Он налил в два больших бокала коньяку, и мы принялись молча потягивать его.
- Надеюсь, ты поживешь тут, Капа, - тихо заметил Бронсон.
- Потому что я неплохо играю в шахматы?
- Частично и поэтому... Знаешь, Гарри, говоря по совести, я ведь неудачник.
- Серьезно?
- Маргарет все время твердит это.
- Из чего же она исходит?
- Из опыта своего замужества. Она пришла к выводу, что я выбрал не ту специальность.
- Да?
Это "да" вполне уместно, когда один из собеседников начинает говорить о себе. Оно не нарушает хода его мыслей и в то же время подтверждает, что его слушают.
- Она не очень высокого мнения об армии как месте, где можно сделать карьеру.
- А ты?
- Справедливый вопрос.
- И какой же твой ответ, Чарли?
- Не могу сказать ни да ни нет. Вот ты корреспондент и, наверно, убежден, что знаешь кое-что об армии, так? Ты высаживался на плацдармах, участвовал во вторжениях, страдал, видимо, от "окопной стопы", тебя небось кусали вши, и ты испытывал радость, когда видел проявления солдатской смекалки. И все же я утверждаю, что ты и представления не имеешь об армии.
- Вполне возможно.
- Я говорю сейчас об армии мирного времени. Ты не представляешь, что значит быть самой маленькой спицей в этой колеснице, иными словами - свежеиспеченным вторым лейтенантиком, только что выпорхнувшим из стен Вест-Пойнта и назначенным в часть. Тебе не знакомо самочувствие человека, вся жизнь которого строго контролируется. Друзей ты обязан выбирать только с учетом их звания. Если ты попадаешь в гости к более высокому чину, тебе надо пресмыкаться перед ним, словно перед богатым дядюшкой. Не вздумай бунтовать, если он окажется болтливым и самоуверенным болваном и начнет лапать твою жену. Со знаками различия второго лейтенанта ты можешь выигрывать в гольф только у вторых же лейтенантов, да и то если они произведены позднее тебя. Особенно обидно, что ты должен делать вид, будто играешь в полную силу, чтобы победа твоих противников казалась заслуженной. Капитану всегда хочется верить, что он победил тебя по-настоящему, хотя знает, что ты поддался, что в честной игре успеха бы ему не видать. Ты, может, решишь, что это ребячество?
- Я никогда не принимаю поспешных решений.
- Наверно, я проигрывал не очень старательно, иначе меня не продержали бы во вторых лейтенантишках дольше любого другого второго лейтенанта во всей американской армии. Маргарет без устали твердила, что либо я должен играть, как заведено в армии, либо вообще выйти из игры... Она ведь старше меня, Капа. Я говорил тебе?
- И намного?
- На семь лет. Я до сих пор не знаю, почему она вышла за меня замуж. Хотя, возможно, ответить на этот вопрос не так уж трудно. Это произошло в разгар депрессии, когда только армия казалась чем-то постоянным и надежным. Но Маргарет быстро прозрела. В течение первых пяти лет нашего брака меня перебрасывали с места на место шесть раз. Для женщины это чертовски тяжело: хлопотать об упаковке мебели, ломать голову над вопросом, каким окажется очередной начальник мужа, надеяться, что его женушка не умеет играть в бридж (и следовательно, не нужно будет ей проигрывать), воевать за приличную квартиру на новом месте, обсуждать все эти проблемы с женами других офицеров, мучительно размышлять, когда наконец муж получит следующий чин (для жены любого офицера это самое важное на всем белом свете). А вот сам я чувствовал себя совсем по-другому. Армия надоела мне уже года через два после того, как я покинул Вест-Пойнт. Служба оказалась делом очень простым - никаких трудностей, никаких поводов что-то преодолевать, с чем-то бороться. Мне быстро осточертели коллеги - офицеры вместе с их женами, у которых только и разговору, что о повышении по службе. Их кутежи и нелепые коктейли вызывали у меня отвращение. Они были настолько глупы, что иногда я с трудом сдерживался, чтобы не взвыть. И все же время от времени я задавался вопросом: а может, и они испытывают то же, что и я? Иногда я смотрел на себя как бы со стороны и приходил к выводу, что успел приобрести защитную окраску той среды, которая меня окружала. Не происходило ли того же с моими коллегами?
- Возможно, и в самом деле происходило?
- Не знаю, я не нашел ответа. Кто, по-твоему, подлинные жертвы в армии мирного времени?
- Кто?
- Жены. У нас по крайней мере хоть было чем себя занять - мы играли в солдатики, проводили всякого рода упражнения и учения, отправлялись в лагеря и все такое.
А у наших жен ничего этого не было. Сколько можно бегать по магазинам? Не потому ли армейские семьи всегда так многочисленны? Женщины находят утешение в своих младенцах. У нас с женой детей не было. Наши жены встречались друг с другом, играли в бридж, занимались рукоделием и даже устраивали с этой целью посиделки. Но чем бы они ни занимались, дело никогда не обходилось без выпивки, и уже года через два я обнаружил, что к вечеру Маргарет всегда бывала навеселе. Откровенно говоря, я не очень возражал. Почему? Да потому, что в те дни и сам никогда не пропускал случая выпить. Слава богу, что началась война.
- Как, как?!
- Слава богу, говорю, что началась война. Вам, штатским, не очень приятно слышать такое? А может, боженька для того и напускает войну, чтобы военные не посходили с ума. Если ее не будет, к примеру, на протяжении жизни двух поколений, все солдаты закончат свои дни в сумасшедшем доме. По крайней мере сейчас мы хоть работаем по специальности. На практике применяем знания, которым нас учили, занимаемся тем, к чему все время готовились. Как-то сразу мы приобрели престиж и значение. Хочешь знать правду, Капа? Если бы не началась война, я бы по-прежнему оставался первым лейтенантишкой, известным тем, что его жена - пьяница. Если бы я не подал рапорт об отправке в действующую армию, то, наверно, до сих пор играл бы в бойскаута где-нибудь в захолустном гарнизоне. Капитаном я стал лишь потому, что по дивизионному штатно-организационному расписанию командиром роты может быть только капитан. Мне удалось уцелеть, я получил назначение на должность начальника разведывательного отделения штаба дивизии и звание майора. Теперь я подполковник, так сказать - начальство, хоть и небольшое. Если война затянется, могу добраться и до звания бригадного генерала. По-моему, теперь даже Маргарет немножко гордится мною. По ее мнению, я теперь знаю что к чему, и она надеется, что после моего возвращения ей больше не понадобится проигрывать в бридж.
- Когда ты понял, что ненавидишь армию?
- Я уже говорил - года через два после Вест-Пойнта.
- Как это произошло? Внезапно? Ты что, проснулся однажды утром и воскликнул: "О боже, как я ненавижу армию!"?
- Нет, не так сразу... Хотя позволь! Это не ответ, но, возможно, ты меня поймешь. В свое время я неплохо играл на пианино и собрал кучу пластинок с записями камерной музыки - в частности, почти все симфонии Брамса и Бетховена. Как-то утром я обнаружил вместо пластинок груду обломков под окном. Оказывается, накануне вечером один мой гость напился до чертиков и выбросил пластинки в окно, решив, что это будет очень забавно. А я мог только мило улыбаться: "Ну и шутник же вы, ну и шутник!.." Мой гость имел чин майора, и я должен был называть его шутником, а не пьяным негодяем... Теперь тебе понятно? Нет? Попробуем другое. Мне осточертело музицировать на кутежах и танцульках в офицерском клубе. Я перестал посещать концерты после того, как мой командир заявил, что я подаю плохой пример своим людям, отправляясь слушать всяких там заезжих иностранцев-гастролеров с их заумной музыкой. Я стал было играть в шахматы со своим взводным сержантом, но пришлось отказаться, поскольку командир заявил, что во внеслужебное время офицеры не должны общаться с сержантами. Я рискнул возразить и спустя некоторое время получил от него плохую служебную характеристику. Однажды вечером я застал у себя в спальне капитана - он пытался изнасиловать Маргарет. Ну, дал ему разок по физиономии. Официально мне ничего не сказали, а через три недели выставили из части, да еще и задержали производство в следующее звание.
- Но такие вещи происходят не только в армии.
- Правильно, но с любой другой работы можно уйти когда вздумается, а я уже был не юноша и никакой специальности не имел. Было поздновато уходить со службы и начинать карьеру с рассыльного. Конечно, и на гражданке происходит то же самое, но там вы вольны бросить одно место и устроиться на другое. А что было делать мне?
Бронсон заметил, что я украдкой взглянул на часы.
- Знаю, знаю, уже поздно. Извини, пожалуйста, тебе, наверно, наскучило мое жизнеописание.
- Нисколько.
- Хорошо, что ты приехал, Капа. Побудь тут у нас, а?
- С удовольствием. Мне еще надо отплатить тебе за тот пат.
Я остался, и мы каждый вечер играли в шахматы. Бронсон почему-то напоминал мне мальчишку, который проник в уже закрытую кондитерскую. Если бы я согласился, он мог бы бодрствовать ночи напролет. Чтобы оправдать свое пребывание в дивизии, я отправлялся днем в батальоны, собирал материалы для очерков и всякого рода сентиментальных историй. В течение трех недель на фронте ничего не происходило. Поползли слухи, что полк Бронсона отводится в резерв дивизии. Солдат ожидали лагеря отдыха, кино по вечерам, возможно, визит грузовика Красного Креста с аппаратурой для выпечки пончиков, а может, и с девушками.
Вечером, накануне того дня, когда полку предстояло покинуть передовые позиции, я, как обычно после обеда, приготовил шахматную доску, поставил на стол бутылку коньяку, закурил сигару и сел. Бронсон задержался в разведывательном отделении, и, как только он появился, я кивком указал ему на его обычное место у доски.
- Нет, сегодня не получится, Капа.
- Что, уж и шахматы приелись?
- Да нет, черт побери! Есть дело поинтереснее.
- Какое же?
- Сколько времени ты обычно проводишь в расположении дивизии?
- Как когда.
- От чего это зависит?
- От многого.
- Ну хорошо. Буду конкретнее. Сколько ты можешь пробыть в полку, если на его участке царит затишье?
- Ну, если жратва отменная, а выпивки много, то...
- Скажу еще более конкретно: сколько ты обычно торчишь в полковом штабе, где и еда отменная, и выпивки много, но ничего интересного?
- Дня полтора.
- Я так и думал. Большое спасибо.
- Не за что, Чарли. Мне тоже не так легко бывает найти хороших партнеров в шахматы.
- Кажется, тебя ждет премия.
- Что за премия?
- Ты уже знаешь - завтра вечером нас сменит другая часть, а сегодня в полночь последний раз отправится в расположение противника наша разведывательная группа. Люди залягут поблизости от вражеских укреплений, понаблюдают, послушают и к рассвету вернутся.
- Так уж и вернутся?
- Что с тобой, Капа?
- Да ничего, извини, что перебил.
- Мы с тобой отправимся с этой группой.
- Мы с тобой?!
Бронсон взглянул на меня, помолчал, потом сказал:
- Мое дело - подать мысль. Если не хочешь - никто тебя не неволит.
Я вовсе не рвался в разведку, но ответить отказом не решился.
- А почему бы и нет? С величайшим удовольствием.
- Не сомневался, что ты ухватишься за такое предложение и даже воспримешь его как премию. Ты же сможешь написать очерк и показать войну на эпизоде с семеркой солдат, пробравшихся в самое логово врага.
- Прекрасно, Чарли, но ты-то ради чего идешь?
- Я получаю за это жалованье.
- Положим, тебе платят не за то, чтобы ты бродил с разведгруппой из семи солдат.
- Не хочется отвыкать от дела. Да и потом, это как раз то, что не дает приучиться трусить.
- Трусить?
- Помнишь, что ты сказал, когда появился тут? Ты сказал, что настроен на мирный лад. Вот такое же настроение возникает у меня, когда все тихо и спокойно. Доходишь до того, что услышишь свист снаряда - и чуть не умираешь от страха. Такие вылазки все-таки подготавливают к настоящему делу, к настоящей войне - она уже не будет громом среди ясного неба, если вспыхнет. А она таки вспыхнет, можешь не сомневаться, не обманывай самого себя. Знаешь, что происходит с боксером, если он прекращает тренировки?
- Нос у него остается целым и невредимым.
- Так вот, Капа, выход разведгруппы - это, в сущности, наши будни. Двигаешься по маршруту, который позволяет большую часть пути не выходить из укрытия, пробираешься через позиции охранения противника, потом замираешь и слушаешь. В общем, предпринимаешь длительную прогулку с целью установить, не проявляет ли противник подозрительной активности - не подтягивает ли резервы, не перебрасывает ли танки и тому подобное. Ну а потом, часика через два, еще до рассвета, тихонечко возвращаешься в свое расположение.
- Только и всего?
- В большинстве случаев. Иногда, правда, можно наткнуться на немецкую разведгруппу, которая отправляется в наше расположение с той же задачей, и тогда приходится стрелять. Бывает, что на одного из твоих людей вдруг нападет кашель или чиханье; немцы, конечно, тут же засекают группу, и не остается ничего другого, как вступать в бой. Но так случается не часто.
- Какая у тебя гарантия, что так не случится сегодня?
- Никакой. Тем интереснее. После шахмат.
- Хорошо, Чарли, уговорил.
- Есть еще обстоятельство, о котором я пока тебе ничего не сказал, Капа.
- Давай, давай!
- Оружие не бери с собой.
- Замечательно!
- Ты штатский. Если захватят в плен с оружием - пиши пропало. А без оружия ты просто наблюдатель.
- И немцы не стреляют в наблюдателей?
- Гарантирую.
- Ну и прекрасно, Чарли. Вот только если бы тебе удалось получить от фрицев письменную гарантию... Нет, давай серьезно. Ты не боишься, что я испорчу вам обедню? Уж больно я неуклюжий. Не хочу нести ответственность за гибель шести разведчиков.
- Семи, включая тебя.
- Но наблюдателей же не убивают... Нет, нет, Чарли, серьезно. Ты уверен, что я могу отправиться с разведгруппой?
- Я могу, а почему ты не можешь? Да ты сам удивишься, когда увидишь, на что способен под огнем.
- Ну что ж, хорошо.
Направляясь на джипе Бронсона в одну из рот на передовой, я пытался придумать какой-нибудь предлог, чтобы отказаться от участия в затее подполковника. На кой черт корчить из себя героя? За такие штучки могут выставить из профсоюза журналистов. Конечно, мне и раньше доводилось попадать в переплет, но я всегда оставался пассивным свидетелем, живой мишенью, и все. А тут я принимал непосредственное участие в боевой операции и мог лишь утешать себя надеждой, что немцы не станут стрелять в меня, пока я не начну стрелять в них.
...Последние метров пятьсот мы пробирались пешком. Тропинка, ведущая к позициям роты, проходила в основном по густому лесу, покрывавшему какой-то склон, так что нам почти все время приходилось подниматься в гору. Раза два, поскользнувшись, я чуть не растянулся на земле, но сумел удержаться на ногах, благо полная луна ярко освещала местность.
У самого расположения роты нас остановил часовой, притаившийся в окопчике. Бронсон назвал пароль, и солдат направил нас на командный пункт - туда попадали через узкую дыру в земле. По всему было видно, что рота успела основательно обжиться на этом месте. Вход в блиндаж прикрывали пни, мешки с песком и дерн, солдатские одеяла и плащ-палатка.
- Я открываю, - предупредил Бронсон.
- Открывайте, свет погашен, - послышался через минуту голос из укрытия.
Бронсон откинул одеяла и плащ-палатку и спрыгнул в яму. Я последовал за ним. Укрытие оказалось глубже, чем я предполагал. В нем можно было стоять во весь рост. Опустив одеяла и плащ-палатку, я огляделся. Нас собралось девять человек. Укрытие казалось даже уютным и чем-то напоминало блиндажи, которые мы в свое время сооружали под Анцио. Стены были задрапированы одеялами, посредине стоял ящик, игравший роль стола, с потолка свисали две керосиновые лампы.
Бронсон представил меня розовощекому командиру роты по фамилии Уайли, а тот своему взводному сержанту и четырем солдатам, входившим в состав разведгруппы. Девятый оказался военным священником. Он сидел у стенки, просматривая солдатские письма, и, видимо, иногда находил в них что-то смешное, потому что вдруг принимался смеяться.
Сообщение о том, что я отправляюсь вместе с разведгруппой, сержант воспринял с явным неодобрением, и, по совести говоря, я не мог упрекнуть его за это.
- Господин подполковник, - заметил он, - вот уже больше месяца мы регулярно ходим в разведку, хорошо узнали друг друга и доверяем друг другу. Я не имею ничего против мистера Уильямса, но в расположении противника мы поминутно рискуем собой, и присутствие в группе необученного человека только усилит этот риск.
- Но в свое время и ты был необученным, тебе тоже когда-то пришлось идти в разведку впервые, - возразил Бропсон.
- Верно, но до этого я прошел какую-то боевую подготовку, имел какой-то боевой опыт, знал, что к чему.
- А мистер Уильямс пыхтел три месяца под Анцио, высадился с первой волной десанта в Южной Франции, прошел с одной из рот сорок пятой дивизии через всю Францию и тоже знает, что к чему.
- Что ж, господин подполковник, пусть идет, если вы находите нужным.
- Да, нахожу нужным. И уж коль скоро зашел такой разговор, хотелось бы мне знать, не станешь ли ты возражать, если я тоже отправлюсь с вами.
- Вы командир нашего полка, господин подполковник.
- Правильно, но речь идет о твоей шкуре - вдруг я что-нибудь испорчу вам? Что ты скажешь? Есть у тебя возражения?
Сержант и остальные промолчали.
- Ладно, все в порядке. Поль, может, ты проинструктируешь нас?
Капитан расстелил на столе карту, и все сгрудились вокруг нее.
- Сегодня мы высылаем разведгруппу с теми же целями, что и обычно, мистер Уильямс.
- Просто Гарри.
Бронсон бросил на меня насмешливый взгляд.
- Посылая сегодня людей, Гарри, - продолжал капитан, - мы ставим перед ними задачу выяснить, не произошло ли каких-нибудь изменений в планах противника, а не для того, чтобы ввязаться в драку. Если немцы готовятся к наступлению или, наоборот, собираются отвести свою часть в тыл, и тому и другому обязательно должна предшествовать какая-то подготовка. Если, например, готовится наступление, на передовую начнут прибывать грузовики с подкреплениями. А бесшумных машин, как известно, нет. Вот в задачу разведгруппы и входит разузнать, не наблюдается ли какой-нибудь необычный шум или необычное движение. Все, кто входит в состав разведгруппы, владеют немецким. Разумеется, за исключением вас и господина подполковника. Иногда разведчики могут получить ценную информацию из разговоров, подслушанных в окопах и блиндажах противника.
- Настолько близко вы к ним подходите? - удивился я.
- Да, настолько близко мы к ним подходим, - подтвердил сержант.
Капитан кивком указал на сержанта.
- Бад ходит в разведку почти каждую ночь. С ним вы не собьетесь с пути.
Сержант склонился над картой и ткнул в нее пальцем.