Перед глазами Крайнева встала картина, которую он видел днем у ворот завода: забрызганные грязью повозки и машины, задымленные, обстрелянные танки, утомленные, но полные решимости лица бойцов.
- Я уверен в том, - горячо заговорил он, - что Германия не победит Россию! Никогда не победит! Пусть сейчас техника всей Европы против нас. Земля под советским флагом будет существовать всегда! Советской власти не может не быть. Пройдет время, сколько - не скажу, не знаю, но мы вернем все, что сейчас теряем. Для того чтобы сократить это время, я и еду. Еду куда угодно, хоть в тайгу.
Он замолчал, задохнувшись от волнения.
- Ну, а я в тайгу не поеду, я остаюсь здесь, - воспользовавшись паузой, сказала Ирина.
- Ты пойми, - продолжал он, не обращая внимания на ее слова, - если бы мне даже плохо жилось здесь до войны, я все равно уехал бы, Я русский, я не могу быть холуем у немцев, ни у кого не могу. У меня есть чувство достоинства советского человека. Неужели у тебя его нет?
- Я тебя понимаю, - снисходительно сказала Ирина. - Тебе эта власть дала очень много. Безграмотного мальчишку она превратила в инженера. А что она дала мне?
- Как что?! - возмутился он. - Нам обоим она дала одно и то же - право на все. Используй это право. Я его использовал, я трудился. А ты? Ты до сих пор представляешь себе жизнь как бонбоньерку с сюрпризами, а в нашем обществе ничего не дают даром, но в нем можно приобрести все упорным трудом. И знай: счастье - это не клад, который можно вдруг найти, счастье - это здание, которое нужно строить.
Он посмотрел на часы: до отхода эшелона оставалось двадцать пять минут.
- Если клад не находят в одном месте, его ищут в другом, - улыбнувшись, сказала Ирина.
- Так ты что думаешь? Искать его у этих людоедов?
- Кто поверит, что немцы - людоеды? - поморщилась она. - Люди, которые дали миру Шиллера, Гете, Вагнера, - людоеды? Смешно! Это обычная военная пропаганда.
Сергей Петрович остановился. Ирина произнесла эти чужие слова с такой убежденностью, что продолжать разговор уже не имело смысла.
Не говоря больше ни слова, Крайнев прошел в детскую и разбудил сына.
Вадимка, привыкший к тому, что его будили во время ночных тревог, не заплакал и дал себя одеть.
Ирина вошла в спальню вслед за мужем.
- Сына я тебе не отдам, - с преувеличенной твердостью сказала она и потянулась к ребенку.
- А я не оставлю его немцам, - резко сказал Крайнев и так взглянул на жену, что та невольно попятилась.
Ирина хорошо знала характер мужа и сейчас впервые в жизни почувствовала, что он может ее ударить. Она опустилась на кровать и закрыла лицо руками.
Завернув сына в одеяло, Крайнев пошел к выходу, вернулся, захватил со стола чертежи и вышел в коридор.
На улице шел дождь. Холодный ветер с силой набросился на Крайнева, то подгоняя, то мешая идти.
По-мужски неумело завернутое одеяло сползало, и Вадимка хныкал. Выйдя из ярко освещенной комнаты, Сергей Петрович ничего не видел, то и дело оступался в лужи, но продолжал идти напрямик.
Вот, наконец, и ворота завода. Часовые не спрашивали пропусков, у эшелона собрались десятки подвод и сотни людей с домашним скарбом.
С большим трудом нашел он в этой суете начальника эшелона и узнал у него, что семья Макарова едет во втором вагоне от паровоза.
Когда Сергей Петрович с Вадимкой на руках взобрался по лестнице в вагон, в нем было еще сравнительно немного людей. При свете железнодорожного фонаря, висевшего на стене, он увидел Елену с сыном. Виктор сидел на нарах и играл большим плюшевым мишкой.
- Елена Николаевна, - быстро заговорил Крайнев, - возьмите с собой Вадимку, будьте ему матерью; знаю, что тяжело, хлопотно, но у меня другого выхода нет.
- А Ирина? - изумленно спросила Елена.
- Она остается, - глухо ответил он.
- Как же так, Сергей Петрович! - вымолвила Елена, придя в себя от неожиданности. - Неужели вы не могли жену уговорить!
- А вас Василий Николаевич долго уговаривал?
Елена молчала. Она знала, что ни она, ни сотни других женщин, грузившихся в этот эшелон, ни в каких уговорах не нуждались.
- Конечно, возьму, возьму, а как же? - заторопилась она, видя, что Сергей Петрович все еще держит ребенка на руках. - Довезу в целости и сохранности. - И добавила тихо: - Если только доедем…
Крайнев опустил глаза. Он знал, что впереди большой железнодорожный узел, ежедневно подвергающийся бомбежке.
- Будем верить во встречу на Урале, Елена Николаевна, - сказал он, опуская Вадимку на нары. - И чертежи довезите. Это тоже мое детище.
- Будем верить. И чертежи довезу…
- Не хочу без мишки, не хочу! - вдруг заплакал Вадимка. - Принеси мишку…
Мальчик во сне не расставался со своим мишкой и просыпался, когда мать или отец пытались забрать у него неразлучного друга.
- Сейчас принесу твоего мишку! - почти весело крикнул Сергей Петрович и выпрыгнул из вагона.
Он ворвался в дом, возбужденный от бега под дождем. Ему казалось, что теперь он уговорит Ирину уехать. Но квартира была пуста. В спальне - следы спешных сборов. На кресле - какое-то старое пальто, посреди комнаты - пустой чемодан. "Уехала все-таки!" - обрадовался он и, схватив мишку, одиноко лежавшего на неубранной детской кроватке, снова побежал на завод.
Уже издали до него донеслись свистки и пыхтенье паровоза. Лязгнули буфера, на миг все стихло, и вагоны медленно поплыли мимо.
У двери вагона стояла Елена с Вадимкой и всматривалась в темноту.
- Ирина здесь?
Елена покачала головой.
Как он был наивен, хоть на минуту поверив, что Ирина способна изменить свое решение!..
- Ловите мишку! - крикнул Сергей Петрович и бросил игрушку в открытую дверь.
Мишка плюхнулся на пол, и Вадимка бросился к нему.
Только проводив взглядом последний вагон, Сергей Петрович вспомнил, что не простился ни с сыном, ни с Еленой. Он тяжело опустился на мокрые от дождя рельсы, достал папиросу и закурил. Как безмерно устал он за эти последние дни!
"Вот и рассыпалось то, что давно дало трещину, - с болью подумал он. - Семьи больше нет. Ирина… Где и с кем сейчас Ирина?.. Вадимка едет на Урал. Доедет ли? А я?.. Кто скажет, где буду я?.." Представить себя в одном эшелоне со стариками и старухами он не мог. "Во что бы то ни стало уйду в армию. А Вадимка? Не пропадет Вадимка!" - Он успокаивал себя, но мысль о том, что его сын будет жить где-то один, без родных, наполнила его тоскливым, щемящим чувством.
Внезапно Крайнев увидел себя как бы со стороны. Вот он сидит ночью, один под дождем, на этих мокрых рельсах… Вдруг он так остро ощутил свое одиночество, что, превозмогая усталость, порывисто встал, бросил папиросу и пошел в цех. Он спешил поскорее очутиться среди людей, с которыми особенно сроднился за последнее время.
11
Когда Гаевой, Матвиенко и вальцовщик прокатного цеха Андрей Сердюк вышли из "газика", у здания городского комитета партии стоял грузовик с затемненными фарами и откинутыми бортами.
В темном подъезде они столкнулись с группой людей, спускавших по лестнице что-то большое и тяжелое.
Сердюк увидел несгораемый шкаф, в котором обычно хранились партийные документы.
Коридоры второго этажа и приемные заместителей секретаря были полны людей. Гаевой поморщился от мысли, что им придется потратить много времени на ожидание. К его удивлению, приемная Кравченко была пуста. Как секретарь крупнейшей в городе партийной организации и как старый товарищ, он, по обыкновению, вошел в кабинет секретаря горкома без доклада. Но Кравченко, занятый беседой с какой-то пожилой женщиной, недовольно взглянул на него и попросил не мешать.
Гаевой вышел, озадаченный необычным приемом. Он был смущен также и тем, что давно не брился, тогда как Кравченко был тщательно выбрит и имел обычный деловой вид.
Ждать все-таки пришлось довольно долго.
Пригласив Гаевого и Матвиенко к себе в кабинет, Кравченко подробно расспросил их о ходе демонтажа и о настроении людей. Только сейчас Гаевой рассмотрел порезы на щеках секретаря и темные круги под глазами. Получив удовлетворившие его ответы, Кравченко обратился к Матвиенко:
- Так вот, Михаил Трофимович, что ты с собой думаешь делать? - Он затянулся и выпустил дым изо рта с таким видом, будто ответ нисколько его не интересовал. - В тыл уедешь или в армию пойдешь?
Матвиенко ответил не сразу.
- Я думаю, мне правильнее пойти в армию, - сказал он. - Рабочая квалификация моя не особенно дефицитна: слесарей-водопроводчиков в тылу найдется достаточно. Пожалуй, от меня в армии будет больше пользы.
- А воинское звание какое имеешь?
- Рядовой, - ответил Матвиенко и, помолчав, добавил: - Пойду в армию.
- Это как - решение сердца или разума?
- Это решение совести, совесть у меня будет спокойнее.
- Да-а, - протянул Кравченко. - Я так и думал. Поэтому и предложил рекомендовать тебя на политработу. Завтра оформим.
Матвиенко встал и собрался выйти. Кравченко посмотрел на него внимательно, стараясь разгадать его настроение.
- Ты не особенно доволен? - спросил он.
- Немного жаль расставаться с коллективом: люди у нас золотые, и работать с ними стало сейчас значительно легче…
- Легче? - удивился Кравченко. - Времена-то сейчас тяжелые…
- Легче, - убежденно подтвердил Матвиенко. - Сейчас люди, как никогда, проявляют патриотические чувства.
- Люди, говоришь, золотые, а печь из строя дали вывести, - заметил Кравченко и иронически взглянул на него.
- А через сутки ее снова ввели в строй, - ответил Матвиенко и рассказал о дымоходе, найденном Дмитрюком, и о своей беседе с ним.
- Ну, как старик, решил все-таки ехать? - заинтересовался секретарь горкома.
- Решил. И других сейчас уговаривает.
Матвиенко распрощался и вышел.
- Что-то я у него особого желания идти в армию не вижу, - сказал Кравченко, косясь на Гаевого.
- Нет, почему? - возразил тот. - Это у него характер такой. Говорит всегда не больше, чем надо.
Гаевой усмехнулся.
- В прошлом году приехал к нам на проведение займа инструктор обкома. Пошли мы с ним в мартен. Там собрание идет. Пришли как раз, когда Матвиенко попросил слова. Вышел он, помолчал, а потом спрашивает: "Так вот, товарищи, кто мне назовет, какие предприятия построены советской властью за последние годы?" Народ ему охотно перечисляет: Кузнецк, Березники, Запорожье и так далее. "А какие курорты?" - спрашивает Матвиенко. Ну, насчет курортов донбассовцы специалисты: путевками нас никогда не обижали. Инструктор заволновался. "Что это такое? - шепчет мне на ухо. - Он же доклад должен сделать!" Признаюсь, и я немного смутился. Мартен по подписке на заем всегда был лучшим цехом, я для начала и хотел его показать как образцовый. А Матвиенко все спрашивает и спрашивает. Потом сам начинает рассказывать, а под конец задает вопрос: "Оказывается, вы хорошо знаете, куда идут деньги, что мы государству взаймы даем?" Отвечают: "Знаем!" - "А для чего сегодня собрались, тоже знаете?" - "Тоже знаем". - "Ну, тогда давайте начнем проводить подписку". Берет листок и подписывается на двухмесячный заработок, а за ним и все остальные. Так что ты за него не беспокойся. Он всегда умеет найти простые, доходчивые слова. Политрук из него выйдет дельный.
- Ну, а каков Сердюк? - спросил Кравченко. - Я его совсем не знаю.
- Тот и вовсе красноречием не обладает. Замкнут, суров, последнее время мрачен, но я его знаю с детства: кристальной чистоты парень.
- Парень кристальный, а от работы на границе его все-таки освободили, - заметил Кравченко и снова покосился на Гаевого. - Ну ладно, раз, говоришь, замкнут, то уходи: с такими беседа втроем не получается.
Гаевой вызвал Сердюка, а сам остался ждать в приемной.
Пока вальцовщик шел к столу, здоровался и усаживался в кресле, секретарь горкома рассматривал его большую, крепко сколоченную фигуру, сильные, привыкшие к клещам руки, лицо с крупными, грубоватыми чертами.
Сердюк не спеша достал папироску, закурил и, неожиданно повернув голову, поймал на себе изучающий взгляд Кравченко.
- Впервые видимся, - как бы оправдываясь, пояснил тот. - На заводе долго не работал?
- Четыре года.
- После перерыва сколько времени работаешь?
- Полгода.
- С прежней работы за что сняли?
Сердюк помрачнел и отвел глаза в сторону.
- Оставим это. Старо, - сказал он.
- Партийная организация хочет доверить тебе, товарищ Сердюк, почетное, но опасное дело, - сказал Кравченко, и Сердюк сразу насторожился. - Партийная организация должна знать, можно ли тебе его поручить. Заводской партийный комитет говорит - можно, а я хочу иметь собственное суждение. За что тебя сняли с работы?
- За допрос, - угрюмо ответил Сердюк, но глаза его заметно оживились.
- Застрелил кого?
- Нет, за это бы посадили. Ударил один раз, лапа у меня сами видите какая. - Сердюк положил на стол свою огромную пятерню.
Кравченко невольно улыбнулся.
- Ты скажи: что ты предпочитаешь, - спросил он, - в армию идти или в тылу остаться?
- Ну, чего я в тыл поеду? - обиженно произнес Сердюк. - Ясное дело - в армию.
- Не ехать в тыл, а остаться в тылу у немцев, - пояснил секретарь.
Сердюк повернулся на стуле и взглянул на Кравченко с живейшим интересом.
- Партизанить? - спросил он.
- Да, руководить подпольной группой.
- Это дело подходящее, - живо ответил Сердюк, - только одна беда: в какое я подполье влезу? - И он развел руками, как бы показывая на свою могучую фигуру.
- Это верно, - улыбаясь, сказал Кравченко, - парень ты заметный. А все-таки расскажи подробно, за что тебя с работы сняли.
- Да почти ни за что, - ответил Сердюк. - Порядки у нас на границе строгие: пока ловишь - убить можешь, а задержал - пальцем не тронь. Я ночи напролет сидел, допрашивал, всякую ересь слушал, а один раз грех случился. Привели одного свеженького, прямо из леса. Длинный такой, худющий. Затянут в комбинезон из камуфляжа, весь желто-зеленый, вымазанный, мокрый, голова маленькая, глазки крохотные. Представил я себе, как он на нашу землю через границу переползал, извивался, прижимался к земле, высовывал свою длинную шею из травы, как гадюка, - затрясло меня всего. Не люблю я с детства ничего такого, что по земле ползает: ни змей, ни ящериц. Есть у меня струнка такая - придавить. И что бы вы думали, товарищ секретарь? Подходит этот гад к моему столу, садится этак с вывертом, берет грязными пальцами папироску, закуривает, а потом поворачивается ко мне и спрашивает - вы понимаете! - он меня спрашивает: "Ну, что вы хотите сказать?"
При одном воспоминании об этом у Сердюка сжались кулаки.
- Ну, я ему и сказал! - продолжал он. - Дней десять его выхаживали, челюсть ремонтировали, через трубку питали. Спасибо врачу - выходил. Меня это время под арестом держали, потом из-под ареста освободили, дали литер и выпроводили. Но следствие я все-таки до конца довел.
- А это как же? - удивился Кравченко.
- А так. Допрашивал его один мой товарищ. Ну, я и упросил его пустить меня на допрос. Часа два просил, даже божился, что не трону. И как только я в комнату вошел, этот змей на меня посмотрел и начал давать показания.
- М-да, - неопределенно протянул Кравченко, и Сердюк посмотрел на него с нескрываемой тревогой. - Ну, не беда, - заключил он неожиданно, - бывают ошибки. А больше ошибок не было?
- Больше не было.
- Так вот, товарищ Сердюк, я все же считаю, что ты человек подходящий. В городе тебя малость подзабыли. На заводе ты рядовой член партии, к тому же малозаметный за последнее время. - В голосе Кравченко послышался упрек. - Одно заруби на носу: выдержки тебе надо побольше. Там тебя одна змея из терпения вывела, и здесь ты в змеином гнезде оказаться можешь. Сумей зубы в десны вдавливать, но сдерживаться. Сумеешь?
- Сумею, товарищ секретарь горкома.
- Участок твоей работы особый, для тебя подобран. Вернее, тебя для него подбирали, - поправился Кравченко. - Это гестапо. Парализуй его работу сколько возможно, не давай ему развернуться. Опасный у тебя враг, и борьба с ним будет тяжелая. Но чем тяжелее задание, тем почетнее выполнение. Вот люди, которыми ты будешь руководить.
Кравченко протянул ему листок бумаги с именами и фамилиями.
Братьев Прасоловых - Петра и Павла, прозванных "апостолами", - Сердюк знал давно. Это были веселые, боевые ребята, еще недавно наводившие страх на весь поселок. Это они, оберегая поселковых девушек от городских парней, ловили незадачливых ухажеров и заставляли их либо лезть на забор и кукарекать там до хрипоты, либо плавать в уличной луже, либо мерить спичкой ширину поселковых улиц.
Прасоловых принимали в комсомольскую ячейку механического цеха, когда Сердюк был прикреплен к ней от парторганизации, и он умело переключил буйную энергию "апостолов", устроив обоих в группу содействия милиции - "Осодмил".
Постепенно братья Прасоловы превратились в инициативных комсомольцев, любимцев заводской молодежи. Сердюк немного сомневался в их серьезности, но в смелости и находчивости им отказать было нельзя.
Третий участник группы вызвал у него чувство недовольства. Мария Гревцова, счетовод расчетного отдела, ничем не выделялась среди своих подруг, и Сердюк с трудом вспомнил даже, как она выглядит. Против ее кандидатуры он упорно возражал, но секретарь горкома настоял на своем.
- Ты о ней поверхностно судишь, - говорил Кравченко. - Ты в сердце ее загляни, сколько у нее ненависти к врагу. Брата ее на заводе при бомбежке убило, отец на рытье окопов погиб. Она все пороги пообивала - в армию просилась. Ее не взяли, и она решила остаться, мстить. Ты пойми, какой она благодарный человеческий материал! Тебе остается только руководить. На вид она тихая, в этом ты прав, но это и хорошо: такую можно на любом задании использовать, она хоть куда проберется. Таких ты еще вербовать будешь.
- Вербовать? - удивился Сердюк. - Среди оставшихся?
- А ты думаешь, что все, кто останется, чужие?
Сердюк задумался.
- Это и все мои люди? - спросил он.
- Да, пока все. Вопрос пока не решен в отношении Тепловой. Убеждаем ее уехать. Если не убедим, то свяжем с тобой. Выясним - сообщим. Если нужна будет помощь, посоветуешься вот с этим товарищем. - Кравченко протянул ему листок бумаги, дал прочесть фамилию и место явки, затем взял его обратно и не спеша начал излагать свои мысли о методах работы по специальному заданию.
Гаевой долго ждал в приемной, но когда наконец дождался, то не узнал Сердюка: тот вышел из кабинета взволнованный и какой-то по-особому серьезный.
- Ну, спасибо, Григорий Андреевич, что веришь, - сказал он Гаевому и крепко сжал его руку. - Спасибо, Не подведу.