- А помнишь, что тебе надлежит делать после прибытия самолета?
- Улыбаться, обнимать его, смотреть ему в глаза, пока снимают фотографы и кинооператоры. Не помешает, если я немного всплакну. Совсем капельку, как и полагается леди.
- Да, да, Маргарет, как Мирна Лой!
- Что же будет дальше?
- Это когда же?
- Да когда кончится вся эта шумиха.
- Он получит еще одну звезду на погоны и уйдет в отставку.
- И поселится в Фоллвыо? Чтобы раз в году, в День независимости, выступать с речью в парке имени Гранта? Или на ежегодных собраниях клуба "Ротари", а то и масонской ложи "Львы"? Или чтобы удостоиться чести стать командиром местного отделения Американского легиона?
- Или, может, чтобы написать мемуары?
- Которые для него сочинишь ты. Этого ты и добиваешься? Впрочем, вряд ли ты будешь так стараться из-за какой-то паршивой книжонки. Ты добиваешься чего-то более существенного, Гарри.
- Или, возможно, какой-нибудь провинциальный университет, нуждающийся в рекламе, предложит ему пост почетного ректора?
- Совсем неплохо!
- А может, его назначат председателем правления солидной фирмы, выполняющей крупные военные заказы. Она с удовольствием возьмет на содержание героя с двумя генеральскими звездами на погонах и очень хорошими связями в Пентагоне. В наше время большой спрос на отставных генералов. Особенно высоко котируются те, в честь кого устраивались всякие там парады и кто выступал на совместных заседаниях обеих палат конгресса.
- А что произойдет, когда Чарли наконец раскусят?
- Почему его обязательно должны раскусить?
- Гарри, но ты-то понимаешь, что именно неладно у Чарли?
- Нет. А что?
- Он ненавидит армию... Он допустил ошибку, когда выбрал карьеру военного. Он сноб, если только ненавидеть армию - это снобизм. Он сноб, если только нежелание жить в соответствии с армейскими традициями - это снобизм. Он сноб, если служить в армии и чуть не рыдать от скуки - это снобизм. Кстати, он не очень умело скрывает свои настроения.
- Как у тебя прошло с Миллер?
- Прекрасно. Я говорила именно то, что она хотела слышать. Рассказ о нашем молниеносном романе с Чарли даже мне самой показался возвышенным. У нее бы волосы встали дыбом, если бы она узнала, как было с вашим героем на самом деле.
- Хвалю за осторожность.
- Гарри, ты в самом деле считаешь меня обычной шлюхой?
- Ну, я бы постарался избежать такой формулировки.
- Ты уже после нашей первой встречи знал, что я собой представляю. Помнишь, как ты заявился к нам, когда газеты на все лады склоняли имя Чарли? "Я старый друг вашего супруга, миссис Бронсон, - сказал ты. - Не смогу ли я быть полезен теперь, когда из Кореи получены такие новости о вашем супруге?" Ты сразу меня понял, не так ли?
- Маргарет, ты хочешь узнать правду?
- А почему бы нет? Немножко правды никогда не мешает. Только немножко, Гарри. Не слишком много, прошу тебя.
- Да, я сразу понял, что ты собой представляешь. Не забудь, я кое-что слышал о тебе от Чарли.
- А наговорил он, надо думать, немало.
- Порядочно.
- Ну так я жду немножко правды.
- Пожалуйста. Ты очень много пила. Это сразу бросалось в глаза.
- Профессиональное заболевание армейских жен. Что еще?
- Ты явно не чуждалась хахалей. Я обнаружил у тебя некоторые симптомы эротомании.
- А что может быть хуже стареющей эротоманки?
- Почему же? Есть вещи похуже.
- Ну ладно. Значит, пьяница и стареющая эротоманка.
- Этого я не говорил. Я только сказал, что ты много пила и что я заметил некоторые симптомы эротомании.
- Как деликатно и как справедливо! Вы сама вежливость, мистер Уильямс! Но почему же у этой развратницы ничего не получилось с вами, мистер Уильямс? Вы дали обет воздержания? Или потому, что вы близкий друг моего супруга? Или, может, всякий порядочный джентльмен обладает врожденной порядочностью?
- Не знаю, почему так получилось, Маргарет. Честное слово, не знаю. Я всегда готов иметь дело с распутницами. Что касается генерала, то я знаю его мало. Ходил с ним в разведку - об этом ты знаешь; встречался с ним в Европе, а потом уже после войны, как-то вечером в баре на Сорок восьмой улице.
- Выходит, все дело во мне? Очевидно, я просто тебе не понравилась?
- Уж если мы ведем откровенный разговор, то скажу тебе, что это тоже не причина. Наоборот, ты мне нравилась. Зрелая, опытная женщина, не требующая никаких обязательств на будущее.
- Вот для Чарли ты трудишься в поте лица своего.
- Больше для вида. Его бы сделали героем и без меня. И все, что происходит сегодня, в общем-то произошло бы без меня. Я только чуточку смазал кое-где, чтобы колеса вертелись без скрипа.
- И вот мы ждем его здесь, чтобы насладиться зрелищем того, как родина торжественно встречает своего героя, - его преданный, бьющий в литавры друг и его любящая женушка, а проще говоря - стареющая потаскушка.
- Не слишком ли сурово, Маргарет?
- По отношению к кому?
- По отношению к нам обоим. Не знаю, почему ты стала такой, какая ты есть, но про себя могу сказать: лучший эксперт для самого себя - это я сам.
- Почему ты думаешь, что я какой-то стала? Я всегда была такой.
- Никто не становится сразу таким, какой есть сегодня. Ты вот спросила, какой мне смысл заниматься генералом и какую пользу из всего этого я хочу извлечь. Клянусь тебе - не знаю. Кажется, впервые в жизни не вижу смысла в собственных поступках. Конечно, на первый взгляд все как будто ясно. Конечно, я напишу за него мемуары, и мы поделим гонорар. Конечно, приятно посидеть с человеком в кадиллаке, когда его приветствует многотысячная толпа. Но не в этом же смысл. Может, генерал все-таки заслуживает немножко признательности и немножко аплодисментов, а? Может, именно в этом и состоит для меня весь смысл?
- Возможно, возможно, - кивнула Маргарет. - Послушай, Гарри, раз уж самолет задерживается, ты не будешь возражать, если я закажу себе бокал вина?
- А сама-то ты как считаешь?
- Нельзя?
- Дело твое, Маргарет. Сколько бокалов ты уже выпила сегодня?
- Четыре... Нет, пять, если считать тот, который ты отобрал, когда появилась Айрин Миллер.
- Ну, скажем, четыре с половиной.
- Пожалуй. Значит, нельзя выпить?
- Знаешь что, Маргарет, в конце концов я тебе не нянька, сама решай, можно тебе выпить или нельзя. Ты обязана знать, сколько можешь выпить, чтобы не скиснуть.
- Гарри, поверь мне, я боюсь.
- Чего же?
- Чарли. Ну не глупо ли? В моем-то возрасте бояться Чарли! Кажется, впервые в жизни я чувствую, что боюсь его. Он тебе нравится, да?
- Очень.
- Странно. Он всем нравится. Как-то однажды... А впрочем, неважно.
- Но все же?
- Однажды Чарли застал меня врасплох на вечеринке. Все мы перепились. Он забрел в спальню и застал меня с капитаном из нашего же гарнизона. Избил его.
- И дальше?
- Все.
- Как это все? Его же перевели потом, верно? Да еще с неважной характеристикой.
- Так ты знаешь? Он сам рассказал тебе?
- Он рассказал, что вечеринка закончилась дракой.
- Начальство обязано было дать ему нахлобучку. В армии лейтенанту не положено бить капитанов, даже если он застанет кого-нибудь из них в постели своей жены. И все же, Гарри, начальство отнеслось к нему по-человечески и перевело его по-доброму, хотя и с плохой характеристикой. Знал бы ты, как мне было неловко перед ним. Да и ему, наверно, передо мной.
- И перевод Чарли устранил эту взаимную неловкость?
- Как сказать. Нигде в мире так не сплетничают и нигде сплетни не распространяются так быстро, как в армии Соединенных Штатов. Нас перевели в другой гарнизон, а через пару дней там все и всё знали. Знали, например, что миссис Бронсон лакает виски, словно воду, а в подходящей обстановке и после некоторого возлияния не прочь переспать с первым встречным.
- Представляю, как чувствовал себя Чарли!
- Неужели ты думаешь, что я не такая, как другие? Разница лишь в том, что меня однажды захватили на месте преступления. Но и одного раза достаточно. В армии ничего не забывают, ни от чего не отказываются и никогда ничего не исправляют. В армейском лексиконе нет таких выражений, как бывшая пьянчужка, бывшая шлюха. Налепили ярлык - и конец! Так-то вот, братец.
- Но между вами в свое время что-то было?
- Между мной и Чарли? Мы поженились. Чего ты еще хочешь? Видно, что-то было. Да ты и сам мог бы прийти к этому выводу, Гарри. И сказать: "А, вы поженились? Значит, между вами что-то было!" Ведь мог бы?
- Мог.
- А вот и ошибаешься, Гарри! Послушал бы, что я наговорила Айрин Миллер о романе между генералом Бронсоном и его теперешней женой! Когда газеты напечатают эту чушь, во многих военных гарнизонах будут ржать до упаду. Неужели Чарли никогда тебе об этом не рассказывал? Или, может, рассказывал?
- Нет, до этого почему-то не дошло.
- А тебя так и подмывает все услышать, да? У тебя зуд? Тебе обязательно нужно, чтобы все факты встали на свои места - так уж у тебя устроен мозг. Все должно иметь свое начало, середину и конец, как хорошая газетная корреспонденция, да? Кто?.. Что?.. Где?.. Когда?.. Почему?.. Как?.. Именно этому вас обучают в школе журналистов? Шесть основных вопросов - шесть исчерпывающих ответов. Все по форме, все как полагается - аккуратно, подробно, в определенном порядке.
- Ладно, ладно, Маргарет! Какие же будут ответы?
- Кто?.. Мы с Чарли. Что?.. Наш брак. Где?.. В Фоллвью, штат Нью-Йорк, в родительском доме человека, ставшего в нынешнем году американским героем номер один. Когда?.. В 1932 году. Почему и как - ответить трудно, Гарри. А зуд все еще одолевает тебя, да?
- Я не смог бы заставить тебя замолчать, если бы и хотел.
- Да, не смог бы, если бы и хотел, Гарри. Может, ты добудешь что-нибудь выпить, хотя бы для себя. Мою историю куда лучше слушать, если орошать ее виски. Знаю по опыту.
Фоллвью, Нью-Йорк. 1930-1932. Маргарет
- Не знаю, как и рассказать тебе о Фоллвью, если ты там не бывал. Я повидала много разных городов, но Фоллвью был - для меня, конечно, - городом особенным. Детство мое, видимо, оказалось счастливым, как принято говорить. У меня нет оснований жаловаться на него, как на причину моей нынешней неврастении. Все выглядело бы куда проще, если бы, например, мой отец был пьяницей, или избивал меня, или бегал за девками, если бы я плохо училась в школе, заикалась, ненавидела мать. Отец лишь изредка, по воскресеньям, выпивал кружку пива.
По установившимся в Фоллвью стандартам мы считались довольно обеспеченными людьми. Отец работал в конторе мебельной фабрики. Я училась в начальной школе, потом в средней, одевалась, как все другие девочки, и считалась лучшим оратором среди учениц средней школы. Отец мой был слишком полным и слишком самодовольным человеком, чтобы гоняться за кем-то или за чем-то, не говоря уже о девушках. Одним словом, ни один психиатр не нашел бы в моем детстве ничего такого, за что мог бы зацепиться. У меня никогда не было собаки, погибшей на моих глазах, я никогда не страдала комплексом неполноценности, не была подвержена сильным переживаниям и даже, как ни покажется странным, любила родителей.
Фоллвью... Ведь я собиралась рассказать, что он собой представлял... Мне он казался большим, а в общем-то он был таким же, как всякий другой маленький городок Америки.
Мы очень гордились тем, что наша бейсбольная команда никогда не занимала места ниже третьего. Бейсбольные матчи чем-то напоминали игру в своеобразное лото. На каждой карточке, которые выдавались зрителям для записи заброшенных мячей, имелся номер, и на него иногда выпадали выигрыши - то квитанция, позволявшая бесплатно сдать в химчистку какую-нибудь вещь, то сумка с продуктами. Отличившийся меткими бросками игрок мог бесплатно поесть в любом ресторане Фоллвью. Кстати, большинство наших игроков почему-то выглядели так, словно они всю жизнь влачили голодное существование.
Ну, что еще?
Каждый мальчишка Фоллвью с годами мечтал обязательно вступить в клуб "Ротари" или стать членом одной из наших масонских лож - "Оленей", "Лесных жителей", "Оптимистов" или "Львов" - обычных, в сущности, клубов, где собирались любители выпивки и веселого мужского времяпровождения. Престиж человека в городе был тем выше, чем больше клубов считало его своим членом. Вся общественная жизнь города протекала в подобных клубах. Женщины вступали в "Женский клуб" или в клуб "Ордена восточной звезды", в "Женскую вспомогательную службу Американского легиона" или в организацию "Дочери американской революции". Каждый горожанин, если он хоть немного прослужил в армии и участвовал в какой-нибудь войне, обязательно состоял членом Американского легиона.
Что еще?
Ну, раз в году в Фоллвью приезжал знаменитый евангелистский проповедник Билли Сандей, и на его проповедях в церкви негде было яблоку упасть. Каждое воскресенье горожане обязательно посещали церковь, и не потому, что отличались особой набожностью. - просто так было заведено. Вставать, даже в воскресенье, позже девяти утра считалось неслыханным делом.
Насколько помню, мне ни разу не доводилось встречать на улицах Фоллвью курящую женщину. Женщины, конечно, курили, но дома, курить на улице было неприлично. И правильно, по-моему. Есть много такого, что люди делают дома и что на улице покажется диким.
В дни моего детства в Фоллвью было всего два кинотеатра, а звуковые фильмы появились там лишь после 1930 года. Горожане охотно подписывались на "Сатердей ивнинг пост", "Литерари дайджест", а позже на абонементы клубов любителей книг и на журнал "Тайм". Ведущей отраслью промышленности в городе была мебельная, в ней работали преимущественно шведы и канадцы французского происхождения - кануки, как мы их называли. Жили они в той части города, что носила название "Шведская гора", и меня всегда интересовало, как шведы уживаются с кануками. Вообще-то они уживались, хотя порой дело не обходилось без драк. Отец считал шведов и канадцев хорошими рабочими. Мать не очень лестно отзывалась о канадцах, зато восхищалась шведами, считая их самыми опрятными людьми в мире. Она любила говорить, что на "Шведской горе" (мать вела там общественную работу) полы в кухнях содержатся в такой чистоте, что на них можно есть.
Главной улицей Фоллвью была нарядная, широкая, обрамленная деревьями Лейкфронт. По правде говоря, она носила это название не совсем заслуженно, поскольку ближайшее озеро находилось от нее километрах в десяти. Как бы то ни было, проживание на Лейкфронт-авеню считалось признаком обеспеченности и хорошего положения в обществе - кастовости, если хочешь. Да и вообще общественное положение и вес человека в глазах горожан определялись тем, насколько близко к Лейкфронт-авеню он проживал. Улица состояла из четырех кварталов, застроенных красивыми особняками с белыми колоннами в окружении широких, просторных лужаек. Именно здесь жила "старая гвардия" - те, кто играл ведущую роль в общественной жизни города, вдовые старухи - яростные приверженцы республиканской партии, фабриканты, владельцы и директора банков, только и знавшие что стричь купоны.
Мы жили в одном из переулков рядом с Лейкфронт-авеню. Отец постоянно твердил, что нужно переехать на самое авеню, и мне всякий раз казалось, что с таким же благоговением другие мечтают о переселении в рай. Он так и не собрался переехать на Лейкфронт-авеню. В те дни я не знала и не могла знать о существовании какой-то кастовости в нашем городке, тем более что это было вроде неписаного правила. Дети семейств с главной улицы посещали начальные школы, а нашу среднюю школу обходили стороной. Девочки из таких семейств уезжали в фешенебельные колледжи других городов, а мальчишки в дорогие частные заведения.
Километрах в десяти от города находилось ОЗЕРО. Почему-то его всегда писали заглавными буквами и в кавычках. Знаешь, я даже не помню его настоящего названия - оно не было у нас в ходу.
Приехав к озеру, вы невольно начинали думать, что снова оказались в Фоллвью. Семьи с Лейкфронт-авеню построили здесь солидные, благоустроенные дома, а мы ютились в маленьких домишках - их теперь называют бунгало (в те времена мы и слова такого не знали).
Лето обычно стояло чудесное. С наступлением летних каникул мы проводили на озере большую часть времени. У нас была лодка с подвесным мотором, к тому же всегда можно было напроситься в команду на чью-нибудь яхту. Главными событиями сезона считались танцы в яхт-клубе раз в неделю, потом бал в Загородном клубе и фейерверк по случаю празднования Дня независимости четвертого июля. Владельцы домов, выходивших на озеро, расставляли на своих участках берега плошки с горючим и зажигали их с наступлением темноты. Другие запускали ракеты - сейчас их можно видеть лишь на карнавалах в парках отдыха, всякие огненные фигуры и вензеля. Все это вздымалось ввысь с невероятным грохотом и треском. В конце фейерверка рвущиеся ракеты образовывали цветной американский флаг, причем от грома даже стекла дребезжали в окнах.
Ученики выпускных классов обычно имели собственные машины, и мы часто ездили на пикники. Ребята покупали в складчину бифштексы, а девушки брали из дому всякую закуску и приправу. Получалось так, что в каждой компании, отправлявшейся на пикник, кто-нибудь из девушек обязательно брал с собой запеканку из картошки. Вот и сейчас, стоит мне увидеть картофельную запеканку, я сразу же вспоминаю Фоллвью и пикники на озере.
Ну, что еще?
Да, вот что. Это довольно интересно. Я росла в начале бурных двадцатых годов. Говорят, наша юность тоже была бурной, но я не помню случая, чтобы кто-нибудь взял на пикник хоть каплю вина. Это было не принято. Не хочу сказать, что мы не пили и что ребята, отправляясь на танцы, не брали с собой вина. Нет, вовсе нет, но факт остается фактом: мы не любили пить. Так мы были воспитаны, и нам казалось, что по-другому и быть не может.
Или вот еще. В ту пору действовал сухой закон. У нас в Фоллвью существовало заведение, где, как считалось, шла тайная торговля спиртным. А на самом деле это был лучший ресторан в городе. Его называли клубом, и члены этого клуба, то есть посетители, имели ключи от входных дверей. Правда, двери никогда не закрывались, но все равно у каждого члена клуба был свой ключ, и, по-моему, поголовно все горожане состояли членами этого клуба и обладали ключами. За все время, пока действовал сухой закон, не случалось никаких неприятностей с полицией, а ее начальник Герман Уоллмен проводил в баре чуть не каждый вечер.