- Поводи Красавку, пусть она пощиплет немного. А сама стала играть с Павликом и присматриваться к шоссейке, мысленно пересчитывая технику и живую силу врага.
Вот железной лавиной, грохоча и сотрясая землю, несется колонна танков с крестами на бортах, а вслед за ними - тягачи с пушками. Вот с ревом и подвыванием катят дизельные транспортеры и тяжелые автомашины, в которых будто многоголовое чудище, сидят в касках солдаты, тесно прижавшись друг к другу. И вид у этих солдат такой, словно ничто и никто не остановит их в движении на восток…
В тот день, после обеда, Григорий Михайлович ушел в город и вернулся к вечеру, когда Нина уже передала в Центр сведения о прошедших по шоссе войсках. Она знала, что "отец" никогда не являлся из города с пустыми руками.
- На станцию Березина пришел эшелон с тюкованным сеном.
- Ну и что? - удивилась Нина.
- Надо бы передать в Центр.
- А стоит ли? Подумаешь, сено!
- Почему-то на каждой платформе часовой. Знать, эшелон особой важности…
Нина недоуменно повела плечами и села за машинку "шить": надо было подготовить это сообщение. Потом взяла ведро с водой и направилась во двор, к сараю, где хранилась теперь рация, спрятанная в соломе.
Подходя к сараю, девушка оглянулась по сторонам: поблизости никого. И около дзота - тоже. Видимо, солдаты сидят в своей норе.
Как только Нина вошла в сарай, Красавка потянулась к ней и промычала: му-у…
- На, на, милая. - Девушка поставила ведро под морду коровы. Но та не притронулась к воде и опять замычала. Тогда Нина сунула ей хлебную корочку, как делала это обычно перед дойкой, и отошла к стожку соломы.
Примостившись в его нише, развернула рацию и, прикрыв ее телом, быстро выстукала морзянкой то, что передал ей "отец". Перейдя на прием, получила приказ: "Выясните, что находится под сеном".
На следующий день, вернувшись к завтраку из города, Григорий Михайлович огорченно сообщил, что ночью эшелон с сеном проследовал дальше.
"Эх, упустили!" - едва не воскликнула с досадой Нина и с укором взглянула на "отца", будто винила его за это. И тот почувствовал себя неловко, словно и в самом деле был виноват…
- На подходе еще такой же эшелон, - шепнул он "дочке" и опять куда-то ушел.
А Нине думалось: окажись она сама в городе, то, наверное, давно бы все выяснила. Но это было ох как непросто!
…На станции - полутемно. Кое-где одинокие фонари стрелок высвечивали стальные пути, на которых стояли эшелоны с воинскими грузами. На пятой линии - цепочка длинных платформ, высоко груженных тюками сена.
Именно к этому составу шагали двое: приземистый усатый мужчина нес молоток на длинной ручке, а у высокого широкоплечего была в руке масленка. Оба - в потертых, замасленных куртках, у высокого на голове - старая приплюснутая кепка, у усатого - форменная фуражка железнодорожника со смятой тульей.
Подходя к нужному эшелону, они услышали окрик часового:
- Хальт! Цуркж!
- Чего орешь? - проговорил усатый глухим голосом. - Их бин ваген майстер, а это - масленщик. Никс шмирен - пике сарен: не подмажешь - не поедешь. Буксы загорятся.
Присмотревшись к усатому, часовой узнал в нем того, (кто еще днем осматривал вагоны.
- Гут, гут, майстер, - солдат махнул автоматом, пропуская двоих к эшелону, который готовился к отправке.
Мастер и масленщик неторопливо зашагали вдоль состава. Останавливаясь около вагонов, усатый постукивал молотком по осям и колесам, не появилась ли в металле трещина.
Вдруг мастер наклонился и, вынув из-за пазухи железную коробочку, "приклеил" ее к стальной раме платформы; это была магнитная мина, похожая на черепашку.
Пройдя весь состав от хвоста до паровоза, они убедились в том, что на каждой платформе сидит автоматчик.
"Охрана надежная… - задумался "масленщик". - Как же все-таки пробраться на какую-нибудь платформу и проникнуть под тюки?.." Он зашел за шпалы, лежавшие штабелями между путями, и присел там как бы по нужде, а усатый проследовал дальше, к станции.
Вскоре эшелон тронулся. Сидя за шпалами, "масленщик" приметил, как перед отходом поезда часовой, стоявший на тормозной площадке последнего вагона, перелез на платформу и уселся там в нише между тюками. Да, на сене явно поуютнее и не будет так продувать, как на открытой площадке!
Когда последний вагон поравнялся с тем местом, где укрывался "масленщик", он выскочил оттуда, пригибаясь, кошкой вспрыгнул на ступеньки тормозной площадки последнего вагона и, скорчившись, замер.
Убедившись в том, что не был замечен часовым, поднялся на тормозную площадку и присел на корточки, крепко сжимая финку: а вдруг немец вздумает вернуться на свое место?
Большегрузный поезд, набирая скорость, прогромыхал через мост и покатился к линии фронта.
"Масленщик" прислушался: часового не слышно. Может, уже задремал? Нет, надо выждать. Взглянул тихонько на край дощатой стенки и увидел солдата: тот нахлобучил на лоб стальную каску, и было неясно, закрыты у него глаза или нет. Вот он склонил голову налево. Значит, надо подбираться справа…
Цепляясь за край дощатой стенки, "масленщик" переполз через нее и прильнул к тюкам. Передохнув, пополз к нише справа. В последнее мгновение часовой вдруг открыл глаза и схватился было за автомат - даже успел пробормотать "хенде", но затем вместо слова "хох" из груди у него вырвался лишь глухой хриплый стон: "Ох…"
Сняв с убитого автомат, "масленщик" стал быстро действовать: теперь нельзя медлить - скоро будет станция. Да и магнитная мина может сработать! Раздвинув тюки, он нащупал… холодную сталь. Выдернул один тюк, другой, третий… Гусеница! Широкая! Кажется, около метра… Вынув еще несколько соломенных тюков, изучил лобовую броню: пожалуй, пятнадцать сантиметров будет… Ого, какой-то новый, сверхтяжелый танк!
"Масленщик" перебрался на тормозную площадку и, присев на ступеньках, стал выжидать благоприятный момент для прыжка: скоро станция, и поезд при подходе к ней наверняка замедлит ход. Вроде уже светает - звезды начинают бледнеть…
Вскоре поезд действительно начал притормаживать. Вот-вот покажутся дзоты, окружающие станцию. Крепко прижав автомат к животу, "масленщик" прыгнул по ходу движения и кубарем покатился по песчаному откосу…
* * *
Об этой ночной разведке Нина ничего не ведала. Узнала лишь на другой день от "отца". Передавая "дочери" сведения, он шепнул ей на ухо:
- Я таких чудовищ у них не видел… Наверно, хотят ошеломить нас!
* * *
Не знали тогда ни "масленщик", ни Григорий Михайлович, ни Нина о том, что Гитлер решил подавить наши войска на Орловско-Курской дуге новыми танками с грозными названиями "тигр" и "пантера".
Вскоре Центр получил от Луги и Лана эти ценные сведения.
Ночной гость
Май сорок третьего года был прохладный, и Григорий Михайлович, надевая телогрейку, вспомнил пословицу: "Вот так май! Коню сена дай, сам на печь полезай". А жена поправила его: "Май холодный - год хлебородный".
Заботы о большой семье не давали им покоя. Кроме картошки, посаженной на огороде, были у них посеяны рожь, овес и просо на небольших делянках недалеко от поселка. "Была бы бульба, просо да жито - проживем сыто", - не раз говорила Анна Никитична.
Прислушиваясь к разговору местных жителей, Нина улавливала в них главную заботу - о пище. Девушка внимательно присматривалась к людям, которые приходили к "отцу", и каждого прощупывала взглядом: кто он, что он?
Но понять их было не так просто: люди чурались друг друга и нередко скандалили по всяким мелочам. Вот, например, длинноносая соседка повздорила с Анной Никитичной из-за того, что чужие куры перешли на ее двор и что-то там поклевали…
Вгорячах Анна Никитична обозвала соседку "языкастой ведьмой", за что та еще больше взвилась:
- Молчи, коммунистка! Думаешь, если твой муж помощник старосты, то на него и управы нет?
И понесла на всю улицу: "А уж и впрямь ли Нинка - дочка Михалыча? Уж больно мачеха ласкова с падчерицей: к работе не приневоливает. Может, это как раз дочь какого-нибудь партизанского комиссара и ее тут укрывают, чтобы потом милость от коммунистов получить?.."
* * *
Услышав все это, "отец" встревожился. Конечно, на чужой роток не накинешь платок, но как бы и впрямь кто-нибудь не подхватил болтовню соседки. И посоветовал жене - хоть для вида - поругать Нину погромче, чтобы все услышали.
И стала Анна Никитична поругивать "падчерицу": или за то, что малых детей не присмотрела, или за то, что огород не прополола, корову вовремя не напоила и не подоила…
Видя, что мать отчитывает старшую сестру, дети вступились за нее. А Милочка со слезами на глазах все просила:
- Мамочка, не надо Нину лугать. Она хоошая. Я люблю ее!
Артем же и Сережа вызвались во всем помогать девушке, лишь бы она управлялась с поручениями матери.
Но теперь соседка стала злословить по-другому:
- Кажинный день писарша шпыняет свою падчерицу: то не так села, то не так встала, то не так сделала. Сама слышала, как мачеха выговаривала, что у девки руки-крюки! Посмотрите, и одевает ее кое-как - в ситце ходит, а у самой-то небось сундук ломится от добра. Известное дело: ма-а-чеха! А он-то, отец, молчит, не перечит жене - под башмаком у нее. Вот и гулять девку никуда не пускают… Да и то надо понять: куда пойдешь в ситчике? В черном теле старшуху держат, а она-то, покорная, терпеливая, все сносит и хоть бы словечко какое насупротив мачехи сказала…
- Аня, ты уж не очень нажимай на Нину, - снова попросил Григорий Михайлович, - подозрительным может показаться.
- И так - нехорошо, и так - плохо! - рассердилась жена. - На каждое чиханье не наздравствуешься.
"И то правильно…" - мысленно согласилась с ней Нина, раздумывая о том, как трудно угодить чужим людям.
Тревожили Нину и мысли о семье "дублера": командиры приказали хранить рацию в доме Павла Степановича, но "отец" почему-то сделал по-своему.
Когда Нина спросила об этом у Григория Михайловича, тот нехотя ответил:
- Видишь ли, Нина, партизаны ему доверяют, но… лично у меня есть опасения. В колхоз Павел не вступал: извозничал. Да и родич его, Тимофей, в чести у немцев. Заметь, раньше он был единоличником и шабашничал по столярному делу, а теперь, при немцах, открыл свою мебельную мастерскую. К тому же, за дочерью этого Тимофея волочится следователь СД. Вот и соображай, что к чему…
Нина задумалась: "Как все тут сложно и странно переплелось! И не разберешься сразу… Конечно, осторожность никогда не мешает, но почему же партизаны и "Седов" доверяют Павлу Степановичу, а "отец" в нем сомневается? Может, все-таки излишне перестраховывается?"
* * *
Раздумывая о здешних людях, девушка все не могла уснуть. Время было уже за полночь, когда она услышала стук в дверь. Негромкий, осторожный - один короткий и два протяжных, царапающих. По Морзе выходит буква "в".
"Отец" подошел к двери и спросил: "Кто там?"
Вместо ответа все тот же стук: один короткий и два длинных.
Григорий Михайлович открыл дверь и впустил кого-то в большую комнату. Потом отвернул полог и позвал "дочь".
- Нина, это Вася!
Девушка поздоровалась с партизанским разведчиком.
Гость вынул из кармана что-то, завернутое в тряпочку, и передал хозяину: оказалось, очки.
- Примерь. Может, подойдут?
- Каганец засветить? - спросила Анна Никитична, встав с постели.
- Нет, нет, не надо, - отказался партизан и вместе с "отцом" и "дочерью" прошел в маленькую комнату.
- Нина, - тихо попросил Василий, - передай в Центр, что на шоссе концентрируются ягдкоманды с танками. Наверное, будут охотиться за нашей бригадой…
Парень закурил папироску и, глубоко затянувшись, простуженно закашлялся. От ужина он отказался и, одернув на себе топорщившуюся куртку, под которой таились автомат и пачка свежих газет, заторопился:
- Дзякую! Пойду ночевать к "дублеру": мне строго-настрого приказали оберегать ваш дом.
Напоследок вынул из-за пазухи две газеты - "Правду" и местную партизанскую, передал их хозяину.
- Это - только для вас, а остальные "дублер" разнесет сам.
Нине хотелось немедленно передать сведения, полученные от партизанского разведчика, в Центр, но "отец" не разрешил:
- Сейчас опасно: по Васиному следу могут идти. Передашь утром.
Уединившись в своей комнате, девушка погрузилась в "Правду" и прочитала газету от первой до последней строчки: все ей было важно, интересно! Никогда раньше Нина не испытывала такой жадности к сухим газетным строчкам.
Особенно порадовало то, что, оказывается, в 1942 году Гитлер был вынужден бросить против партизан почти десятую часть своей пехоты. А в этом году - и еще больше. "Есть в этой борьбе и наша маленькая частичка…" - с гордостью подумала девушка.
Потом она зашифровала сведения, переданные Василием, легла в постель. А проснулась оттого, что вскрикнула во сне.
- Ты что, Нина? - спросила Анна Никитична, приоткрыв полог.
Протирая глаза, девушка пробормотала:
- Собака приснилась. Вроде укусить хотела.
- Собака - это, значит, к тебе друг какой-то хочет приласкаться.
- Какой там друг… - усмехнулась Нина и встрепенулась. - Ой, что это я прохлаждаюсь?
Вскочив с кровати и даже не умываясь, она схватила подойник и пошла в сарай, чтобы связаться с Центром. Все передав, Нина перешла на прием и получила новое задание: "Ведите наблюдение за власовцами".
"Да, пока все сходит с рук, - думала девушка. - Или уж я такая везучая, или немцы даже не допускают мысли, что простая девчонка может совершить что-либо опасное для них…"
И тут Нина вспомнила, как дома, бывало, если она начинала чем-нибудь похваляться, мать сразу же обрывала ее: "Прикуси язык, а то дьявол подкузьмит…"
"Конечно, это глупое суеверие…" - решила девушка, но, выходя с ведром молока из сарая, оглянулась по сторонам и легонько прикусила кончик языка: на всякий случай.
Страшная собака
Утром того дня Артем вбежал с улицы и приглушенно воскликнул:
- Машина!
- Какая машина? - удивился отец, сидевший за столом и перебиравший бумаги.
- С рогулькой!
Нина, одевавшая малышей, тревожно переглянулась с Григорием Михайловичем: пеленгатор…
Занимаясь каждый своим делом, "отец" и "дочь" смотрели в окно, как машина с радиопеленгатором проходила по улице на малой скорости. Вот она остановилась против их дома, постояла немного, потом развернулась и пошла обратно.
Артем выбежал на улицу и вскоре вернулся:
- Уехали!
- Побудь там еще, - приказал отец. Мальчик выскочил из дома.
Весь этот день был пасмурным: серой кошмой нависла над головой низкая пелена туч, потом посыпался, словно через сито, дождь.
Нину такая погода угнетала, навевала тоску. Все время хотелось спать, но заснуть она не могла: ожидала чего-то страшного и не знала, как избавиться от тяжелой тревоги.
Пасмурная погода как бы приблизила сумерки. Малых детей Анна Никитична накормила пораньше и уложила спать, а потом сели ужинать взрослые и Артем. Огонь не зажигали.
"Отец" наклонился к "дочке" и тихонько сказал:
- Я разобрал и почистил. Что-то вроде заедает… Нина встала из-за стола и направилась в свою комнату.
- Доела бы, - сказала ей вслед Анна Никитична.
Артем повел глазами на уходившую из-за стола "сестру", на отца, на мать и продолжал есть все так же неторопливо. Но как только Нина оказалась в своей комнате, встал:
- Схожу на улицу.
- Да куда ты в такую погоду? - возразила мать. А отец махнул рукой:
- Пусть сходит! Не сахарный - не растает.
- Накинь хоть дождевик, - подсказала Анна Никитична.