- Мутный какой-то этот Вальский, - сказал Макаров, когда они дошли до проходной. - Действительно, скотина пятая!
- Почему пятая? - недоумевающе спросил Крайнев.
Макаров удивился, что эта кличка еще до сих пор неизвестна Сергею Петровичу, и рассказал о ее происхождении.
Во время подписки на заем Вальский, недавно перешедший в техотдел, решил подписаться на минимальную сумму. Терпеливо высидев до конца собрания, выждав, пока в зале почти никого не осталось, он подошел к столу и попросил подписать его на двухнедельный оклад. Вальский стоял у стола, внимательно слушал, как его стыдили, кивал головой и, казалось, со всем соглашался, но как только дело дошло до оформления подписки, снова стал настаивать на предложенной им сумме.
Уборщица главной конторы Дарья Васильевна, старая работница мартеновского цеха, перешедшая на пенсию, долго и терпеливо наблюдала эту сцену.
В конце концов она не выдержала и подошла к Вельскому:
"Ну как тебе не стыдно, Ксенофонт Петрович? Я подписалась на весь оклад. А у тебя ведь домик свой, скотины в твоем хозяйстве сколько! Корова есть - это раз, телочка - это два, овечка - три, поросенок - четыре, и сам ты - скотина пятая!"
- С тех пор и прозвали его "скотина пятая", - закончил свой рассказ Макаров.
По асфальтированному шоссе прошли бойцы истребительного отряда. Это были рабочие, оставшиеся после ночной смены. Они возвращались со стрельбища. Командир стрелкового взвода, мастер Шатилов, по-военному подтянутый, передал взвод командиру отделения и подошел к Крайневу доложить об отличных, по его мнению, результатах стрельбы. Но Сергей Петрович, в прошлом лучший охотник и стрелок на заставе, где он проходил военную службу, особенного восторга не проявил.
- Хорошо для начала, товарищ командир, но нужно поскорее обучить как можно больше людей, время не терпит, - сказал он, глядя прямо в глаза мастеру.
- Что-нибудь новое с фронта? - тревожно спросил Шатилов.
- Пока ничего, но вон посмотри.
Мимо них двигалась аллея деревьев. Это был второй эшелон за сегодняшнее утро. Он резко отличался от первого. Листья запылены, ветки кое-где срезаны, вагоны повреждены. Сквозь пробоины в бортах тонкими струйками сочилась мелкая криворожская руда. Шатилов закусил губу.
До войны Крайнева частенько раздражали теснота и загроможденность заводской площадки у цеха. Теперь он совсем другими глазами смотрел на территорию завода. Вот здесь, за штабелем слитков, подходящее место для стрелкового отделения, а вон там, где стоит большой чугунный ковш с отбитой кромкой, надежное укрытие для станкового пулемета. Картина боя на заводе явственно вставала перед его глазами.
Он вошел в цех. На третьей и четвертой печах плавки были выпущены одновременно. Бригады заправляли печи, готовясь к следующим плавкам. Сталевары сами взялись за лопаты и работали так, что остальные еле поспевали за ними. Куча заправочного материала у третьей печи быстро уменьшалась.
Крайнев сразу включился в обычный круг забот. В цехе он тотчас забывал обо всем, кроме работы.
Но спокойное настроение вскоре было нарушено. Пришли Теплова и Матвиенко и рассказали о том, что они побывали в больнице, где лежали двое рабочих, раненных при вчерашней бомбежке. Один из них - старый канавщик - был очень плох: осколок бомбы попал ему в кишечник, и после сложной операции больной лежал без сознания. Второй - подручный Сашка из бригады Никитенко - быстро пришел в себя после легкой контузии, и врач разрешил выписать его из больницы.
Глаза у Тепловой были красные. Крайнев внимательно посмотрел на нее.
- Плакала, Сергей Петрович, - просто сказала она, подтверждая его догадку. - Там тяжелее, чем здесь. Там жены, дети - и все плачут. В цехе переносишь все легче. Здесь как на войне, а там…
- Вы все же перестаньте ходить в цех во время бомбежек.
- Благодарю за совет. Я хожу в цех не как ваш секретарь, а как секретарь комсомольской организации. Что же, по-вашему, ребята будут головой рисковать, а я - дома отсиживаться? Хорош был бы секретарь, да еще кандидат партии!
- Вы давно кандидат партии?
- Месяц назад получила кандидатскую карточку.
- А вы почему, Сергей Петрович, до сих пор беспартийный? - неожиданно спросил Матвиенко.
Крайнев нахмурился. Теплова поняла, что затронули его больное место. Сергей Петрович молчал, дымя папиросой, а Матвиенко терпеливо ждал ответа.
"В самом деле, почему он не в партии?" - думал Матвиенко.
Простой в обращении, решительный и прямой, начальник цеха сразу завоевал симпатию и доверие коллектива. Матвиенко помнил, с каким облегчением вздохнули рабочие, когда Крайнев сменил Вальского. С приходом нового начальника прекратились ругань и споры на рабочей площадке, резко уменьшились взыскания. На третий день после приемки цеха он пригласил к себе председателя цехового комитета и секретаря комитета комсомола и высказал им свое удивление по поводу недостаточного размаха социалистического соревнования в цехе. Они быстро договорились о совместной работе. Когда стало известно, что Крайнев - беспартийный, все были очень удивлены.
"Исключили за что-нибудь", - подумал тогда Матвиенко.
- Видите ли, Михаил Трофимович, - после долгого молчания произнес Крайнев, - для того чтобы быть в партии, надо иметь не только большевистские убеждения, но и большевистский характер.
- А каким вы представляете себе этот характер? - спросил Матвиенко.
- Большевистский характер - это твердость и чистота алмаза, - ответил Крайнев. - И мне кажется, коммунисты в массе - все равно что частицы углерода в железе, частицы, которые превращают железо в сталь.
- Так чего же не хватает у вас, Сергей Петрович? - прямо спросил Матвиенко. - Чистоты или твердости?
Вопрос был поставлен так, что на него нужно было или не отвечать, или ответить с такой же прямотой. Крайнев решил ответить.
- Твердости у меня нет, Михаил Трофимович, выдержки маловато.
- У вас нет выдержки? - удивленно спросил Матвиенко. Он сразу вспомнил, как уверенно и четко работает Крайнев и как спокойно он ведет себя во время бомбежек.
- Нет, - со вздохом подтвердил Крайнев, - вспомните мое поведение на рапорте с Шатиловым, в кабинете у директора. Сдерживаюсь, сдерживаюсь, а потом непременно сорвусь. "Шибко взрывчатый", - как говорили про меня ребята в школе. Вот эту "взрывчатость" не вышибли из меня ни армия, ни втуз, ни комсомол. Тянусь я к партии, расту, но мое представление о том, каким должен быть человек, носящий высокое звание коммуниста, растет быстрее, чем я сам, опережает меня. И я чувствую себя недостойным этого высокого звания.
Крайнев задымил папиросой.
- Вы по многим вопросам советуетесь с людьми, - сказал Матвиенко, - а об этом с кем-нибудь говорили?
- Как-то не пришлось, - сознался Крайнев.
- И зря. Со стороны бывает виднее.
"В самом деле, - подумал Крайнев, - как это могло получиться? Обо всем с людьми говорил, а об этом важнейшем деле - ни с кем ни слова…"
5
Фронт приближался к Донбассу. Люди почти не покидали завода. Гудок превратился в простой сигнал, напоминающий о времени. Рабочие приходили задолго до начала смены, толпились у репродукторов, затаив дыхание слушали сводки с фронта. Подолгу задерживались на заводе, отработав свои часы. Сталевары покидали цех только после выпуска плавки, которую они вели, канавщики, разливщики, ковшевые - после разливки, к которой они готовились. Уходили, но ненадолго. Дома было тоскливо.
Снова тянуло в цех, хотя работа становилась с каждым днем все тяжелее. Рабочих было мало: одних призвали в армию, другие вышли из строя во время бомбежек. Грань между фронтом и тылом постепенно стиралась, и, уходя на завод, никто не мог с уверенностью сказать, что вернется домой.
Особенно трудно приходилось работавшим в комсомольских бригадах: призывники ушли на фронт, а оставшиеся отказывались от пополнения.
Однажды, проходя мимо третьей печи, Крайнев увидел, что сталевар Никитенко заправлял печь с одним лишь подручным Сашкой. Остальные закрывали выпускное отверстие и не могли помочь им. Заправочная машина стояла на ремонте. Сергей Петрович сейчас же дал распоряжение мастеру послать в помощь Никитенко и Сашке заправщика от соседней печи, где тоже не хватало рабочих, но люди были постарше и посильнее.
Заправщик пришел, сбросил пиджак прямо на площадку, набрал на лопату доломита и направился к печи.
Сашка загородил ему дорогу.
- Ваш билет?
Заправщик удивленно остановился.
- Какой билет? Что ты мелешь?
- Билет на право работы у этой печи.
- Да какой тебе билет? Меня мастер к вам послал в помощь.
- Этого мало, что мастер. Ты пойди сначала бороду сбрей, в комсомол запишись, а потом уже приходи. Тоже мне кадра!
Заправщик оттолкнул Сашку в сторону, но бросить доломит в печь так и не смог. Ему загородил путь Никитенко.
- Сколько вас человек в бригаде? - спросил он.
- Четверо.
- Ну и нас четверо, - сказал Никитенко, - так что, дядя, валяй-ка в свою бригаду.
Видя замешательство рабочего, который боялся ослушаться приславшего его мастера, Никитенко поднял с плиты пиджак и понес к соседней печи.
Заправщик, ругаясь, побежал за ним следом.
Крайнев, увидев эту сцену издали, хотел было вмешаться, но в это время к печи подвезли заправочную машину. Сашка взялся за рычаги управления, и заправочный материал непрерывной струей полетел в окно.
С некоторых пор Матвиенко удивляли два человека: Пивоваров и Вальский.
Пивоваров, заведующий электрохозяйством цеха, обычно был груб с рабочими, а теперь стал таким тихим и ласковым, словно он никогда и не обладал громовым басом. Изменился и Вальский, который за все время своей работы в цехе никому не сказал доброго слова, а теперь беседовал часами, ахал, охал, сочувствовал.
Лютов, переведенный в сталевары, вел себя безупречно, пока в одно октябрьское утро о нем снова не пришлось вспомнить.
Приняв от Лютова печь, сталевар дневной смены заметил, что посредине ванны сильно бурлит металл. Это было признаком разрушения подины.
Чтобы предотвратить аварию и успеть освободить печь от металла, сталевар распорядился поставить ковш под выпускной желоб, но, раньше чем это успели сделать, струя стали хлынула сквозь подину и начала заливать пространство под печью.
Есть в природе две страшные стихии: огонь и вода. Но что может быть страшнее вырвавшейся на свободу расплавленной стали, которая совмещает в себе могущество этих стихий?
Огненный поток смывал и сжигал все на своем пути. Плавились чугунные плиты, коробились опорные колонны рабочей площадки, как змеи, извивались рельсы. Поток металла попал в канаву с водой: раздался оглушительный взрыв. Посыпалась пыль со стропил здания, подкрановых балок и ферм. Остановились краны. В цехе стало темно и тихо. Люди стояли неподвижно у печей, боясь пошевелиться в кромешной тьме. Начальник смены, обычно спокойный, неторопливый Бондарев, которого взрыв застал на шихтовом дворе, метался от одного входа в цех к другому, но струя горячего насыщенного пылью и паром воздуха не давала ему войти. По его посеревшему, обмякшему лицу катились крупные капли пота.
Прибежавший из заводоуправления Крайнев оттащил его в сторону. К месту происшествия сбегались люди. Крайнев тщетно гнал их прочь.
- Могут быть еще взрывы! - кричал он, но рабочие не расходились.
Прибежали Матвиенко, Гаевой, Дубенко. Самодовольно покручивая короткие усики, явился Вальский, как бы всем своим видом говоря: "А все-таки при мне таких аварий не было". Сергей Петрович и без осмотра печи понимал, что она выведена из строя, по крайней мере, дней на пять, на неделю, но у него не поворачивался язык сказать об этом. Он подозвал к себе начальника смены.
- Вызовите сейчас же в цех сменного мастера и сталевара Лютова: они осматривали печь перед завалкой, - приказал он.
Осмотр печи подтвердил самые худшие предположения. Сто пятьдесят тонн стали покоились под печью безобразным коржом, вобрав в себя все, что встретилось на пути. Большая часть металла очутилась в главном дымоходе и почти закрыла выход в трубу.
Крайнев вылез из-под площадки, весь мокрый от пота. Он никак не мог зажечь папиросу - спички в его кармане отсырели.
На общезаводской рапорт Сергей Петрович не пошел, ожидая прихода Лютова. Рассыльная каждый раз получала ответ, что Лютов еще не приходил домой. Подручный сталевара рассказал, что после пуска плавки на подине была обнаружена яма у отверстия. Лютов не сказал об этом мастеру, сразу после выпуска ушедшему к другой печи, где плавка тоже была готова, а приказал начинать завалку.
На вопросы Крайнева испуганный и смущенный мастер ответил, что подину он не осматривал, доверившись Лютову.
- Лютов - тоже мастер, - говорил он в свое оправдание, - не меньше моего понимает.
Исчезновение Лютова заставило Крайнева и Матвиенко глубоко задуматься.
Положение осложнялось еще тем, что не хватало кислорода, необходимого для резки и удаления из дымохода металлического "козла" по частям. Кислородная установка на азотнотуковом заводе в Горловке была повреждена при бомбежке и работала в половину своей мощности.
- Неужели это умышленно? - вслух подумал Сергей Петрович.
Матвиенко молча протянул ему конверт. Крайнев быстро пробежал глазами ответное письмо райисполкома на запрос о Лютове, сделанный цеховой партийной организацией. Райисполком сообщал, что отец Лютова - кулак; в первые дни коллективизации был осужден вместе с двумя сыновьями за поджог колхозного хлеба, а остальные члены семьи, в числе которых был и Николай Лютов, сосланы на север.
- Когда получил? - резко спросил Сергей Петрович.
- Сегодня с утренней почтой, - хмуро ответил Матвиенко. - Теперь все понятно.
Матвиенко встал из-за стола и быстро зашагал по комнате.
- Одного себе простить не могу, Сергей Петрович: почему я так поздно догадался запросить о нем… - Он с силой ударил кулаком по подоконнику и тяжело опустился на стул.
В комнату вошел высокий, слегка прихрамывающий на одну ногу старик. Видя, что начальство занято беседой, он осторожно присел на стул в углу. Из-под седых, сросшихся над переносицей бровей поблескивали живые, с молодым огоньком глаза. Это был заведующий складом огнеупоров Дмитрюк. Он всю жизнь проработал в этом цехе каменщиком, мастером, обер-мастером каменных работ и состарился здесь.
Вальский, любивший показную распорядительность, уволил его, но оформить расчет не успел, так как сам вынужден был сдать цех. Подписать обходной лист Дмитрюк явился к новому начальнику. Крайнев спросил его, почему он уходит из цеха, и унылый вид старика сказал ему больше, чем короткое, немногословное объяснение. Крайнев оставил старого каменщика в цехе, подобрав ему посильную работу. Он хорошо знал цену мастерам, которые росли вместе с цехом и держали в памяти тысячи нужнейших мелочей, знал цену опыту, накапливаемому годами.
Дмитрюк ожил. Каждое утро, заглянув на склад кирпича и пожурив, порядка ради, кладовщицу, он поднимался на рабочую площадку печного пролета и придирчиво осматривал печи. Потом находил мастера каменщиков и водил его за собой, показывая вскрывавшиеся швы кладки, намечающиеся прогары, засосы. Если ему попадался на глаза обер-мастер, он и его брал с собой в обход и ворчал при этом так, словно тот был в его подчинении. Формально он не имел никаких прав распоряжаться, но старика слушались, потому что привыкли слушаться.
Однажды во время ремонта дед, кряхтя, залез в печь, уселся на пороге завалочного окна и, не поворачивая головы, лишь кося глазами по сторонам, начал присматриваться к работе.
Вскоре он заметил, что один из каменщиков оставляет большие зазоры между кирпичами.
- Слушай, сынок, а кто у вас обер-мастером был? - ласковым голосом спросил дед, подходя к каменщику.
Тот самодовольно улыбнулся:
- Как это кто? Дмитрюк Ананий Михайлович!
- Сукин сын этот Дмитрюк! Ишь как он тебя работать выучил, - внезапно рассвирепел дед и начал разбрасывать кирпич.
Каменщик вспыхнул и попытался помешать, но Дмитрюк грубо отстранил его и продолжал свою работу.
- Ишь сукин сын, Дмитрюк, говорит, учил… Мой, значит, выученик… И в лицо сказать не постеснялся, - приговаривал дед, разбрасывая кирпич. Он побагровел, капли пота выступили у него на лбу. - Да знаешь ли ты: дурака учить - что мертвого лечить!
- А тебе чего надо, черт косогляный? - закричал не на шутку разозлившийся каменщик. - Ты со склада - и иди на склад. Я начальнику пожалуюсь.
Дед взял каменщика за руку.
- Я тебе сейчас покажу, какого я складу, - прошипел он и потянул бракодела от печи прямо на оперативное совещание по ремонту. - Пойдем, пойдем, - приговаривал он, идя рядом с каменщиком. - Там ты на меня вволю нажалишься.
Рассерженный, он был похож на коршуна; большой нос и наклоненная вперед голова увеличивали это сходство.
С оперативки они вернулись в сопровождении обер-мастера. Опанасенко откровенно высказал каменщику свое нелестное мнение о его работе. Каменщик смущенно стал разбирать начатую кладку. Дед Дмитрюк с довольным видом расхаживал по печи и совал свой щуп в швы кладки, проверяя качество работы остальных каменщиков.
Когда ремонта в цехе не было, Дмитрюк принимался за сталеваров. Подойдя к печи, он доставал синее стекло в старенькой деревянной рамке и внимательно осматривал рабочее пространство.
Однажды он заметил, что сталевар поджег свод. Не выдержавший высокой температуры кирпич оплавлялся, и длинные, тонкие потеки - "сосульки", как их называли в цехе, мерно качались под сводом.
Дед молча отошел от окна и остановился рядом со сталеваром, у которого беспокойно забегали глаза: заметил старик или не заметил?..
- Ну, как дела, Бурой? - осведомился Дмитрюк.
- Да так, ничего. А вы на ставок, Ананий Михайлович, в выходной ездили? Много наловили? - спросил сталевар, переводя разговор на излюбленную дедом тему о рыбной ловле.
- Ездили. Хорошие там места, - с умилением произнес Дмитрюк. - Камыш кругом, высокий такой, тонкий, так по ветру и качается: туда-сюда. Красота! - И, повернувшись лицом к сталевару, считавшему, что гроза уже миновала, добавил совсем другим тоном: - Качается, вон как те сосульки, что ты по своду развесил. А ну-ка, Оля, сбегай за начальником смены, позови сюда, - обратился он к девушке, подметавшей рабочую площадку.
Сталевар покраснел.
- И какое тебе, собственно говоря, дело? - миролюбиво сказал он. - Сидел бы я на твоем месте, Ананий Михайлович, на складе и берег кирпичи.
- Как какое? - накинулся на него дед. - Да ты знаешь, кто я? Знаешь? Я - хранитель огнеупоров. - Дмитрюк говорил это таким тоном, будто он был, по крайней мере, директором завода. - Я на складе каждую штуку берегу. Уголок от кирпичей отобьют при разгрузке - десятника неделю поедом ем. У тебя весь свод горит, а мне никакого дела? Семь тысяч кирпича плачут! Да если вы еще так начнете жечь безбожно, где я на вас кирпича наберусь? - И дед сам поковылял искать начальника смены.
Крайнев полюбил этого неугомонного старика, и тот стал у него чем-то вроде внештатного инспектора.
Сейчас Дмитрюк сидел на стуле, терпеливо ожидая, когда же, наконец, начальство поинтересуется, зачем он пришел.