Нина насторожилась. И тут из-за кустов показалась молодая, небольшого роста женщина в телогрейке и в юбке из серо-зеленого немецкого сукна, в самодельных стеганых бурках с резиновыми бахилами, склеенными из автомобильной камеры. В правой руке у нее корзинка, прикрытая старой мешковиной.
Вот женщина все ближе и ближе. Круглолицая, сероглазая. Взгляд вроде открытый, но недоверчиво-пытливый.
Нина обернулась и увидела совершенно спокойного Женю. Тот улыбался. "Ох… - вздохнула с облегчением Нина. - Значит, своя…"
- Ну вот и наша Вера, - сказал связной. - Знакомьтесь.
Вера протянула Нине руку и крепко пожала. А парень продолжал:
- Дочка Григория Михайловича, Нина. Убежала с Брянщины от голода. Отведешь ее к отцу. И чтоб в целости и невредимости.
Женщина кивнула головой, покрытой серым платком, окинула девушку придирчивым взглядом: за плечами старый мешок на веревочных лямках, сидор, жакетка потертая и юбчонка поношенная… Вот только сапоги казенные, но и те растоптанные, бросовые… Ничего, пожалуй, сойдет за горемыку-беженку!
- А аусвайс у тебя есть?
- Нет, у меня только паспорт, - смущенно ответила Нина, как бы винясь за то, что не все, что надо, предусмотрели.
- Вот те на… - раздосадовалась Вера.
- Но я ведь беженка! Откуда мне взять аусвайс?
Вера решительно махнула рукой:
- Ладно. Как-нибудь пройдем!
- Ну, Нина, прощай, - сказал парень, протягивая ей руку. - Да помни, хорошая курица одним глазом зерно видит, а другим коршуна высматривает…
"Какая у него мощная и теплая рука, а глаза добрые, васильковые…" - подумала Нина.
Партизан широко зашагал вправо, к лесу, а Вера повела девушку к проселочной дороге, идущей влево, к полю.
От рыжей влажной земли поднимался парок, и по ней расхаживали грачи. Стояло солнечное, теплое утро. Далекое голубое небо было подернуто тусклой дымкой. Где-то высоко-высоко слышался журавлиный крик: курлы, курлы…
Прищурившись, Нина посмотрела в небо и заметила клиновидную стаю птиц, летевшую на северо-восток, туда, где была тихая земля.
- Аль никогда не видела журавушек? - усмехнулась Вера.
- Видела, да вот… Сердце почему-то заныло.
- Э, некогда нам теперь этим заниматься, - покачала головой Вера. - Пошли.
- Постойте! - Не сводя глаз с неба, Нина схватила Веру за рукав. - Смотрите, навстречу им самолет. Сейчас врежется в стаю, погубит…
- Обойдет, - сказала Вера. - А если и врежется, то и самому "стервятнику" тоже будет капут.
Двухфюзеляжный "фокке-вульф" нырнул под стаю и полетел дальше.
Сначала шли молча, а потом Вера поведала Нине о том, что ее муж умер от ран в местном госпитале в первые дни войны и ей приходится пробавляться торговлишкой.
- Надо же как-то детишек кормить! Дочка у меня в деревне, у мамы, а сынок в городе. Вот и мыкаюсь туда-сюда…
Они вышли на опушку леса, заросшую кустарником. Под ногами чавкала грязь, все было усеяно желтыми цветами мать-и-мачехи.
Замедлив шаги, Нина стала торопливо срывать цветы, складывая их в букетик. Вера оглянулась: "Не отставай!" А когда девушка догнала ее, заметила с укором:
- Нам теперь не до цветочков. Впереди - ягодки… Перед их глазами открылся зеленый косогор, по которому тянулась деревенька, а дальше, в низине, виднелся какой-то хуторок. Показывая на деревню, Вера сказала:
- Вот это и есть край партизанской зоны. Видишь кое-где черные пепелища? Да и ветлы обломаны, обуглились. Это немцы обстреляли деревню - мстят за партизан…
Вера повела Нину по опушке, посматривая на луг, который надо было пересечь, чтобы снова углубиться в лес и выйти затем на шоссе. Обходя хуторок, расположенный в низине, пояснила:
- А это Огульный двор. Тут колхоз телят содержал, а раньше это была усадьба помещика. Недавно наведывался сюда какой-то его дальний отпрыск. Поглядел и уехал. Знать, не понравилось. А может, партизан побоялся…
Вера умолкла и зашагала быстрее. Вслед за ней еле поспевала Нина. Под ногами пружинилась почва, покрытая густым пыреем, просачивалась, попискивая, вода. Вскоре они углубились в густой лес.
Пройдя несколько километров, Вера и Нина вышли на шоссе. Мимо них неслись тяжелые "бюссинги" с брезентовыми тентами, под которыми сидели солдаты в серо-зеленых мундирах - фельдграу. Гремели танки, оставляя на шоссе грязноватый след от гусениц.
Время от времени, обгоняя танки и грузовые машины, катили на легковых машинах - "адлерах", "опель-капитанах" и "адмиралах" - офицеры в фуражках с высокой тульей, которые придавали их владельцам надменно-строгий вид.
Вера и Нина шагали по влажной утоптанной обочине и чувствовали, как дрожит земля от проходящих по шоссе тяжелых машин. Нина удивилась, что никто из проезжающих немцев не обращает на них никакого внимания. Она была все время настороже: а вдруг какая-нибудь машина притормозит около них и спросят: "Куда и зачем идете? Ваш пропуск?"
На окраине какой-то деревни заметили издалека двух немцев с автоматами. Нина замедлила шаг. Вера дернула ее за рукав и подбодрила:
- Иди смело!
Подошли к патрулю. Показывая им пропуск, Вера затараторила наполовину по-русски, наполовину по-немецки:
- Пассирштейн, пропуск на цвай фрау.
Но коротконогий немец уткнулся глазами в Нину и строго спросил:
- Папир?
Та развернула паспорт и показала страницу, на которой красовалась четкая печать с орлом и свастикой:
- Битте.
- Гут, гут, фроляйн, - закивал немец.
А длинный, красноносый полез в корзинку:
- О, яйки, шнапс…
Вера тут же вынула из корзинки кусок сала, пяток яичек и отдала длинному.
- Шнапс - найн, - сказала она. - Комендант штренг бефель, строгий приказ.
Засовывая в карман шинели свой "улов", немец залопотал:
- Гут, гут, фрау шпекулянт.
А низенький ткнул пальцем в Нинин кончик носа:
- Фроляйн партизан?
Она замерла: "Шутит или…"
- Герр зольдат, - вмешалась Вера, - я ист тохтер, дочка старосты.
Нина вдруг подобралась, осмелела и, улыбнувшись, протянула немцу букетик желтых цветов.
- О, данке, фроляйн, - промолвил солдат, осклабившись. Приняв букетик, он махнул в сторону дороги и весело гаркнул: - Форвертс нах штадт!
"Ох, пронесло…" - с облегчением вздохнула Нина, шагая рядом со своей проводницей. А та со вздохом сказала:
- Тут без подачек не пройдешь.
Подходя к очередной деревне, Вера и Нина заметили, что вслед за ними в некотором отдалении идут две женщины с большими корзинами.
- Имей в виду, - предупредила Вера, - тут находится постарунок - полицейский участок, и солтыс - начальник, шкуродер и собака, каких мало.
На окраине деревни, возле деревянной изгороди, они увидели двух мужчин в немецких шинелях, с автоматами. Один из них был здоровенный, толстомордый, а другой тощенький: видимо, еще не успел откормиться.
Когда приблизились, толстомордый направил на них автомат:
- Пропуск!
А тощий подошел и, не говоря ни слова, потянулся к корзинке, словно собака, учуявшая вкусную добычу.
Поставив корзинку на землю, Вера правой рукой выхватила из нее кусок сала (в левой у нее был пропуск) и, размахивая обеими руками, весело крикнула:
- Вот вам пропуск на двоих! Вот закуска, а выпивку не проморгайте! - и качнула головой назад. - Видите, вон бабы идут с самогоном?
В это время женщины уже свернули с шоссе на проселочную дорогу и ускорили шаг. Тогда тощий выхватил из рук Веры кусок сала, а толстомордый погнался вдогонку за женщинами.
- Стой! Хальт! - кричал он. - Цурюк! Назад!
Тощий равнодушно скомандовал Вере и Нине:
- А ну, топай! Комм, комм!
И те быстро зашагали дальше.
В это время на шоссе показалась большая машина, нагруженная дровами. Водитель высунул из кабины острое, пытливое лицо.
- Ваня, милок, подбрось до города! - крикнула Вера, махнув рукой.
Водитель притормозил:
- Садись, Верочка, в кабину.
- Нет, я лучше в кузов вместе с дивчиной.
- Ну залезайте!
Вера и Нина быстро вскарабкались на дрова, и машина тронулась. С высоты они увидели, как полицаи догнали женщин с корзинками и начали их "потрошить".
- А как вы догадались, что у них есть самогон? - спросила Нина.
- По запаху, - усмехнулась Вера.
Машина неслась к городу с ветерком.
- А что это за буквы были у полицаев на рукаве? - спросила Нина.
- Это не полицаи, а бери выше, - ответила Вера, подняв кверху палец. - Это - русская освободительная армия, власовцы: сокращенно - РОА.
"Так вот они какие…" - подумала Нина, и ей стало горько от мысли, что кто-то на ее Родине продался врагу и воюет против своего же народа.
- А что у вас, правда, отец старостой служит? - смущенно спросила она Веру.
- Правда.
"Странно…" - про себя недоумевала Нина и в то же время понимала, что не могла же Вера раскрывать ей все тайны.
У села, в четырех километрах от города, их машину остановили немецкие патрули на двух мотоциклах. Водитель показал им пропуск, а Вера взмахнула своей бумажкой и весело крикнула:
- Цвай фроляйн, господин зольдат! Я тохтер, дочка старосты.
Немец махнул рукой, и они покатили дальше.
Нина смотрела на Веру и восхищалась ее самообладанием.
Подъезжая к городу, та наклонилась к Нине и передала ей последнее напутствие:
- Опасайся предателей. Они похитрее немцев! Лучше знают нашу жизнь и характер советского человека. В городе сейчас неспокойно. Кто-то в двух местах вскрыл подземный телефонный кабель, идущий от Берлина на восток, и прожег его кислотой. Фашисты стали еще злее. Будь осторожна.
Нина прильнула к Вере: так бы вот и не расставаться с этой милой смелой женщиной…
- А в городе я вас увижу? - спросила, заглядывая ей в глаза.
- Не знаю. - Вера в ответ обняла Нину.
Показалась окраина города - приземистые деревянные домишки. Впереди видна была железная дорога и переезд с полосатым шлагбаумом, а на обочине - жандармская будка.
Справа от шоссе, на ровном зеленом лугу, Нина заметила самолеты, автомашины, взлетную полосу, вышку, цистерны с горючим и прожекторы. Полевой аэродром. Но странно, что вся эта техника почему-то находилась в неподвижности и беззвучности…
Доехав до поворота налево, Вера стукнула кулаком по кабине:
- Ваня, ай минутен!
Вера и Нина спрыгнули с машины. Еле заметно Вера кивнула головой в сторону маленького серенького домика, смотревшего двумя передними окошками прямо на шоссе.
- Дзякую, - тихо проговорила Нина и быстро зашагала к дому "отца".
Встреча с "родней"
Шагая по песчаной влажной дороге, Нина оглядывала небольшой пригородный поселок и дивилась тому, что только дом "отца" на краю поселка как будто нарочно поставлен передними окнами на бойкую шоссейную магистраль. Да, тут хороший наблюдательный пункт: не выходя наружу, можно засекать передвижение войск, просматривать аэродром…
Приближаясь к домику, Нина обратила внимание на то, что изгородь вокруг двора невысокая, реденькая и ветхая - из тонких, заостренных кверху колышков, а сам дом немного наклонился вперед, словно приветствует и манит к себе - иди, мол, не робей и не смущайся тем, что я такой невзрачный, под моей скромной крышей ты найдешь добрый приют и защиту.
Со стороны двора к домику прислонился, как бы поддерживая его сбоку, дощатый сарай с соломенной крышей, а дальше, на рыжеватой огородной земле, курились, прели бурые навозные кучи. С тыла усадьба была без забора, от задней кромки огорода до самой шоссейки, ведущей в небольшой военный городок, тянулся зеленый лужок.
Поравнявшись с домом, Нина заметила на покосившемся крылечке женщину в сером халате с закатанными по локоть рукавами. Согнувшись над корытом, она стирала белье, крепкие руки ходуном ходили в мыльной пене. На веревке, протянутой от крыльца на угол дома, висели детские штанишки и рубашонки. Углубившись в работу, женщина не заметила приближающуюся к ней девушку.
"Не иначе как хозяйка", - решила Нина и, подойдя к крыльцу, поклонилась:
- Здравствуйте!
От неожиданности женщина вздрогнула и, не разгибаясь, настороженно повела на Нину серыми глазами:
- Тебе кого?
- Здесь живет Григорий Михайлович?
- Тут. А тебе он зачем?
- Да я вот… - замялась Нина, - с Брянщины пришла… К папе.
Женщина выпрямилась и, торопливо вытирая руки о полы халата, протянула с удивлением:
- Ой, никак Нииу-ушка-а!..
Обняв девушку влажными руками, запричитала со слезой:
- До-онечка-а… А я-то, дурная баба, не признала тебя сразу… Вон ты какая вымахала! Да и красивая, глазастенькая…
Прильнув головой к груди Анны Никитичны, Нина тоже попыталась всплакнуть, но у нее не получилось. Позади себя, со стороны соседнего двора, она услышала надтреснуто-писклявый голос с певучей протяжкой:
- Ох, го-о-споди, цари-ица небе-есная… Вот отцу радость-то будет!
Отстранившись от Анны Никитичны, Нина повернула голову и увидела тощую старушку, которая, просунув большой клиновидный нос в щель забора, что-то еще приговаривала, но что - девушка не могла понять.
Не обращая внимания на реплики соседки, Анна Никитична нарочито громко сказала:
- Отцу передавали, что ты шла к нам с беженцами, но, говорят, натерла ноженьки и отстала…
- Да-да, - кивнула Нина.
Анна Никитична опять прижала ее к себе:
- Ох, сиротиночка, как в поле былиночка! Небось досталось бедненькой? Наголодалась, поди? Пойдем-ка в хату, я покормлю тебя…
И, не снимая рук с плеч Нины, повела ее в дом.
С крыльца они вошли прямо в переднюю большую комнату, из которой через дверной проем был виден ход в другую, меньшую. Посредине большой комнаты Стоял стол, в правом углу - широкая русская печь, в левом - кровать за ситцевой занавеской. Возле кровати висела полотняная люлька.
В маленькой комнате, на полу, на разостланной дерюжке, расположились четверо детишек. В центре этой группы сидел беленький толстячок-годовичок в синей рубашке в белый горошек. А вокруг него стояли на коленях трое - миловидная, с льняными волосами, в сереньком платьице девчурка лет четырех, худенький мальчик лет шести и парнишка, года на три постарше, более плотный и смуглый. Все дети были босиком, и Нина приметила, что ступни у них, особенно пятки, - темные, шероховатые, в цыпках.
Нина вспомнила, как и она с братом Колей в детстве тоже мучилась цыпками, как те трескались и зудели, как мать смазывала им ноги сметаной, а Коля ныл: "Дай лучше поесть сметанки…"
И еще девушка обратила внимание на то, что у детей были самодельные игрушки-коники: куклы, сделанные из дерева и картона, которыми они забавляли малютку и развлекались сами.
Как только Нина вошла в дом, ребятишки мгновенно притихли и, подавшись к дверному проему, с любопытством уставились на новенькую: кто такая, зачем пришла?
Назвав всех детей по имени: малыша - Павликом, беляночку - Милочкой, худенького мальчика - Володей, а смуглого крепыша - Сережей, Анна Никитична представила им Нину:
- А это ваша старшая сестра. Помните, отец говорил о ней? Она пришла с Брянщины. У них там есть нечего.
Но и после этого никто из детишек не посмел подойти к Нине.
Тогда она подхватила с пола малютку и, подняв его над головой, воскликнула:
- Ой, какой же ты плотнячок!
И тут болыпенькие дети улыбнулись: очевидно, было приятно, что их любимчик понравился девушке. Ощутив в руках упругое, теплое тельце ребенка, Нина стала его тетешкать.
К ней робко подошла Милочка и дернула ее за юбку:
- И мине-е…
Опустив малыша, Нина подхватила под мышки девочку и высоко подняла ее.
- Ой, какая ты синеглазенькая!
- А гостинцев принесла? - спросила девочка.
- Какие там гостинцы? - вмешалась мать. - Хорошо, хоть сама-то живой добралась.
Нина опустила девочку на пол, и та, насупившись, отошла к братикам, которые стояли в сторонке, не сводя глаз со старшей сестры.
Анна Никитична направилась к печке, приговаривая на ходу:
- Сейчас я покормлю тебя, Нинушка. А отец с Артемом в город пошли! Видно, скоро придут. А там уж не знаю, как выйдет…
Постукивая ухватами, хозяйка засуетилась у закопченного шестка.
Нина сняла жакетку и присела на дерюжку, к детям. Володя опустился рядом с ней на колени. А девятилетний Сережа стоял рядом, молча разглядывая девушку, и, по-видимому, никак не мог принять ее за родную сестру: не было и вдруг - словно с неба свалилась… Анна Никитична подала Нине таз с водой:
- Умойся с дороги. И ноги освежи, а то небось сомлели.
Умываясь и споласкивая прохладной водой ноги, Нина вспоминала, как дома мама заставляла ее и брата мыть ноги перед сном, а они ленились…
Усадив гостью за стол, хозяйка налила ей полную миску густого картофельного супа, забеленного сметаной, дала пшенную кашу и жбанок молока. Анна Никитична села напротив Нины и, подперев подбородок рукой, не сводила с нее заботливо-скорбных глаз, изредка приговаривая:
- Ешь, Нинушка, ешь досыта!
Черно-пестрая, с бархатистым отливом кошка потянулась к Нине и, встав на дыбки, запищала, прося подачки.
- Да прогони ты эту блудню, - сердито сказала хозяйка. - Пусть лучше мышей ловит.
Обмакнув в молоке черный хлеб, Нина бросила его под стол. Облизав кусочек, кошка снова стала тереться у ног Нины.
- Видишь, какая она привередливая? - заметила Анна Никитична. - Это дети ее избаловали!
Из соседней комнаты выглянула Милочка и с улыбкой пролепетала:
- Ой, не стойте слиском близко! Я тигленок, а не киска.
Мать метнула на нее строгий взгляд, и девочка исчезла.
- Был у нас и кобелек, Кутиком звали, - продолжала Анна Никитична. - Хороший звоночек. Дети его любили, да злыдни перестреляли всех собак. От дворняжек, говорят, одно бешенство. А бешенство-то не от собак…
После сытного обеда Нина осоловела, потянуло ко сну. Ноги страшно ныли.
Переведя детей в большую комнату, Анна Никитична ввела девушку в маленькую, с окошечком во двор, и уложила на узкую железную кровать. Накрывая Нину вылинявшим байковым одеялом, сказала:
- Отдохни тут, поспи. Притомилась ты и передрогла…
Нина хотела было спросить, а почему дверь не навешена, но хозяйка уловила ее взгляд и, закрывая дверной проем брезентовым пологом, пояснила:
- Досок не хватило. Пока обходимся и так, а теперь вот надо бы, да…
Анна Никитична не закончила затаенную мысль, но Нина и без того поняла: если теперь делать дверь, то это кому-то может показаться странным.
Занавесив проем, хозяйка вышла в большую комнату и шикнула на детей:
- А вас чтоб не было слышно! Не лезьте к Нине, не докучайте. Устала она.
Девушка слышала, как Анна Никитична вышла на крыльцо - очевидно, достирывать белье, и ребята приглушенно заговорили между собой.