Грейсон на мгновение заколебался. Полковник старался смутить его взглядом, но ему это не удалось.
- Полковник, я знаю солдата, о котором вы говорите. Он воюет с самой Сицилии. У него "Пурпурное сердце" и три боевые медали. Он только что выписался из госпиталя после ранения. Я не вижу особого преступления в том, что он старается увильнуть от лекции по материальной части винтовки М-1 и не хочет слушать, как сержант втолковывает ему, что для приветствия надо вытянуть и соединить пальцы правой руки. Вы правы, полковник: он симулирует. Симулирует с моего ведома и при моей поддержке.
- Позвольте вам разъяснить, капитан Грейсон, и это относится ко всем остальным, кто не понял моих распоряжений. Здесь воинская часть, и я ее командир. Все солдаты части участвуют во всех учебных мероприятиях. Все без исключения. Все. Если кто-либо из вас думает, что, будучи здесь временным человеком, как и солдаты, он может бездельничать, то глубоко ошибается. Вы можете пробыть здесь неделю или, самое большее, месяц, но пока вы здесь и пока находитесь под моим командованием, извольте вести себя как положено офицеру и подчиняться моим распоряжениям. Ясно? Если нет, я буду рад разъяснить вам наедине. Грейсон, я требую, чтобы в вашей роте резко сократилось количество солдат, обращающихся в санитарную часть.
- Прошу разъяснить, сэр, какие именно болезни разрешается лечить.
- Не задавайте дурацких вопросов.
- Вы меня не поняли, полковник. Это вовсе не дурацкий вопрос. Я хочу уточнить положение. Прошу разъяснить полученное мною распоряжение. Какие именно болезни разрешается лечить?
- Вы с первого дня держитесь вызывающе, Грейсон.
- Нет, сэр, вы ошибаетесь. Я не какой-нибудь скороспелый офицер. Я уже три с половиной года в армии и почти половину этого времени участвовал в боях. Я давно понял, что выступать против начальства - все равно что мочиться против ветра. Мне приходилось бывать в пересылках, но такой я не видел.
- Вам не нравятся порядки в этой пересылке, капитан?
- Это риторический вопрос, полковник, или вы разрешите мне ответить?
- Я задал его, чтобы получить ответ.
- Коротко говоря, дело в том... Да, мне не нравятся здешние порядки.
- Может быть, вы потрудитесь представить какие-либо конкретные предложения, капитан?
- Я не вижу ничего плохого, полковник, в том, что новое пополнение проходит своего рода повторный курс основной подготовки. Возможно, им это даже полезно. Во всяком случае, занятия отвлекают людей от мысли о будущем месте назначения и настолько изматывают, что у них уже не хватает силы жалеть себя. Я это одобряю.
- Благодарю вас, капитан.
- Но я не одобряю такого же обращения с ветеранами. Простите меня, сэр, но довольно нелепо заставлять солдата, возвращающегося из госпиталя на передовую, в свою часть, совершать пятнадцатимильный марш с полной полевой выкладкой. Или пропускать через газовую камеру, или рассказывать ему, как надлежит приветствовать офицеров женской вспомогательной службы, или учить ориентированию по компасу и чтению карты. Это оскорбительно, унизительно и неоправданно жестоко.
- Я учту ваше мнение, капитан. А как же прикажете поступать с вашим боевым ветераном?
- Так, как поступает всякий другой начальник всякой другой пересылки. Дайте ему возможность вечером проскользнуть через ограду, выпить и найти себе девку. Разрешите ему спать по утрам и писать письма домой. Показывайте каждый вечер кино на открытом воздухе, и пусть у него на заднице образуется кольцо от сидения на каске. Перекиньте им мостик для возвращения на фронт. Полковник, ведь очень немногие симулируют, бегут или уклоняются от отправки. Солдаты заслуживают хоть немного человечности и сочувствия.
- Надеюсь, вы все это запоминаете, Капа. Капитан Грейсон - лучший друг солдата. Когда кончится война, он может выставить свою кандидатуру в конгресс. Голосуйте за Пита Грейсона - друга солдат!
- Это нечестный бой, полковник. У вас в руках оружие, которым мне запрещено пользоваться, - сарказм.
Они смотрели в упор друг на друга целую минуту. Не знаю, как другие офицеры, но я чувствовал себя неловко, слушая эту перепалку.
- Еще один вопрос, полковник, - прервал молчание капитан Грейсон. - Когда я выберусь отсюда ко всем чертям? Вы сами сказали, что нештатные офицеры задерживаются здесь на пару недель, самое большее - на месяц. Я здесь уже почти три месяца. Ведь у меня не такая уж необычная военно-учетная специальность. Я уверен, что за эти три месяца поступали заявки на командира линейной роты.
- О да, капитан. Было много заявок.
- Но?
- Но что, капитан?
- Почему меня не отправили?
- Вас не могли отправить, капитан. Видите ли, я вычеркнул вашу фамилию из списков на отправку. Вы так прекрасно работали, что я попросил зачислить вас в постоянный состав.
- Что, что?
- Капитан, к старшему начальнику обычно обращаются либо по званию, либо со всеобъемлющим словом "сэр".
- Полковник Бронсон, сэр, если я вас правильно понял, вы сказали, что исключили мою фамилию из списков на отправку? Если я вас правильно понял, вы сказали, что попросили оставить меня здесь до конца войны?
- Вы поняли меня совершенно правильно, капитан. Вы сами сказали, что вы не какой-нибудь скороспелый офицер. В таком случае вы должны понимать, что значит не подчиняться распоряжениям своего командира.
- Я выполнял все ваши распоряжения.
- Каждый солдат вашей роты, пробывший больше двух дней в бою, ходит в санитарную часть чаще, чем на вечернюю зорю. Мне не приходилось хронометрировать ваши десятимильные марши, но я твердо уверен, что они сводятся, скорее, к трехмильным. Я слышал о ваших замечательных указаниях - укладывать облегченное снаряжение так, чтобы оно выглядело, как полная полевая выкладка. Я заметил, что ни один солдат вашей роты никогда не получал выговоров на осмотре. Вы все еще считаете, что выполняете мои распоряжения, капитан?
- Вы не имеете права задерживать меня здесь, сэр.
- Повторяю. Я командую этим лагерем. Вы находитесь в моем подчинении. Я могу держать вас здесь до тех пор, пока последний солдат на Европейском театре не истратит свое выходное пособие по демобилизации. Я очень хорошо представляю, что вы обо мне думаете, капитан. Вы достаточно военный человек, чтобы по крайней мере понять, что две серебряные полоски на ваших погонах не имеют никаких шансов против серебряного орла на моих погонах. С одной стороны, это удерживает меня от того, чтобы сказать, что я о вас думаю, а с другой - не позволяет вам отругать меня.
- Может быть, снимем их, полковник, и поговорим свободно?
- Вам бы хотелось этого, не правда ли? По-видимому, это соответствовало бы вашей романтической натуре. Но вам нечего сказать, капитан, нечего добавить к тому, что может сказать каждый присутствующий в этой столовой. Зверюга Бронсон, зазнавшийся полковник, тиран, деспот, грязный, паршивый сукин сын. Я ничего не пропустил, капитан?
- Это краткое резюме, полковник, но еще не все.
- Ну а вы, капитан? Вы-то кем хотите быть - самым популярным мальчиком в школе? Да вы не имеете самого элементарного понятия о том, как командовать людьми.
- А вы, сэр?
- Уж я-то, черт возьми, умею командовать.
Спор начинал выходить за допустимые рамки. Я уловил в голосе Чарли те угрожающие нотки, которые слышал раньше, когда спросил его об Элен, и решил, что пора прекратить спор, пока Чарли не толкнул Грейсона на такой поступок, который доведет его до военно-полевого суда.
- Чарли, - сказал я, - не пора ли вернуться к шахматам?
- Заткнись, Капа. Не суй нос не в свое дело.
Наверно, мне следовало встать из-за стола, захватить свою сумку и вернуться в Париж. Но я этого не сделал.
- Разрешите сказать вам еще одну вещь, капитан, - сказал Чарли.
- Пожалуйста.
- Вас не продержали бы и шести месяцев в армии мирного времени. Капитан! Смешно! Вы не годитесь и в капралы. Вы - штатский человек. Подручный материал, которым мы пользуемся. И у вас еще хватает наглости заявлять, что я не умею командовать!
- Полковник, нет ни одного человека в этом лагере, а может быть, и на всем Европейском театре, который не знает вашего прошлого и вашей репутации. Разве вы умеете командовать? Сэр, если позволите, я хотел бы добавить еще одну кличку к тому перечню, который вы огласили минуту назад. Эта кличка пристала к вам, как клеймо. Убийца Бронсон. Если вам не дают возможности губить солдат в бою, вы стараетесь сломить их дух и морально уничтожить в тылу. Убийца Бронсон, сэр.
Чарли встал из-за стола. Кровь бросилась ему в лицо, руки сжались в кулаки с такой силой, что побелели суставы.
- Капитан, - проговорил он, - заверяю вас, что вы проведете здесь весь остаток войны. Вы не пропустите ни одного пятнадцатимильного марша. И клянусь богом, вы будете командовать ротой так, как я требую.
Он повернулся и вышел из столовой.
Я ушел вслед за ним, потому что не хотел оставаться за столом с Грейсоном и другими офицерами после его ухода. Я догнал Бронсона в коридоре, и мы вместе прошли в его комнату. Ни один из нас не произнес ни слова. Комната была очень симпатичная, с большой кроватью под балдахином, легкими изящными стульями и столами, картинами, украшенными позолотой зеркалами, гобеленами и большими балконными окнами, выходившими в английский парк, расположенный позади дома.
- Чин имеет свои преимущества, - заметил я, чтобы прервать молчание. Это не подействовало.
Чарли открыл тумбочку у кровати и достал бутылку шотландского виски. Потом прошел в кухню. Я услышал, как хлопнула дверца холодильника. Он вернулся, неся поднос с кубиками льда и кувшином, наполненным водой. Я сел на кровать, снял ботинки и с мрачным видом принял протянутый мне бокал. Он налил огромный бокал себе.
- Сожалею, что тебе пришлось стать свидетелем этой сцены за обедом, - сказал он.
- Забудь об этом.
- Обязательно. А ты?
- Получилось довольно грубо.
- Если не возражаешь, Капа, не будем возвращаться к этому инциденту. Можно поговорить о чем-нибудь другом?
- Как вам угодно, сэр. В конце концов, вы мой командир. А я - не что иное, как ничтожный штатский человечек в форме.
- Жалкий ублюдок! Убийца Бронсон! Какого черта он в этом понимает?
- По-моему, мы решили не говорить об этом, Чарли.
- Мы и не говорим.
- А знаешь, ты прав. Я мог бы написать очерк о вашем лагере.
- Видимо, тебе это кажется забавным?
- Не очень. Как насчет вашего женского отряда, Чарли? Бывает что-нибудь предосудительное?
- Ничего.
- По чьей мерке: по твоей или по моей?
- Даже по твоей, Капа. Я сам отбираю туда женщин и не беру таких, которые могут доставить неприятности. Только этого мне и не хватало - чтобы солдаты лазили в женские бараки.
- Небось все уродины?
- Как химеры на соборе Парижской богоматери. - Он засмеялся. - Думаю, что в гражданской жизни они были профессиональными борцами.
- Хочешь сыграть в шахматы?
- Не сегодня, Капа. Нет настроения.
- Он таки попортил тебе нервы, правда?
- Конечно. Не съездить ли нам в Париж на моей машине?
- И разыскать твою девчонку в грязных туфлях?
- Разве я говорил об этом?
- А разве тебе не пришла в голову такая мысль?
- Иди ты к черту!
Он снова наполнил бокалы.
- Чарли, я опять рискну показаться назойливым...
- Разве я могу тебе запретить?
- Думаю, что нет. Ты тут разглагольствовал насчет использования вещей, о том, что всякая вещь имеет определенное назначение, что солдаты - это расходный материал, что надо использовать имеющиеся под рукой материалы. А сам-то ты применяешь это на практике?
- Что ты хочешь сказать?
- Что это, черт возьми, за символ - туфли с цветными союзками и шерстяная кофточка? Погоди. Я не капитан, и ты не можешь вычеркнуть меня из списков на отправку. А орлы на твоих погонах для меня ни черта не значат.
- Как ты сказал, Капа, чин имеет свои преимущества. А разве ты выше меня по званию, жалкий штафирка?
- Чарли, ты добился того, что тебя подстрелили. Забудем на время военную сторону вопроса. Перестанем гадать о том, просил ли ты прострелить себе задницу или был самоуверенным военным гением. Важно, что тебя подстрелили. Ты попадаешь в парижский госпиталь и получаешь моральную взбучку. Ты отправился в Париж и подцепил шлюху. Конечно, она чистая, носит туфли с цветными союзками и белую блузку, но все же она шлюха. Отлично. Но что же дальше? По каким-то дурацким соображениям ты не хочешь, чтобы она была шлюхой. Ты пытаешься превратить ее в нечто иное, чем она не является и не может стать. И чего ты добиваешься? Ты ее совершенно сбил с толку. Она не может стать тем, чем тебе хочется. Ты не позволяешь ей оставаться тем, чем она фактически является. Ты не используешь материал, имеющийся под руками, Чарли, старина. Ты превращаешь ее в свою дочку, или в девушку из соседнего дома, или бог знает во что. Но она - ни то, ни другое. Ты лишаешь ее основного качества - гордости и инстинкта добропорядочной проститутки. Превращаешь ее в дурацкий символ неизвестно чего. Пьяный солдат, прижимающий ее к стене, ведет себя с ней лучше, чем ты.
- Еще одно обвинение - зверюга Бронсон несправедлив к парижским шлюхам.
- Думаешь, ты сделал ей одолжение тем, что не переспал с ней? Никакого одолжения. Ты заплатил ей ни за что. Во всяком случае, так смотрит на это она. Она стала объектом благотворительности. Ты превратил ее в шлюху другого сорта, Чарли. Гораздо худшего сорта. Ты не дал ей даже испытать удовлетворение от честно заработанных денег.
- Из всех вас, кто носит на рукаве эту паршивую корреспондентскую нашлепку, нет ни одного, кто не разделял бы заблуждений Хемингуэя. Ей-богу, звериная шерсть так и прет у вас через военную блузу. Вы самцы, вы сильный пол. Вы спите с бабами, пьете, играете в покер. Вы такие настоящие мужчины, черт вас подери, что стоит вам встретить человека, который не подходит под ваш шаблон, как вы сразу причисляете его к чудакам.
- Не сваливайте с больной головы на здоровую, полковник. Речь идет не обо мне, а о вас.
- Кто тебе разрешил обсуждать мои поступки?
- Мне не нужно разрешения. Скажи мне правду, Чарли. Разве тебе не хотелось забраться с ней в постель? Неужели ты ее даже не пощупал? Как ты мог утерпеть?
- Не смей со мной так разговаривать!!
Чарли поставил свой бокал. Он был взбешен. Но мне было наплевать. Я помнил, как он воспользовался преимуществом своего звания, когда капитан задел его за живое. Теперь я решил, чтобы не остаться в долгу перед капитаном, подпустить Чарли пару собственных острых колючек.
- Как ты мог утерпеть, Чарли?
- Я велел тебе заткнуться.
Я допил свой бокал, налил снова и наполнил его бокал тоже. Мы выпили залпом. Я опять наполнил бокалы. Черт с ним, можно и напиться - в пересылке творятся дела и похуже.
- Ведь она шлюха, Чарли. Неужели ты не мог проявить немного человечности и переспать с ней, как с обыкновенной шлюхой?
- Оставь меня в покое.
- Ведь она шлюха, Чарли. Почему ты не обращался с ней, как со шлюхой?
- Она бы забеременела. Надо было бы что-то делать. Она попала бы в катастрофу. Замолчи, Капа! Черт вас всех возьми!
Он с силой швырнул через всю комнату бокал, который попал в стену и разбился вдребезги. Чарли прошел в кухню и принес другой. Медленно наполнив его, он уселся.
- Я знаю, Капа, - тихо сказал он, - что шлюхи не беременеют, а если и случается - это профессиональный риск, клиента это не касается.
- Выпьем за это. Подобно Великой хартии вольностей, это одна из великих истин нашей цивилизации.
- Знаешь, Капа, все вы, "настоящие мужчины", уж слишком увлекаетесь сексом.
- Теперь ты устанавливаешь нормы поведения для всего остального мира. Кто ты такой, чтобы диктовать мне, какой должна быть моя половая жизнь?
- Я только говорю, что, по-моему, ее значение переоценивают. Хочешь кое-что узнать? За всю свою жизнь я спал только с двумя женщинами. Одна из них Маргарет. Я погубил жизнь обеим женщинам тем, что спал с ними.
- Каким образом?
- В первый раз это закончилось трагедией. Второй раз привело, быть может, к еще худшему: к полному крушению семьи. Можно сказать, Капа, что я убил обеих женщин в постели.
К этому времени я уже порядком нагрузился, но налил еще бокал для прояснения мозгов. Говорят, иногда это действует. Чарли стоял и смотрел на меня. Мне хотелось, чтобы он замолчал. Я чувствовал, что если он будет продолжать разговор, то наговорит такого, чего никогда не сказал бы в трезвом виде и при свете дня. Вместе с тем я чувствовал, что нет такой силы на свете, которая могла бы его удержать.
- Ты прав в одном, Капа. Я действительно имел намерение с ней переспать.
- Со шлюхой в белых туфлях?
- Мне очень хотелось женщины. Мне требовалось нечто большее, чем просто с ней переспать. Я хотел утешить ее, обнять и утешить. Я сидел с Армстронгом в том открытом кафе и смотрел на проходящих женщин. Они пугали меня. Все были такие шикарные, нарядные. Они подняли бы меня на смех, если бы я попытался их обнять и утешить. Эта меня не пугала. Она выглядела такой молоденькой, свежей, почти невинной. Я инстинктивно почувствовал, что эта не стала бы смеяться. Потом я узнал, что ее зовут Элен. Это окончательно решило дело: не надо было даже беспокоиться о том, как бы не назвать ее другим именем.
- Другим именем?
- Однажды я допустил такую ошибку.
- Слушай, ты болван. Ты ей платишь деньги, покупаешь ее. Если захочешь, можешь называть ее хоть Понтием Пилатом.
- Я купил другую. И тоже ей платил.
- Когда это было?
- Давно, Капа. Очень, очень давно. Забудь об этом. Для тебя это не имеет никакого значения.
- Почему ты так думаешь?
- Может быть, и не так. Может быть, я ошибаюсь. Налей себе еще, Капа. Это длинная история.
Я потянулся за бутылкой и только успел ее схватить, как дверь в комнату открылась. Я поднял глаза. На пороге стоял капитан Грейсон. Он был очень пьян. Чарли обернулся и посмотрел на него.
- Какого черта вам надо, капитан?
Грейсон уперся руками в косяк, словно для того, чтобы никто не мог пройти мимо.
- Я хотел сказать вам еще несколько имен, которые пришли мне в голову: ублюдок, душегуб, мерзавец, сукин сын.
- Это все, на что вы способны, капитан? Беда с вами, штатскими. Даже не умеете как следует ругаться.
- Предупреждаю вас, Бронсон: лучше включите меня в список на отправку завтра утром.
- Я вас включу в список после того, как каждый немецкий и японский солдат получит пенсию и уволится с военной службы. Вы отправитесь из лагеря как раз вовремя, чтобы успеть отпраздновать свое семидесятипятилетие.
- Предупреждаю, Бронсон. Отправьте меня завтра утром.
- Или? Ты, сморчок! Или что?
Грейсон снял руку с косяка, полез в карман и вытащил пистолет. Я заметил, что он снят с предохранителя, и бросился на пол. Мне приходилось видеть, какую дырку в теле может пробить 11-миллиметровая пуля на таком близком расстоянии. Я бросился на пол и откатился за шезлонг.