Флиртовали мы, пожалуй, не меньше, чем всюду и всегда, но ничего серьезного не допускали. У каждого из нас был свой парень или своя девушка, что в те годы считалось обычным делом, и я, например, когда училась в выпускном классе или приезжала на каникулы из колледжа, постоянно встречалась со своим ухажером Бобби Скиннером. "Постоянно" тогда значило, что мы допускали между собой кое-какие вольности, ну там объятия, поцелуи... Не хочу утверждать, что порой та или другая девушка с Лейкфронт-авеню не попадала в неприятное положение, - случались и у нас неожиданные свадьбы, а вскоре после них неожиданные крестины, случалось, что кто-то вдруг срочно выезжал в Европу, но в общем-то никто бы не мог упрекнуть нас в безнравственности. Иногда в лунную ночь какая-нибудь парочка отправлялась прогуляться на яхте по озеру, "попадала в штиль" и возвращалась лишь под утро. В таких случаях само собой считалось, что между ними ничего не произошло. Ничего серьезного, я хочу сказать, и могу поручиться, что так оно и было. Мы с Бобби Скиннером однажды тоже "попали в штиль". И ничего не случилось. То есть ничего серьезного...
Знаю, знаю! Ты ждешь, когда я перейду к Чарли Бронсону. Пожалуйста.
Бронсоны жили через три дома от нас. Миссис Бронсон была очень худой и очень тихой женщиной, представительницей так называемого старого Фоллвью. Так мы называли того, чей прадедушка или хотя бы дедушка жил в Фоллвью. После того как она вышла замуж за отца Чарли, ей пришлось уехать из города, но муж погиб во время первой мировой войны, и она снова вернулась. Надо было как-то существовать, тем более с ребенком, и она устроилась в гостиницу телефонисткой. Никто не видел в этом ничего странного или необычного, и ее положение в обществе не изменилось. Она по-прежнему принадлежала к старому Фоллвью, ее по-прежнему всюду принимали.
В те дни о приходящих нянях и слыхом не слыхали, а нанять для сына горничную или гувернантку миссис Бронсон было не по карману, и Чарли, поскольку большую часть времени мать проводила на работе, рос беспризорником. Днем он постоянно торчал у нас. Учился он в одном классе с моей сестрой Элен, и с тех пор, как Бронсоны перебрались в Фоллвью, они были неразлучны. Он стал как бы членом нашей семьи.
Летом Чарли постоянно околачивался на озере и являлся непременным участником всяких экскурсий и пикников, которые устраивала наша семья. Они с Элен вместе рыбачили и купались, употребляли непонятные для других словечки, знали известные только им потайные места, лазили по деревьям и с одинаковым удовольствием играли как в куклы, так и в войну. Все относились к ним как к неразлучной паре. Подруги Элен считали Чарли членом своей компании, а дружки Чарли точно так же относились к Элен, когда они, по обыкновению, появлялись вместе. К тому времени когда они поступили в среднюю школу, весь Фоллвью знал, что Элен - девушка Чарли, и никому в голову не приходило назначить свидание ей или ему. Они выступали парой в теннисных матчах, в выпускном классе его избрали председателем, а ее заместителем председателя ученического комитета, в лодочных гонках их всегда видели в одной лодке.
Решительно все, включая родных, считали само собой разумеющимся, что со временем они станут мужем и женой. Объявлять о помолвке не было надобности - они и так были помолвлены с десятилетнего возраста. Точно так же считалось бесспорным, что Чарли, как и его отец, поступит в Вест-Пойнт. Мать Чарли не располагала средствами на частную школу, но он хорошо учился и в обычной средней школе, постоянно входил в число лучших учеников. Именно ему поручили выступить на выпускном вечере с прощальной речью.
Ну а теперь позволь мне немножко вернуться к разговору о себе. Я уже рассказывала, как мы с Бобби Скиннером однажды на озере "попали в штиль". Ты думаешь, мы потом поженились и стали жить да поживать?.. Бобби поступил в колледж, и сегодня он лучший зубной врач в Фоллвью. Преуспел он и в другом отношении: его семья скоро окажется самой многочисленной в городе - по моим сведениям, у него уже девять детей.
Чем меньше оставалось до окончания колледжа, тем сильнее я ощущала какой-то зуд. Незадолго до выпуска я приезжала на каникулы в Фоллвью, и он показался мне меньше, грязнее и скучнее, чем раньше. Возникало такое чувство, будто еще до того, как кто-нибудь из местных жителей раскроет рот, я уже знаю, о чем он скажет. Я испытывала непреодолимую скуку, когда каталась на лодке, мне был противен Бобби Скиннер, все время пытавшийся запустить руку мне под свитер. Каникулы прошли тоскливо, и на этот раз я с удовольствием покинула и Бобби Скиннера, и Фоллвью. Потом в течение двух лет учительствовала в городке километрах в сорока от Фоллвью, лишь изредка наезжая в наш благословенный град на уик-энды. Потом я бросила учительствовать, переехала в Буффало и поступила в контору архитектора. Тут я продержалась около года, успев безумно влюбиться в своего шефа - женатого человека с двумя детьми. Как принято говорить в таких случаях, оба мы, люди интеллигентные, не потеряли головы, и в конце концов я с горя вернулась в Фоллвью. Скорее от нечего делать, чем с серьезными намерениями, мы с приятельницей открыли детский сад для детишек от двух до пяти лет. Ни с того ни с сего он стал пользоваться популярностью. Теперь-то я бы ни капельки не удивилась, если бы узнала, к примеру, что матери посылали своих ребятишек в наш садик только ради того, чтобы помочь этой бедняжке Маргарет Дэвис (моя девичья фамилия) забыть свою несчастную любовь к женатому человеку. Будь уверен, Фоллвью знал подобные истории во всех подробностях.
Все это происходило в 1930 году. Тогда уже свирепствовала депрессия, но наш городок она пока обходила стороной. Правда, на местных фабриках шло сокращение рабочих, однако так бывало и раньше, и потому в этом не видели ничего необычного, а тем более пугающего. Наверное, в том году кое-кому на Лейкфронт-авеню реже обычного приходилось стричь купоны, но меня одолевали иные заботы, я не могла избавиться от мысли, что знакомые видят во мне вероятного кандидата в старые девы. По совести говоря, и меня это тоже начинало немножко тревожить. Большинство сверстниц уже повыходили замуж. Знакомые юноши были или слишком молоды, или не могли почему-либо жениться. И все же подобные мысли не мешали мне с прежним удовольствием работать в моем детском саду. Да и потом, в конце концов, мне было всего двадцать семь лет.
Элен исполнилось девятнадцать, она училась на втором курсе колледжа. Чарли перенес все ужасы первого года обучения в Вест-Пойнте, перешел на второй курс и с нетерпением ожидал летнего трехмесячного отпуска. Они с Элен распланировали каждую его минуту, и должна признаться, что к тому времени, когда у Элен закончился учебный год, я и сама с каким-то волнением ожидала, что принесет нам лето. Элен обладала способностью заражать своим настроением окружающих. Если она печалилась, невозможно было не расплакаться вместе с ней, если она была весела, вы тоже начинали смеяться. Они с Чарли ежедневно обменивались письмами, и лишь одному богу известно, о чем можно было писать так часто. Казалось, вся жизнь Элен состояла в ожидании минуты, когда его поезд подойдет к вокзалу в Фоллвью.
Странно, но я не обращала внимания на свою сестру, пока она росла рядом. Помню, взглянув на нее однажды утром, я вдруг подумала: "А ведь она красавица! Почему я раньше не замечала этого?.." Она умела улыбаться с тем выражением, когда о человеке можно сказать только одно: он счастлив. Иногда она настолько мне нравилась, что хотелось без конца ее фотографировать. Да, ничего не скажешь, сестра была чудо как хороша! Ко всему, она могла бы служить ходячим словарем всяких жаргонных изречений Вест-Пойнта и пищу называла "жратвой". В письмах к Чарли, подписываясь, ставила перед своим именем буквы "ТН", что означало "твоя навсегда". Она узнала и запомнила все нелепые шутки и прибаутки, которые распространены в Вест-Пойнте среди первокурсников, и постоянно пересыпала ими свою речь. И в то же время она была просто восхитительна.
По-моему, я никогда еще не встречала таких влюбленных людей, как Элен. Но дело не только в этом. Элен всегда с предельной ясностью представляла себе, как сложится ее жизнь. С десятилетнего возраста она знала, что станет женой Чарли и народит ему кучу детей. Поскольку Чарли готовился стать офицером, Элен изучала армию с таким же рвением, как прилежные студенты изучают перед экзаменами тот или иной предмет. Со всей серьезностью утверждаю, что об армии, о военной жизни она знала больше Дугласа Макартура. Она отлично разбиралась, какие гарнизоны хорошие, а какие плохие. Она имела свое мнение о роли и значении того или иного рода войск, со знанием дела рассуждала о строе "ромбом" и о порядке построения стрелковой цепи. Она очень волновалась за Чарли, когда тот проводил в стенах Вест-Пойнта первый год, потому что сомневалась, выдержит ли он бессмысленные жестокости и унижения, совершенно необходимые с точки зрения армейского начальства для выработки характера у курсантов-новичков. И только когда Чарли перешел на второй курс, она вздохнула с облегчением. "Слава богу! - воскликнула она. - Отныне мы больше не животные!"
Весь второй год пребывания Чарли в Вест-Пойнте Элен не пропустила ни одного дня, отведенного для посещения курсантов. В Вест-Пойнт приезжала как домой - она так хорошо изучила его по книгам, что, оказавшись там впервые, сама повела Чарли осматривать местные достопримечательности.
Пожалуй, не без оснований можно сказать, что Элен не просто была влюблена в Чарли. В нем она видела смысл жизни, армия же была лишь некоторым дополнением, своего рода "принудительным ассортиментом".
Курсантам первого года обучения отпуск не полагался, а второкурсникам предоставлялись трехмесячные каникулы, и потому все письма, которые Элен писала в 1930 году из колледжа домой, заканчивались подсчетом оставшихся до каникул дней. Мы так и считали, что в тот год слово "каникулы" служили для Элен синонимом имени Чарли.
Лето они провели замечательно и чаще, чем раньше, оставались вдвоем. Иногда они брали в свою компанию и меня. Раза два я каталась с ними на шлюпке, как-то мы втроем ездили в парк - здесь же, на озере. Но чаще всего они проводили время с глазу на глаз. Меня удивило, как повзрослел Чарли. Он стал выше, плотнее и, казалось, самоувереннее. Да, ничего не скажешь, красотой его бог не обидел.
В то лето я чувствовала себя старухой. Иногда я проводила время с молодыми, только начинающими практику врачами или с юными выпускниками юридических факультетов, пристроившимися в отцовских конторах и занятыми оформлением стандартных документов вроде завещаний и всяких контрактов. Я уже потеряла всякий интерес к тому делу, которым занималась, и испытывала одну лишь скуку. Трудно поверить, но только скуки ради я занялась живописью. В то лето я часами просиживала за мольбертом, пытаясь набросать какой-нибудь пейзаж. Кстати, если у тебя есть человек, готовый приобрести мою мазню - ну там катание на водных лыжах, озеро на закате, озеро на рассвете, просто озеро, - дай ему адрес моей матери, у нее весь чердак забит такими картинами.
Думаю, мать махнула на меня рукой и примирилась с перспективой иметь в семье старую деву. Одно время я подумывала устроиться учительницей в среднюю школу Фоллвью, но потом решила поработать еще год в детском саду.
Я много читала. "Прощай, оружие!", "Ангел", "На Западном фронте без перемен" тогда еще были новинками. Помню, я частенько устраивалась с книгой в шезлонге у бунгало, читала или слушала радио. Я не забыла песен, которые мы тогда любили петь, и даже сейчас, стоит мне услыхать одну из них, отчетливо представляю то лето и все, что с ним связано. До того памятного бала в Загородном клубе оно протекало для меня, как и все предыдущие, и, наверно, затерялось бы в длинной веренице всех других летних месяцев, которые я проводила дома, приезжая на каникулы. И все же стоит оркестру заиграть "Наемный кавалер", или "Невеста Бетти", или "За синим горизонтом", или "Три словечка", я немедленно переношусь в 1930 год, на берег нашего озера.
Из моих слов можно заключить, что то лето выдалось каким-то ужасным, да? Ничего подобного. До поры до времени оно было приятным в том смысле, что протекало легко и лениво. Ничего такого, что заставило бы ускоренно биться сердце, и вместе с тем ничего, что причинило бы боль.
Ну, а теперь о бале в Загородном клубе. В каждом городе существует традиция ежегодно в торжественной обстановке отмечать то или иное событие. У нас в Фоллвью это был ежегодный бал в Загородном клубе в ознаменование Дня труда. Бал как бы означал официальное закрытие лета, и на нем всегда происходило что-нибудь особенное. Большинство помолвок совершалось именно на балу в Загородном клубе. На бал приходили обязательно с подругой. Девушки из сил выбивались, стараясь получить приглашение, - считалось просто унизительным оказаться в числе отвергнутых. Даже я испытывала страх при мысли о последствиях, которые ожидают меня в обществе, если я не получу приглашения, но, к счастью, меня выручил молодой адвокат Эдди Прайс - редкий олух, по общему признанию. Я приобрела для бала новое платье в Буффало.
Разумеется, Элен приехала вместе с Чарли.
Вечер удался на славу. Клуб находился в восточном конце озера, танцы устраивались на прогулочной площадке-причале. Администрация наняла хороший оркестр, гастролировавший в то время в наших краях... Мы с Эдди и еще две пары приехали в клуб на машине моего кавалера. Заранее предполагалось, что большинство членов нашей компании обязательно напьются, но хотя бы один останется достаточно трезвым, чтобы управлять машиной на обратном пути. Чарли и Элен приехали в старой развалюхе, которую мать подарила ему в прошлом году к рождеству. "Возможно, мы уедем раньше, - объяснила Элен, - и этот драндулет избавит нас от необходимости причинять кому-нибудь неудобства, напрашиваясь в попутчики".
Не то луна, не то вино, не то верность традиции оказали влияние на моего юного адвокатика, но, выпив только половицу бутылки виски, он уже сделал мне предложение. "Не думайте, что я поступаю слишком поспешно или под влиянием порыва, - заявил он. - Нет, я все тщательно обдумал, переговорил со своим отцом и решил просить вашей руки". И знаешь, я раздумывала над его предложением целых десять минут. Черт возьми, думаешь, мне улыбалась перспектива прозябать в Фоллвью всю жизнь? Я была уже достаточно взрослой и понимала, что и у женщины появляются известные биологические потребности, удовлетворить которые здесь, в Фоллвью, можно было только в рамках законного брака. А Эдди в общем-то был довольно интересным молодым человеком, не злоупотреблял вином, со временем должен был унаследовать практику отца и, возможно, даже перебраться в один из особняков на Лейкфронт-авеню. Так почему бы и не стать его женой? Я ответила Эдди, что подумаю. Видимо, желая окончательно убедить меня, Эдди подробно объяснил, какое наследство он получит после смерти отца, и для пущего эффекта охарактеризовал состояние его здоровья. Романтично?
По-моему, в тот вечер впервые в жизни я выпила так много. На обратном пути машиной управляла одна из приехавших с нами девушек. Всю дорогу Эдди, полагая, видимо, что дело в шляпе, методично лапал меня на заднем сиденье машины. Он делал это с такой будничной деловитостью, словно составлял инвентарную опись только что купленных вещей.
Оказавшись дома уже перед самым рассветом, я быстро разделась и забралась в постель, не приняв душ, не почистив зубы, не надев ночную рубашку и вообще не проделав всего того, что обязана делать перед сном каждая благовоспитанная девица. Не знаю почему - то ли потому, что Эдди с такой старательностью щупал меня в машине, то ли из-за выпитого вина, то ли под влиянием возбуждающего прикосновения простыней к нагому телу, но в ту ночь меня преследовали сны один сладострастнее другого.
Проснулась я внезапно; у постели стоял отец и тряс меня за плечо.
- Проснись, Маргарет! Да проснись же!
Я села, вспомнила, что на мне ничего нет, и по шею закуталась в простыню.
- Что случилось, папа?
- Несчастье. Только что звонили из больницы.
- Несчастье?!
- Да. С Чарли и Элен. Они возвращались с бала, и у них что-то случилось с машиной. В больнице не знают, когда именно это произошло, - их обнаружили уже утром. Сейчас они в больнице... Спустись к матери и побудь с ней. Я должен поехать в больницу. Матери ездить не следует, а оставлять ее одну нельзя. Я подожду внизу, пока ты оденешься и спустишься к ней.
- Они серьезно пострадали?
- Знаю только, что они пока живы. Думаю, серьезно, Мэгги.
Отец уже много лет не называл меня так.
- Я не хотел говорить матери, но Элен, видимо, пострадала больше, чем Чарли. Его выбросило из машины, а ее придавило внутри. Представляешь? Но мне сказали, что она жива.
- Как мама?
- Сейчас уже ничего. Я дал ей глоток виски. Там с ней миссис Эвенс. Одевайся живее.
Отец ушел, я вскочила и быстро оделась. Когда спустилась к матери, отец уже уехал в больницу. Я поцеловала мать, чего не делала чуть не с самого детства. Миссис Эвенс ушла, а я приготовила кофе. Пили мы молча, все время посматривая то на телефон, то на часы, со страхом ожидая новых известий.
Телефонный звонок раздался примерно через час. Трубку сняла я.
- Алло?
- Алло, Мэгги... - Я узнала голос отца. Он тут же зарыдал и долго не мог остановиться. - Ее больше нет с нами, - наконец проговорил он и положил трубку.
- Это папа, - пробормотала я. - Он едет домой.
- Она умерла? Да, Маргарет? Она умерла?
У меня не было сил выговорить эти слова, и я лишь повторила:
- Он едет домой...
- Мне надо было поехать с ним! - воскликнула мать. - Я должна была! Зачем я позволила ему уговорить меня остаться дома! Я должна была!..
Подробности я узнала позже, от полицейского, который первым оказался на месте катастрофы. Она произошла на пустынном отрезке шоссе, милях в четырех от Загородного клуба. Полицейский предполагал, что машина, развив высокую скорость, внезапно потеряла управление, перенеслась через кювет и перевернулась. Элен осталась внутри, Чарли же силой удара выбросило из машины, он отделался сломанной рукой и общим сотрясением. О смерти Элен ему пока не сообщали. В этом месте шоссе не было ограждено, и никто не знал об аварии, пока разбитую машину не обнаружил полицейский патруль, совершавший обычный утренний осмотр дороги. По словам полицейского, они всегда с особой тщательностью проверяют дороги после бала в Загородном клубе. Он добавил, что Чарли, возможно, будет привлечен к ответственности по обвинению в непредумышленном убийстве.
Полиция предполагала произвести вскрытие Элен, но мать не разрешила. Не дала она согласия и на возбуждение уголовного преследования Чарли.
- К чему это теперь? - твердила она. - Да, они выпили. Ну и что? Все пьют на балу в Загородном клубе. Я не разрешаю производить медицинское вскрытие только ради того, чтобы подтвердить факт опьянения. Мы и без того это знаем. Я не хочу причинять зла Чарли. Что случилось, то случилось, и теперь Элен уже не вернуть.
После первого потрясения мать вполне овладела собой, чего нельзя было сказать обо мне. Элен не выходила у меня из головы, и я то и дело принималась рыдать. Боюсь, в те дни я принесла родителям много неприятностей, усугубив их горе.