ж вы? Идите, пишите, обрадуйте их, пишите! Хорошего мне помощничка подобрали, нечего сказать!
Фельдфебель вышел и принялся дописывать донос. Он то и дело прикладывал руку к горящей щеке.
Вернер разложил бумаги, но вскоре понял, что работать он не в состояния.
- Дежурьте у телефона, я пойду пройтись.
- Осмелюсь доложить, господин капитан, страшный мороз…
- Без вас знаю, - буркнул капитан и поднял воротник. Ветер притих, но мороз еще усиливался. Снег скрипел под ногами. Вернер остановился у порога и с ненавистью взглянул на деревню. Она лежала, словно в пуховой перине, в снежных сугробах, тихая, спокойная на вид. На крышах толстые шапки снега. Лишь кое-где ветер обнажил соломенные кровли. Ни следа жизни. Даже собаки не лаяли. Солдаты перестреляли их в первый же день - собаки бросались на них, не пуская в избы.
Затаенной угрозой повеяло на капитана от этой с виду спящей деревни. Нет, уж лучше было на фронте. Хорош порядок - уж месяц, как отогнали большевиков, а до сих пор сделать ничего не удалось. Решительно все планы разбивались об упорное, молчаливое сопротивление. Чего, собственно, добиваются эти тупые люди? По-видимому, они действительно верят в победу большевиков.
Откуда-то издалека донесся звук мотора. Капитан опустил воротник и прислушался. Вдали летел самолет.
Рокот мотора звучал в чистом воздухе тоненько, как жужжанье комара. Но звук нарастал, усиливался. Капитан, заслонив рукой глаза от сверкания снега, всматривался в небо.
- Вот там, господин капитан, - решился заговорить часовой у дверей комендатуры.
Вернер обернулся. Да, вот он летит, комар, потом муха, растет, увеличивается на глазах.
- Наш? - спросил капитан тоном полувопроса, полуутверждения. Часовой прислушался.
- Пожалуй нет, господин капитан. Другой мотор.
Вернер забеспокоился. Уже месяц в окрестностях не появлялся ни один русский самолет. Неужели они опята зашевелились?
Из дому вышло еще несколько солдат.
- Большевистский, - констатировал один из них.
Улица уже не была пуста. Словно из-под земли, появились люди. Перед избами стояли женщины, высыпала толпа детей. Все, заслоняя глаза руками, смотрели вверх.
- Мама, наш! - пронзительным голосом закричал Саша. Малючиха схватила его за плечо:
- Наш?
Но ни у кого уже не оставалось сомнений. Самолет летел низко, совсем низко. И в ярком свете снежного дня все увидели красные звезды на крыльях.
Малючиха опустилась на колени. Все бабы, как одна, попадали на колени вслед за ней. Дети, забыв обо всем, выбегали на середину улицы, задирали головы, махали руками.
- Наш! Наш! - пищали они радостно. По сосредоточенным, торжественным лицам женщин стекали слезы. Самолет летел над деревней, свой самолет, несущий на крыльях братский привет и весть с востока. Первый самолет, на крыльях которого не было свернувшейся змеи свастики.
Капитан услышал крики детей. Он взглянул на дорогу и увидел зрелище, какого не видел за все время своего пребывания в деревне. Всюду было полно народа. Перед избами стояли на коленях женщины, на дороге, словно стая воробьев, кричали дети, старики махали руками несущейся в вышине птице. Он задрожал от гнева.
- Разогнать эту банду! - заорал он солдатам. Те не поняли. Вернер выхватил револьвер и выстрелил в толпу детей. Щелкнул выстрел, за ним другой. Но капитан промахнулся. Рука дрожала от раздражения. Дети рассыпались, как стая воробьев от внезапно брошенного камня. Женщины кинулись к ним. В одну минуту всех точно ветром сдуло, все исчезло. Двери торопливо захлопывались, и не успел капитан оглянуться, как деревня была опять пуста, словно вымершая. Нигде ни души.
- Что же вы, болваны, не слышали, что я сказал? - накинулся он на остолбеневших солдат, взбешенный, что все видели, как он промахнулся с такого близкого расстояния. - Стоите и преспокойно смотрите на враждебные демонстрации. А что ж с зенитками, где зенитки?
Как раз в этот момент загремело зенитное орудие. Снаряд темным облачком разорвался далеко позади самолета. Другой еще дальше. Самолет поднялся немного выше и исчез вдали.
- В самое время собрались! Соли ему на хвост насыпать… Заснули, что ли? - заорал он на подбегающего унтер-офицера.
- Господин капитан, разрешите доложить, мы думали наш… А потом…
- Все бабы в деревне узнали чей, только вы о чем-то думали! Да я вас всех…
- Первый самолет, господин капитан, - пытался оправдаться унтер-офицер.
- Молчать! Вас не спрашивают! Первый самолет! Вот как он вам спустит бомбу на батарею, будет вам первый самолет! Дураки!
Капитан направился в комендатуру. В нем все дрожало от бешенства. Проклятый день, проклятые дни!
- Ну, что, староста не нашелся?
Испуганный фельдфебель вскочил из-за стола.
- Господин капитан, не было приказано продолжать поиски…
Вернер гневно фыркнул и сел. Ну, конечно, идиот на идиоте, никто ни о чем не думает… А ответственность ляжет на него одного.
Ему ничего не хотелось делать. Его, боевого офицера, нагружают хозяйственными функциями, заставляют организовывать эту проклятую деревню. Что тут можно организовать? Армия требовала хлеба, мяса, жиров. Но хитрые большевики угнали колхозные стада еще осенью, а коров, что были по дворам, едва хватило для своего отряда. Ну, а хлеб либо вывезен, либо так спрятан, что его никакими силами не возьмешь.
- Ну, как заложники?
- Сидят, господни капитан.
- Есть им дали?
- Н-нет… Никак нет, господин капитан.
- Пить?
- Тоже нет, - еще тише буркнул солдат.
- Это хорошо, это очень хорошо… Ни кусочка хлеба, ни капли воды! Деревня не хочет нам дать есть, а мы им не дадим есть… Хотят подыхать, пусть подыхают. Невелика потеря…
Нет, он не мог высидеть в избе. Он снова вышел. Подумал было, не зайти ли домой, но при мысли о Пусе его охватила скука. Он повернул к позициям, где стояла артиллерия. Артиллерия была его слабостью, хотя он не был специалистом в этой области. Теперь он решил дать себе разрядку, устроив небольшое учение орудийной прислуге.
Несколько минут спустя на площади уже послышался его резкий голос, выкрикивающий команду и ругательства по адресу солдат.
- Бесится, - заметил один из солдат в комендатуре.
- Как же ему не беситься… Хлеба нет как нет, да еще староста сбежал…
- Далеко не убежит, наши его поймают.
- Если он бежал в тыл, - прибавил другой.
- А если вперед - большевики с него кожу сдерут. Нет, уж ему-то завидовать нечего.
- Если еще его мужики где-нибудь в деревне не кокнули.
Фельдфебель вздрогнул.
- Что ты болтаешь? Как мужики могли его кокнуть? Он до поздней ночи сидел здесь, а домой вообще не вернулся.
- И вообще, что за разговоры? Делайте свое дело! - рассердился фельдфебель. Солдаты притихли. Фельдфебель умел лупить по морде не хуже капитана.
- Где Нейман?
- Пошли искать мяса.
Фельдфебель пожал плечами.
- Искать мяса… Что они не знают, где коровы?
- Коров уже почти нет, господин фельдфебель, ведь господин капитан десять штук отправил позавчера в штаб. Они пошли кур искать.
Солдаты толпой ходили по избам.
Грохачиха открыла дверь на стук, мрачно, но смело глядя им в лицо. Девушки спрятались в углу избы.
- Чего?
- Кур, кур давай!
- Кур нет, вы уже все сожрали.
Они разбрелись по двору, заглянули в курятник, в пустой хлев, разбросали солому в пустом сарайчике, будто там могли сидеть куры. Она пожимала плечами, глядя на их суету.
- Ничего нет, - сказал солдат, копаясь в соломе.
Они пошли дальше. От избы к избе, от избы к избе.
- Кур, кур давай!
Единственная курица, которую Банючиха прятала под печкой, на свое несчастье не во время закудахтала. Немцы с торжеством извлекли ее из-под печки. Она вырвалась и в испуге вскочила на окно, колотясь крыльями о стекло.
- Заходи, заходи с той стороны!
Курица бросилась в сени и вылетела во двор. Солдаты кинулись за ней. Она неслась с распростертыми крыльями, взбивая сыпкий снежок. Один из солдат выхватил револьвер и выстрелил. Превращенная в кровавый комок птица осталась на снегу. Солдат схватил ее за ноги и победоносно потряс в воздухе.
Они переходили от избы к избе. Их замечали издали. Кур совали под печку, под кровать, под перины, на чердаки. Немцы искали, принюхивались, как голодные собаки. Но добыча была очень невелика. Наконец, они решили, несмотря на отсутствие соответствующего приказа, вытащить из хлева одну из немногочисленных оставшихся коров. Локутиха заливалась слезами и ломала руки. Ее оттолкнули так, что она едва не упала.
- Пеструшка! Пеструшка!
Корова смотрела кроткими, влажными, как только что очищенные каштаны, глазами. Ее тащили на веревке, но она упиралась. Сверканье снега слепило ей глаза. Не желая переступить через высокий порог, корова припала на передние ноги. Один из солдат рванул ее за хвост, и она застонала.
- Стельная же корова, стельная, - кричала Локутиха. - Люди мои милые, что же это делается на белом свете! Стельная корова.
- Не кричите, мама, - мрачно сказал ей старший сын, десятилетний Савка, исподлобья глядя на немцев.
- Да что же я вам есть дам, детки мои родные, да чем же я вас прокормлю! Ничего не осталось, одна Пеструшка, да и ту уводят! Ох, умрут мои дети, с голоду умрут…
- Да не кричите же, мама, - еще суровее одергивал Савка.
Корова переступила, наконец, через порог. Ее толкали, тащили, осыпали ударами. Локутиха бежала рядом, стараясь хоть еще раз коснуться вздутого бока своей кормилицы. Локутиха бежала, путаясь в длинной юбке, красная, заплаканная, забыв о немцах, обо всем окружающем, пока, наконец, ее так не толкнули, что она со стоном упала на снег. Савка широким мужским шагом подошел к ней.
- Говорил я вам, мама… Поможет вам это, что ли? Встаньте, встаньте, разве можно! Мороз-то какой! - Она уткнулась лицом в снег, захлебываясь от рыданий. Слабыми детскими руками Савка пытался приподнять ее.
- Что теперь будет, что теперь с нами будет?
- Да тише вы, - рассердился он. - Сколько коров позабирали, а никто такого крика, как вы, не поднимал.
- Да ведь пятеро вас у меня, - оправдывалась она.
- У других и по восьмеро…
- Да не учи ты меня, Христа ради. Как ты с матерью-то разговариваешь?
- Идите, идите-ка лучше в избу. Вон там Нюрка орет, чуть не задохнется.
- Нюрка, да, правда, надо бежать…
Шелестя обмерзшим подолом юбки, она кинулась к избе. Савка тяжелой походкой уставшего мужчины двинулся за ней.
Толпа солдат, подгоняющая корову, исчезла за домом сельсовета. Там, в сарае немцы устроили нечто вроде небольшой бойни. Через несколько минут ободранная, дымящаяся туша уже висела на поперечной балке потолка.
Тем временем на площади Вернер успел уже устать от собственного крика и вернулся к себе.
- Господин капитан, разрешите доложить, реквизировали корову, - сообщил ему фельдфебель. Капитан махнул рукой. Эти хозяйственные дела смертельно надоели ему. Сегодня корова, завтра корова, но что будет через несколько дней? Командование отдало строгий приказ, чтобы части снабжались в деревнях, где стоят. Не прошло и месяца, а деревня опустошена до последнего. Отряд съел уже всех гусей, кур, уток, свиней. Осталось еще несколько несчастных коров. Что же будет дальше?
- Ну, как там, какое-нибудь продовольствие прислано?
- Вино и шоколад, господин капитан.
- А кроме вина и шоколада?
- Ничего кроме, господин капитан. Позавчера нам еще раз напомнили о приказе, чтобы снабдиться из местных ресурсов. Вино и шоколад послать вам на квартиру?
- Пошлите, только чтоб по дороге не сожрали.
- Нет, все в запечатанном ящике.
Вернер застегнул шинель и медленно скручивал папиросу, о чем-то размышляя.
- Да, вот что, Гаузе…
- Слушаю, господин капитан?
- Снабжение производится без всякого порядка. С сегодняшнего дня за снабжение отвечаете вы.
- Слушаюсь, господин капитан, - сказал фельдфебель. Его лицо искривилось от злобы. Вернер был уже в дверях.
- Господин капитан!
- Ну, что еще?
- Вы разрешите реквизировать в соседних деревнях?
Тот пожал плечами.
- Не валяйте дурака! Те деревни назначены другим частям. Вы это прекрасно знаете.
- Здесь уже ничего нет, господин капитан.
- Легче всего сказать, что ничего нет! Нет, так надо поискать, понимаете? Поискать надо! Будете хорошо искать, не беспокойтесь, найдете!
Он вышел, хлопнув дверью.
Глава седьмая
Пуся вышла из дому и нерешительно оглянулась кругом. Она чувствовала - в том, что она сейчас делает, нет ни малейшего смысла, но Курт настаивал, настаивал все резче и грубее.
- Ведь это же твоя сестра. Неужели ты не сумеешь столковаться с родной сестрой? Ты просто не хочешь! Что ж, придет время и я чего-нибудь не захочу…
Пуся испугалась. Ведь она была в зависимости от Курта. А что, если ему вздумается бросить ее в этой деревне, где все смотрят на нее, как на врага?
Засунув руки в рукава шубки, она медленно шла по улице. Предстоящий разговор был совершенно безнадежен. Не могла же она сказать Курту, что уже говорила раз с сестрой, если можно назвать разговором дикий скандал, происшедший между ними тотчас после пусиного приезда в деревню. Ведь Ольга просто плюнула ей в лицо, а единственное, что Пуся узнала, были вылетевшие в гневе слова о Васе, лежащем в овраге. Ольга хотела оскорбить ее, унизить тем, что она живет в избе женщины, сын которой погиб в бою. Какое отношение это имеет к ней, Пусе? Но Ольге казалось, что имеет. Ольга накричала на нее и ушла. Вот и весь разговор. Ну, как теперь к ней итти, как разговаривать с ней?
Ветки придорожных деревьев серебрились от инея, снег искрился и переливался на солнце, утомляя глаза резким блеском.
Но вот уже близко изба, в которой живет Ольга. Еще несколько шагов. Что делать? Постучаться и войти? Нет, это невозможно. Пуся постояла с минуту в нерешимости, но мороз, несмотря на теплую обувь, больно щипал пальцы ног, и она повернула обратно. Пусть Курт делает, что хочет, пусть кричит, пусть злится, нет никакого смысла еще раз выносить злые, презрительные выходки Ольги. Если бы еще это могло к чему-нибудь привести, - но ведь ничего, решительно ничего не выйдет из этого разговора. Она прошла несколько шагов и снова заколебалась. Что делать, как поступить? Уж лучше бы они убили Ольгу, как убили Олену. Не было бы всех этих хлопот и скандалов.