Нина приподняла с подушки голову и взглянула в окно: на задах соседнего двора, около дзота, стояли два немца с автоматами. Значит, тыл перекрыт наглухо, и она теперь будет жить как в капкане…
Нина опустила голову на туго набитую перьями подушку и закрыла глаза. Попыталась задремать, но тревожные мысли не давали покоя, будоражили, волновали.
Услышав шорох, девушка приоткрыла веки и заметила лукавое личико Милочки. Отвернув край полога, девочка подняла вверх пальчик и, посматривая то на Нину, то на братишек, прошептала:
- Тише, мыши, кот на клыше, кошку за уши ведет, Нине спать не дает.
"Какая милая девчушка… - подумала Нина. - И как только родители решились на это? И как мне от ребятни схорониться? Ведь они любопытные и пронырливые. А вдруг заметят что-нибудь и проговорятся на улице? Милая мамочка, если бы ты знала, где я теперь… Нет, лучше тебе не знать об этом!"
Как ни будоражили Нину тяжкие мысли, но усталость взяла свое и девушка погрузилась в сон. Сколько она проспала, не знала. Ей показалось, что только прилегла, чуточку вздремнула, и вдруг всем существом почувствовала, что в ее комнате находится какой-то человек.
Приоткрыв глаза, Нина увидела возле кровати, на табуретке, худощавого мужчину средних лет. Голова с проседью, в очках, левое стеклышко склеено. Смотрит на нее пристально, будто изучает черты лица, узнает и вроде как сомневается. Да, похож на доброго сельского учителя, как говорил "Седов". Улыбается краешками губ.
- Здравствуй, дочка, - тихо сказал он. - Отдохнула? - "Отец" наклонился и поцеловал девушку в румяную щеку. - А ну-ка, Нинушка, встань! Я посмотрю на тебя, какая ты теперь стала…
Девушка сбросила с себя одеяло и, одернув юбку, встала во весь рост около койки. Григорий Михайлович тоже поднялся с табурета и, положив руки на плечи девушки, с улыбкой произнес:
- О, да ты вон какая рослая! Догнала меня. Нина смущенно улыбнулась:
- Тогда, в Сухиничах, я была совсем еще девочкой…
- Да, да, конечно, - закивал "отец". - А как жила с мамой?
- Ничего, но голодновато только.
- Ну, мы тебя подкормим. У нас еще, слава богу, коровка сохранилась…
Разговаривая с Григорием Михайловичем как с родным отцом, Нина про себя удивилась: "А чего это мы наедине-то притворяемся?" И тут же все поняла: "За пологом все слышно… Там дети и, может быть, посторонние…" Ее предупреждали, что и стены могут иметь уши…
Отодвинув полог, закрывавший дверной проем, в маленькую комнату вошел крепкий подросток в потертой вельветовой курточке и таких же шароварах. На ногах большие опорки, перетянутые бечевкой. Русые волосы торчат в разные стороны, напоминая ежика.
Подросток вперил в Нину серьезные голубые глаза: в них были любопытство и настороженность. Нинины глаза встретились с глазами мальчика. Оба напряженно, испытующе посмотрели друг на друга.
- Ты что, Артем, не узнаешь старшую сестру? - спросил Григорий Михайлович. - Помнишь, Нина приезжала к нам до войны в Сухиничи и катала тебя на санках?
- А-а… - рассеянно протянул Артем и по-взрослому подал руку. Нина порывисто обняла парнишку и поцеловала в лохматую голову: волосы его отдавали весенней свежестью. Артем резко отстранился и потупился, смущенный неожиданной лаской.
Высунув из-за полога головы, в маленькую комнатку уже заглядывали Сережа, Володя и Милочка. Отец тут же строго предупредил детей:
- Нина будет жить одна, и я запрещаю вам переступать этот порог без ее ведома: она не совсем здорова. И ты, Нинушка, не особенно их привечай, а то не будет тебе покоя. Им только дай повадку!
Григорий Михайлович с Артемом вышли из Нининой комнаты.
Оставшись одна, девушка осмотрелась и, заметив на стене, около шкафа, старенькое, с "веснушками", зеркало, заглянула в него: "Ой, как раскудлатилась! И лицо почему-то красное…" Нина причесалась и прошла в большую комнату.
В это время с улицы Анна Никитична внесла кучу высохшего белья, пахнущего ветром и солнцем. Сложив его на печку, стала собирать ужин.
Солнце уже было на закате и, огромное, красное, отражалось в окнах огненными бликами.
Нина взяла на руки Павлика и села с ним за стол. Вслед за ней уселись и остальные дети. Отталкивая Володю и прижимаясь к Нине, Милочка ревниво пролепетала:
- И я с тобо-ой…
Усевшись за стол напротив "дочери", Григорий Михайлович любовался ею, окруженной детишками, удивлялся и радовался тому, как легко и быстро входит Нина в свою роль, располагая к себе младших "братишек" и "сестренку". Потом с улыбкой начал рассказывать:
- Мать, слышь, иду я с Артемом домой, а соседка-балаболка встречает нас на улице, около двора, и тараторит. "Ой, какую радость-то тебе, Михалыч, господь бог послал! Дочка-старшуха пришла. Ну прямо вылитая лицом в тебя, и если бы ты, кой грех, стал бы отказываться от нее, никто бы тебе не поверил. Как две капли воды…"
Ставя на стол большой чугун с тушеной картошкой, Анна Никитична хмуро проговорила:
- Теперь уж никто не будет знать: только сыч, да сова, да людей полсела.
- Ну и пускай мелет, - усмехнулся Григорий Михайлович, взглянув на Нину. - Бывает, что и пустая болтовня в толк идет…
Артем повел на отца вопросительно-пытливым взглядом, и тот понял, что напрасно обмолвился при детях: как бы нечаянно не повторили где-нибудь эти слова.
Есть стали неторопливо и молча. Лишь изредка отец одергивал того или иного мальчика:
- Перестань лотошить! Бульбы хватит. И не сопи… Что ты воз, что ли, везешь?..
В самый разгар ужина дверь вдруг распахнулась, и в комнату вошли двое: высокий худощавый полицай и коренастый плотный ефрейтор с усиками "кляксой" по имени Фриц. У немца в руках была черная папка.
Прижав к себе Павлика и Милочку, Нина испуганно замерла: "Уж не за мной ли?"
Взмахнув длинной рукой, полицай приветствовал хозяина:
- Здравствуйте, господин писарь.
- Здравствуйте, господа, - ответил Григорий Михайлович, вставая из-за стола и кланяясь.
- О, да у вас, оказывается, прибавление в семействе! - удивился полицай, посмотрев на Нину.
- Старшая дочка пришла с Брянщины, господин Дуров, - как бы извиняясь, пояснил хозяин. - У них там голодновато. Милости прошу гостей к нашему скудному шалашу.
- Значит, помощь к вам пришла, - заметил полицай, оглядывая Нину. - Надеюсь, с паспортом?
- Конечно, а как без этого? - ответил Григорий Михайлович и, видя, что "гости" не присаживаются, спросил: - Может, чайку приготовить?
- Чай - это не горилка, - усмехнулся Дуров. Опасаясь, как бы "гости" не записали Нину в "трудовую армию", Анна Никитична пробурчала:
- Какая уж помощь! Одна немощь. Хворь.
- По виду я бы этого не сказал… - заметил полицай, посматривая на румяное лицо девушки.
- Бывает, что с виду-то яблочко красное, а нутро-то у него с червоточиной… - поспешно проговорила хозяйка.
Пока отец и мать перебрасывались с пришедшими словами, ребята вылезли из-за стола и, сбившись в кучу около люльки, устроили шумную возню, с криком и визгом.
- Чего они у вас такие шелапутные? - удивился полицай. - Как ни зайдешь - орут, словно оглашенные.
Прикрыв уши рукой и папкой, Фриц залопотал по-своему:
- Ви айне хорде вильдер!
- Выйдем на крыльцо, господин писарь, - морщась, предложил полицай. - Да захвати с собой подворный список жителей.
Как только ефрейтор и полицай ушли, ребята мгновенно стихли и как ни в чем не бывало опять уселись за стол.
"И почему это дети вдруг затеяли шумную возню?" - недоумевала Нина. Хотела спросить об этом у Анны Никитичны, но воздержалась. Спросила о другом:
- Чего это вы, мама, наговаривали им о моей хвори?
- А что он, лизоблюд, вылупил на тебя зенки! - сердито ответила Анна Никитична.
- Зачем они приходили?
- Они тут часто рыщут - батраков себе ищут. Не волнуйся, Нина. Отец сходит в волостное правление, и все устроится.
Вернулся Григорий Михайлович лишь в сумерках, когда дети уже спали. Доложился:
- Ну, пока все в порядке.
Затем, наглухо зашторив окна в маленькой комнате, "отец" и Анна Никитична уселись на койке с двух сторон от Нины и при слабом свете керосиновой коптилки начали беседу: поведали девушке об общей обстановке в городе, рассказали подробнее о детях, в окружении которых теперь предстояло Нине жить и работать.
Когда она узнала о том, что Артем бродил поблизости от аэродрома, удивилась:
- А чего там ходить? Самолеты и так на лугу, как на ладони.
- Самолеты, да не те… - разъяснил Григорий Михайлович. - Это у них ложный аэродром. Немцам уже удалось ввести в заблуждение наших бомбардировщиков. Они и нас чуть не разбомбили: осколком окно вышибло…
- А где же настоящий?
- Подальше, за железной дорогой, за рекой.
Пожелав Нине спокойной ночи, Григорий Михайлович ушел, а Анна Никитична задержалась, досказывая девушке, что вот, дескать, ребята оборвались, обносились, а купить белье и одежонку негде. И хотя на барахолке кое-чего и меняют на продукты, на семь ртов не напасешься. У кого детки, у того и бедки!
Нине показалось, что хозяйка намекнула: мол, восьмой рот теперь прибавился. Заметив в глазах Нины обиду, Анна Никитична поспешила ее успокоить:
- Нет, я не о том… Партизаны нас поддерживают. Не голодуем.
После ухода Анны Никитичны Нина долго не могла успокоиться и уснуть. Где-то в отдалении гудели самолеты. Изредка слышались короткие пулеметные очереди в том месте, где был дзот.
Но не эти голоса большой войны волновали девушку. Опять, как и вначале, когда она только что вошла в этот дом, ее мучила мысль о детях.
Артем
На шестой день войны бои шли уже на подступах к этому городу. Заметались люди, хлынули на восток. Побежал Григорий Михайлович к председателю колхоза, взмолился: "Дай подводу!"
А тот ему: "Куда ты на коняге денешься? Немецкие танки уже обошли город, а самолеты расстреливают по дорогам беженцев… Чего зря мечешься? Ведь ты, как и я, репрессированный! Немцы нас не тронут. А тут - обжитый курень. Где родился, там и пригодился…"
В тот момент Григорий Михайлович не придал особого значения поговорке, приведенной председателем, и понял ее сокровенный смысл лишь позднее.
Возвращался он домой поникший, растерянный. Анна Никитична, окруженная детьми, сидела в ожидании мужа на большом узле посреди хаты. В руках у малышей были игрушки, а десятилетний Артем держал бронзовый бюстик Ленина - подарок отца к празднику 7 Ноября.
Увидев в дверях мужа с опущенной головой, Анна Никитична метнулась к нему: "Чего руки опустил? Бог не выдаст, свинья не съест…" И, кивнув на старшего сына, добавила: "Ленина надо спрятать".
Вместе с отцом Артем спустился в подвал, где хранилась бульба, и, завернув бюст в клеенку, закопал его.
* * *
В метельную ночь под новый, 1942 год, когда Григорий Михайлович плел при коптилке соломенные маты на окна, а Анна Никитична пряла куделю, в их дом пришел партизанский разведчик Василий и принял от них присягу.
Став лицом к переднему углу, где висела икона божьей матери и когда-то на тумбочке стоял бронзовый Ленин, в полной темноте и тишине, супруги шепотом повторяли торжественные слова партизанской клятвы: "Я - гражданин Советского Союза, вступая в ряды народных мстителей, клянусь…"
В это время проснулся Артем и притаился, вслушиваясь в слова клятвы. Он не все расслышал, но последние слова присяги особенно взволновали его: "Я, красный партизан, клянусь защищать мою Родину мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагом…"
Артем затаил дыхание. Ему стало страшно: его родители, как показалось от неожиданности, обрекали себя на смерть.
И еще мальчик услышал, что дядя Вася сказал: "Под Москвой Гитлеру так по зубам саданули, что его хваленое войско покатилось назад, бросая технику…"
Эта новость была радостной, но страх у мальчика не проходил. Он думал о том, что, пока наши дойдут до Белоруссии, фашисты еще немало перевешают народа. Вон в городе, на базарной площади, повесили недавно двоих мужчин, а на дощечках, прикрепленных к груди, сделали надпись: "За связь с партизанами". И висели трупы на виду у всех граждан несколько дней - для устрашения жителей, скрывавших подпольщиков.
Увидев повешенных, Артем поведал об этом младшим братишкам. Дети присмирели, притихли, несколько дней не выходили на улицу, не играли.
А вскоре после принятия родителями присяги к ним в дом пришли ночью два партизана, вооруженные автоматами, и переспали за печкой. Проснувшись рано утром, ребятишки заметили чужих людей и испуганно переглянулись.
Ранним утром в дом зашли два немецких солдата и попросили "яйки". Почувствовав опасность, мальчишки задрались между собой и подняли такой истошный крик, что немцы, сунув в карманы трофеи, выскочили из дома. С тех пор ребята встречали опасных гостей страшным шумом, а когда играли на улице, то язык держали за зубами, как приказывал отец. И все-таки дважды они едва не пострадали.
Первый раз, когда Артем запустил бумажного змея. Его схватил патруль и приволок к коменданту, обвиняя мальчика в том, что тот якобы мешает летать самолетам на бреющем полете. Пришлось отцу вызволять сына.
А второй раз "проштрафился" младший братишка, когда дети играли на улице в "пятнашки". В центре живого круга стоял Сережа и, помахивая рукой, скороговоркой долбил:
Вышел Гитлер из тумана,
Вынул ножик из кармана,
Буду резать, буду бить,
Все равно тебе водить.
С последним словом мальчик ткнул Володю в грудь, и все разбежались. Малыш, ошеломленный, застыл на месте: он увидел немца с автоматом в руках, шагавшего по улице прямо к нему. Володя стреканул в свой двор и не слышал, как немец засмеялся, закричав ему вслед: "Цурюк, ду хазе!"
Забежав в дом, испуганный и дрожащий, Володя не сразу мог объяснить матери, что с ним случилось. А потом, заикаясь, рассказал. Мать пожурила Сережу, а Артем отчитал брата построже: "Дурак. Ты что, хочешь, чтобы нашего папу и маму повесили?"
Перепуганный Сережа в ответ пролепетал: "А как же нам играть?" - "А так, - стал учить его Артем. - Вместо слова Гитлер надо говорить "дьявол". - "Все равно догадаются", - возразил Сережа. "Может, и догадаются, а придраться нельзя", - заверил мальчика старший брат.
С тех пор Сережа и Володя, да и другие ребята, играя в "пятнашки", скороговоркой начинали: "Вышел дьявол из тумана…" И далеко от дома не уходили, играли во дворе.
Только Артем ходил везде, даже в город. На базаре на яички и самогон он выменивал хлеб, консервы, сигареты, конфеты, зажигалки. Все это носил в противогазной сумке. И однажды наткнулся на полицая.
Тот уцепился за сумку и крикнул: "Чего несешь, спекулянт?" Артем знал, что за самогонку могут строго взыскать с родителей - комендант города запретил спаивать немецких солдат. Придерживая изо всех сил сумку, Артем заплакал: "Ничего-о… Так… Отдай-ай…"
И тут, на его счастье, за него вступилась проходившая мимо знакомая женщина: "Чего ты к мальчишке привязался?.. Мало тебе измываться над старыми, так еще и за детишек взялся? Побойся бога, если уж людей не боишься!"
Полицай стукнул Артема по затылку, и мальчик упал. Но тут же вскочил и побежал домой. Убегая, он слышал, как полицай скверно выругался и пригрозил: "Погодите, я еще доберусь до вас, большевистские охвостья!.."
Когда немцы захватили город, ребята продолжали учиться по своим учебникам. А потом комендант запретил учителям упоминать на уроках имя Ленина, Сталина, приказал ничего не говорить о Коммунистической партии и Советской власти, как будто их никогда не было. Преподавать разрешалось только "чистую науку", прославляя при этом германский рейх и великого фюрера. Все дети должны были учить немецкий язык.
Однажды учительница Анна Ивановна перевела на немецкий песню "Дан приказ: ему - на запад, ей - в другую сторону, уходили комсомольцы на гражданскую войну". По знакомому любимому мотиву и слова легко запоминались.
Во время урока пения мимо школы проходил полицай Корзун с ефрейтором Фрицем. Услышав "крамольную" песню, они ворвались в школу, разогнали ребят подзатыльниками, а учительницу избили и увели. С тех пор дети перестали ходить в школу.
Но настоящее испытание Артем принял вместе с отцом летом сорок второго года.
…В мастерских, в ближайшем военном городке, работал друг Григория Михайловича, передававший партизанам ценные сведения. Как-то при встрече отец сообщил ему о том, что партизаны нашли две брошенные танкетки, но завести их не могут: нет аккумуляторов. "Может, что-нибудь сообразишь?" - попросил Григорий Михайлович.
Друг сумел вынести аккумуляторы из мастерских и спрятать их в лесу, в заросшем, обвалившемся окопчике, Тогда, взяв двухколесную тачку, Григорий Михайлович и Артем пошли в лес - как бы за хворостом для печки: так местные жители обычно добывали себе топливо. Собирая сухой валежник, они добрались до окопчика, уложили аккумуляторы на дно тачки и прикрыли хворостом. Отец впрягся руками в оглобельки, а сын подталкивал тачку сзади.
Тяжело было везти - железные колеса глубоко врезались в песок! Выехав из леса на опушку, остановились передохнуть. Оглянулись и в испуге замерли:- впереди, на шоссе, которое надо было пересечь, стояли машины, а около них расхаживали немцы и, размахивая руками, о чем-то оживленно говорили.
Что делать? Как быть? Податься назад в лес - могут заподозрить и задержать. Но и долго стоять на месте в ожидании того, что машины уедут, тоже подозрительно. А если идти вперед, можно нарваться…
И все-таки Григорий Михайлович решил идти прямо на опасность, памятуя о том, что в таких случаях чем смелее действуешь, тем лучше. Так и получилось - им удалось пересечь шоссе между машинами, а немцы, занятые своим делом, не обратили на них никакого внимания. Пот тогда прошиб отца и сына!..
Аккумуляторы они закопали у себя на огороде. На другой день к ним заехала женщина на подводе, груженной солью, и увезла добычу в партизанский отряд.
Любимой игрой мальчишек была война, и предводительствовал ватагой обычно Артем. Местом для битвы он выбирал или луг, неподалеку от шоссе, или высотку, с которой просматривался аэродром.
Мальчишки тешились битвой, а Артем, командир, стоял на пригорке, наблюдая сражение, и при этом замечал, сколько и каких машин прошло по "Варшавке", с какими эмблемами на бортах: то это орел, то дубовый лист, то мчащийся кабан, то сидящий волк - каждая немецкая часть имела свой знак. А потом парнишка сообщал обо всем увиденном отцу.
Труднее было наблюдать за настоящим аэродромом: поблизости от него ребятам не давали играть ни патрули, ни фельджандармы, в мундирах с бархатным воротником и с медной бляхой на груди.
В нескольких километрах от города, в деревне, жила тетя Настя, родная сестра Анны Никитичны. Кратчайший путь в эту деревню шел мимо аэродрома. Но для этого нужно было пересечь небольшую речушку и пройти около поста полевой жандармерии.