В темноте ей постоянно чудилось, что к дому идут гестаповцы с собаками на поводках, окружают его и вот-вот ворвутся. "Буду стрелять до предпоследнего патрона…" - билась в голове мысль. А за ней другая: "Но как же тогда моя новая семья?"
Утром, только взошло солнце, а дети еще спали, Нина надела старенькое платье, повязала на голову платочек "шалашиком" и, взяв корзинку, сказала:
- Ну, отец, покажи-ка мне, где найти щавель.
- Вот и хорошо, - поддержала ее Анна Никитична. - А я вам из него зеленых щей наварю. Кстати, зайди на обратной дороге к брату Ивану и возьми у Нади в шитье сарафан.
Григорий Михайлович закурил, о чем-то раздумывая, а потом решительно сказал:
- Ладно. Пойдем, покажу. Только не лезь поперед батьки в пекло. И возьми нож.
Выйдя из дома, они направились на противоположный конец улицы. Бабы выгоняли из дворов на пастьбу коров и телят. Проходя мимо дома "дублера", Нина с неприязнью заглянула в его двор: Павел неспешно запрягал лошадь в повозку. И чего они устроили такую панику, еще больше усложнив ее работу?
Шли они по улице молча. Лишь один раз "отец" сказал:
- Я перенес рацию поближе к нашему полю и спрятал под можжевеловый куст. Во-он видишь его в овсе? Под ним. Да не смотри пристально… А по меже щавель растет. Не забудь набрать.
И, уходя, предупредил:
- Только ты долго не задерживайся - надо еще успеть щи сварить.
Обойдя свое небольшое просяное поле, Григорий Михайлович сорвал желтеющую зыбкую кисть и пошел к домику Ивана, что стоял неподалеку: понаблюдать из его двора за Ниной.
Девушка одна вышла к меже, на которой среди пырея рос щавель. Срывая свежие листочки, она все посматривала по сторонам. На поле, кроме нее, никого не было. Невдалеке по шоссе проходили военные машины.
Хорошо просматривались отсюда и два холмика - дзоты в тылу поселка. Но солдат около них не было видно. "А может, за мной кто-нибудь следит незаметно?.." - мелькнула тревожная мысль.
Наполняя корзину щавелем, Нина медленно приближалась к можжевеловому кусту. Белесые сережки овса гроздьями свисали вниз, нежные и скользкие на ощупь. Девушка сорвала одну гроздь, сшелушила на ладонь несколько мягких зерен и, бросив их в рот, высосала сладковатое молочко.
Обойдя можжевеловый куст, Нина опустилась около него на корточки и замерла. Пожалуй, со стороны ее совсем не видно. Девушка присмотрелась к сухой песчаной земле. Следы "отца" затерты: видно, маскировал. Да не очень аккуратно - торопился. А вот и условленный камешек - тут надо копать.
Поковыряв ножом, Нина разгребла мягкую песчаную землю, нащупала завернутую в клеенку рацию: свой "Северок". И батареи в чехле. Все как будто цело… Но не повреждена ли внутренняя проводка? Извлекая из земли рацию и отряхивая ее от песка, девушка осматривала ее, осторожно ощупывала, словно живую. Нет, вроде все в порядке…
Обматывая антенной ветки можжевельника, Нина поразилась тому, какие они эластичные, сильные. Их можно было пригнуть до самой земли, а они не ломались и стремительно распрямлялись снова. Этот куст показался девушке чудесным живым существом, которое охраняет ее от вражеских глаз и поддерживает.
Она надела наушники и стала нащупывать позывные радиосигналы: работает. Оглянувшись по сторонам, Нина вынула из-за пазухи листочек папиросной бумаги и стала быстро выстукивать ключом морзянку о подрыве бензосклада. О том же, что случилось с рацией, умолчала.
После того как простучала "перехожу на прием", получила ответ: "Благодарим, будьте осторожны, берегите себя". "Ох, мама! - вздохнула Нина, и слезы навернулись у нее на глазах. - Они там, в Центре, будто почувствовали, что мне сейчас очень тяжело…"
"Ну а что же теперь делать с "Северком"? Отнести под щавелем в корзине домой? Но этим я снова в случае обыска подвергну всю семью смертельной опасности. Вернуть в дом "дублера"? Не менее опасно. А что, если оставить здесь? Пожалуй, это будет вернее и для сохранности рации, и для работы…"
Но все-таки Нине жаль было оставлять рацию в поле. Все равно что расстаться с личным оружием. А что делать? И девушка, обложив ямку листьями щавеля, стеблями овса, осторожно опустила в нее рацию и батареи. Потом засыпала все песком и заровняла свои следы. Как будто ничего не заметно… Может, притрусить еще травой? Нет, лучше оставить так: под песочком менее заметно.
Осмотрев еще раз место, где был спрятан "Северок", и убедившись, что все сделано аккуратно, Нина выпрямилась и огляделась вокруг. Никого! Нет, вон какая-то баба с корзиной, наверно, тоже идет за щавелем.
Девушка неторопливо двинулась по травянистой меже. По пути она сорвала несколько васильков: "Милочке подарю!" А взглянув на свои руки, ахнула: все в зелени, в песке! А что, если кто-нибудь встретит и спросит, почему, мол, в земле копалась? Уж не клад ли искала?
Нина торопливо вытерла руки подолом и пошла, подняв голову, как будто была довольна тем, что набрала полную корзину щавеля.
Недалеко от нее, по шоссе, промчалась машина с солдатами. Один из них помахал девушке рукой и что-то крикнул веселое. Остальные рассмеялись.
Обойдя просяную делянку, Нина вышла в конец поселка, где стоял домик Ивана, и вспомнила, что Анна Никитична наказывала ей зайти к его жене Надежде и взять материал, чтобы сшить ей сарафан.
Хозяйка встретила девушку во дворе и приветливо затараторила:
- Ой, господи, в кои-то веки заглянула к нам! Заходи, заходи, милая, в хату.
Нина переступила порог и остановилась: за столом сидели шестеро ребятишек, мал мала меньше, и хлебали деревянными ложками кашу с молоком из одной большой миски.
- Все ваши? - удивилась девушка.
- Все мои.
Наклонившись к Нине, женщина прошептала:
- Большенький-то, Витя, правда, от первой жены Ивана. Да все равно как родной мне. Я их и не различаю. Одна стайка в одной закуте.
Нина сняла с Надежды мерку и, взяв кусок цветного ситца, ушла: ей не терпелось доложить "отцу", что с рацией все в порядке и что она передала сообщение о диверсии.
- Вот молодец! - воскликнула Анна Никитична, увидев девушку с полной корзиной щавеля. - Теперь нам на неделю хватит!
Радовалась она, конечно, не щавелю, а тому, что Нина вернулась и что все у нее обошлось благополучно.
Уединившись с "дочкой" в ее комнате, "отец" упрекнул девушку:
- Надо было принести "Северок" домой: никто бы тебя со щавелем не остановил.
- Другие рискуют больше, чем я, - сказала Нина, глядя прямо в глаза Григорию Михайловичу. - Без риска тут ничего не сделаешь.
- А как же дальше будет? - спросил "отец".
- А так и оставим пока, - ответила Нина. - Просто теперь каждый день буду ходить на прополку проса и сбор щавеля.
Девушка понимала, что это небезопасно, что не может, наверно, продолжаться долго. Но другого выхода у них пока не было.
Именины Павлика
Трижды начиная с апреля 1943 года Гитлер намечал решительное наступление на Орловско-Курской дуге и трижды откладывал его. Наконец он окончательно решил дать сражение в начале мая, объявив своим войскам, что "победа под Курском должна явиться факелом для всего мира…".
В июне через город, в котором обосновалась Нина, передвигалось на восток особенно много немецких войск. В дом Григория Михайловича часто забегали солдаты, чтобы попить воды или молока. Ехали они из Франции, Голландии, Дании, где им жилось так вольготно. По их самоуверенно-веселому поведению можно было понять, что они верят в свою счастливую звезду: после победы на русском фронте фюрер обещал дать каждому солдату по сто гектаров земли.
К "отцу" ежедневно поступали от друзей сведения о проходящих войсках противника, и Нине приходилось утром и вечером, а иногда и днем ходить на "прополку проса" и передавать в Центр радиограммы. Ходила она туда с Анной Никитичной или с Артемом.
После пятиминутных передач девушка так уставала, будто работала несколько часов: ощущение постоянной опасности выматывало силы. Теперь она ни на минуту не расставалась с пистолетом, даже спала с ним. Делалось это не только из соображений постоянной готовности, но и для того, чтобы в случае обыска в квартире его не могли обнаружить.
Через два дня после того, как рацию вынесли в поле, во всех домах поселка действительно был обыск. Его производили трое: два немца - лейтенант и ефрейтор - и полицай Дуров.
Когда они вошли в дом Павла Степановича, то ни хозяина, ни его сына дома не было. Женщины, увидев знакомого полицая, переглянулись: уж не выдал ли он их? Но тот сказал офицеру: "Я в этом доме бываю". Непонятно было: то ли это означало, что тут все надежно, то ли наоборот…
Но обыск у "дублера" провели только в доме, и весьма поверхностно, не заглянув ни в чулан, ни на чердак. У "отца" же облазили все: комнаты, подпол, сарай. И даже поднялись на пыльный чердак.
Больше всех старался ефрейтор Фриц с усиками "кляксой". Но, покидая дом, извинился:
- Простите, господин писарь. Динст ист динст - служба есть служба.
- Конечно, я понимаю, - закивал Григорий Михайлович.
Этот обыск взволновал и его, и Нину. Значит, Дуров предупреждал не напрасно: враги что-то учуяли.
Тревожило девушку и то, что питание к рации "отец" хранил по-прежнему у старосты. Хотя Григорий Михайлович и заверял, что более безопасного места не найти - при обысках немцы обходят этот дом.
Цепочка становилась слишком длинной: батареи к рации идут через какую-то тетю Катю, которую Нина никогда не видела, а теперь вот еще и староста. Такая цепочка может где-нибудь порваться, оказаться ненадежной.
Нине было досадно, что "отец" не доверяет ей всех тайн. И хотя девушка сознавала, что к этому его обязывает строгий закон конспирации, но все же… Ведь она могла бы что-то подсказать ему, а может, даже предостеречь от ошибочных шагов!
Вот и о "свадебной" операции не предупредил ее… А надо бы. Хотя партизаны и нанесли фашистам двойной удар - после подрыва бензосклада половина караульной команды была расстреляна за "предательство", но еще неизвестно, чем все это кончится. Таскали на допрос и жениха, но отпустили. А "отца" пока не трогают. Надолго ли?
Как-то в дом Григория Михайловича пришел радиотехник и принес новый репродуктор. "Чего это он? - удивилась Нина. - И старый динамик хорошо работает!"
Сидя в своей комнате за пологом, она прислушивалась к разговору "отца" с Семеном. Тот в чем-то настойчиво убеждал Григория Михайловича и при этом говорил, что доктор-де свой человек, просил спасти его.
"Отец" сначала не соглашался, ссылаясь на то, что это рискованно. Но потом, когда Семен сказал, что "раненые партизаны пропадают без хирурга", все-таки согласился: "Ладно, присылай завтра".
На другой день с раннего утра Анна Никитична затопила печь и затеяла пироги по случаю дня рождения Павлика, а Григорий Михайлович предупредил "дочь":
- Нина, к нам придут гости. Ничему не удивляйся.
К обеду в дом зашли двое: незнакомая женщина в бордовом платье и немецкий офицер. Присмотревшись к ним из-за полога, Нина узнала в мужчине врача, который приходил к ней во время болезни, и удивилась: "Чего это он в таком обличье?"
Гости - как выяснилось, муж и жена - поздравили хозяев с именинником и передали взрослым какой-то сверток, а детей одарили конфетами. Потом уселись за стол и начали о чем-то болтать. Нина хотела было уйти с ребятами на улицу, но к ней зашел "отец" и пригласил к столу:
- Что чураешься? Это же свои люди!
Поправив прическу, девушка вышла к гостям и молча поклонилась.
Дети тоже хотели было сесть за стол, но Анна Никитична, дав им по пирожку, выпроводила гулять. И Нина поняла, что "мачеха" охраняет гостей от детских ушей.
Девушка села около незнакомой женщины, и та сразу же начала ее выспрашивать:
- Ну как ты себя чувствуешь после болезни? Нина вопросительно взглянула на врача:
- Ничего. Спасибо.
- Да ты, я вижу, скромница, - проговорила женщина, обнимая девушку за плечи. - Не обижают тебя тут?
"Чего она все допытывается? - насторожилась Нина. - Чего ей надо?" А та продолжала:
- Мой муж говорил, что ты молодец!
"На что это она намекает? - встревожилась Нина. - Неужели что-то знает про меня?"
Выпили по рюмке самогона и начали закусывать, болтая о том о сем - больше всего на мелкие, бытовые темы. И девушка поняла, что гости тянут время, то и дело посматривая в окна.
А вскоре в дом вошла рыжеволосая плотная женщина и с ней рослый подросток лет пятнадцати, которого она называла Валентином. Взяв по куску пирога, он и Артем отправились на улицу.
Через некоторое время пришли красивый черноволосый юноша вместе с молоденькой застенчивой девушкой: это тоже были дети рыжеволосой женщины.
- Все в порядке, мама, - тихо сказал ей юноша.
Нина настороженно присматривалась к людям, прислушивалась к их разговору и никак не могла уловить, ради чего они тут собрались. Лишь услышала, как "отец" шепнул Артему: "Захвати свою гармошку и в случае чего заведи "Лявониху"…"
В разгар праздничного именинного обеда в дом вошел брат "мачехи" Иван, и Григорий Михайлович потянул его за стол:
- Выпей за племянничка!
- Нет, Гриша, некогда. Пойди-ка сюда на минутку.
Они удалились в Нинину комнату, и девушка услышала их приглушенный говор: "Да ты с ума сошел, Иван! Что это за люди и что у них на душе?.." - "Я знаю, Гриша. Иначе бы не привел". - "Ты сорвешь мне все дело… Понимаешь?" - "Понимаю. И все-таки возьми. Головой ручаюсь! Полицай будет вроде охранять офицера, а оружейный мастер - золотые руки. Пригодится! Я давно обещал переправить их в лес…" - "фу-ты, черт! - выругался "отец". - Ладно. Где они?" - "Во дворе…" - "Ах ты, бесшабашная твоя голова! Привел и не спросил у меня… Ну, хорошо, чего уж теперь делать? Давай их сюда, посмотрим…"
Иван вышел из дома, а Григорий Михайлович, присев к столу, извинился перед Ниной:
- Непрошеные гости пожаловали. Но, кажется, невредные.
Девушка поднялась было, но "отец" придержал:
- Ты куда? Сиди спокойно.
- Мне надо выйти.
- Чего ты ее удерживаешь? - вмешалась Анна Никитична. - Человеку, может, надо по своему делу…
Выходя из дома, Нина увидела троих мужчин, приближавшихся к их крыльцу: Ивана, полицая Дурова, которого она не раз встречала в доме "дублера", и незнакомого бородатого мужчину с угольно-черными глазами. Мелькнуло опасение: "Зачем дядя ведет их сюда?"
Присоединившись во дворе к детям, девушка стала играть с ребятами в прятки, а сама наблюдала за домом и временами поглядывала на улицу, где у калитки вместе с Валентином сидел Артем, не сводивший глаз с улицы.
Потом Нина услышала песню, которая тихо полилась из дома через открытое окно: "Как родная меня мать провожала, тут и вся моя родня набежала…" Защемило сердце: девушка вспомнила, как эту песню пели мама и отец.
И вдруг Нина услышала, что Артем запиликал на губной гармошке "Лявониху" - сигнал опасности. Она посмотрела на улицу и съежилась: к ним шла группа итальянских солдат - Нина узнала их по голубым беретам.
Войдя в дом и увидев за столом лейтенанта немецкой армии, они вытянулись у порога, и один из них доложил:
- Битте ум эндшульдигунг, герр лойтнант. Вир ха-бен дурст.
- Гут, битте, бите, - пробормотал "офицер". Анна Никитична дала солдатам жбанок молока, и они по очереди напились. Поблагодарив хозяйку по-немецки: "данке, данке", итальянцы объяснили лейтенанту, что идут домой, так как военный договор у дуче с фюрером кончился и они не желают больше воевать. А пешком идут потому, что им не дали машин. Попрощавшись - "чао, чао", - итальянцы откозыряли лейтенанту, а один из них сунул автомат в угол.
После их ухода гости громко затянули "Из-за острова на стрежень". Веселые голоса лились через открытые окна на улицу. Прохожие останавливались против дома Григория Михайловича и, слушая старинную песню, качали головами: а чего, мол, и не гулять нашему писарю? У него вон какое знакомство - немецкий офицер за столом…
Солнце клонилось к западу. Теперь на огненное светило можно было смотреть не щуря глаз.
Нина вошла в дом, неся на руках именинника. Вслед за ними плелась уставшая Милочка.
- Он спать захотел.
- Уложи его пока у себя, - сказала Анна Никитична.
Нина устроила малыша на своей койке и не успела пропеть ему "Баю, баю-юшки, не ложись на краешке", как он уже уснул.
"Подвыпившие" гости притихли за столом, и девушка услышала, как врач сказал Григорию Михайловичу:
- Может, уже снять мундир и переодеться?
- Ни в коем случае, - запротестовал "отец". - Так лучше пройдете. А ты, Дуров, иди вроде как в охране офицера. Вот тебе и автомат: итальянец оставил.
И когда красное солнце окончательно скрылось за горизонтом, "веселая" компания вышла из дома. Люди были "пьяные", говорили громко. Приплясывая, Анна Никитична пропела частушку:
Гриша мой, Гриша мой,
А я - Гри-ши-на.
Гриша кофточку купил,
А я - вы-ши-ла…
Полицай и черноглазый поддерживали под руки пошатывающегося немца. Женщины шли обнявшись.
Отойдя немного от двора, Анна Никитична и Нина остановились, а остальные направились по лугу к шоссе, по которому катили на восток машины с солдатами и вооружением. И вскоре пересекли шоссе, пошли по лугу.
- Мама, куда они? - спросила Нина.
- Молчи, - дернула ее за рукав Анна Никитична.
- А как же отец?
- Придет, никуда не денется! Ох, как бы и в самом деле не забрел куда не следует… - "Мачеха" устремилась вслед за компанией и вскоре вернулась с мужем.
Усталый, разомлевший не столько от выпитого, сколько от волнения, Григорий Михайлович попросил у Нины прощения:
- Ты уж, дочка, не сердись на меня. - Он на мгновение задумался, как бы решая про себя, говорить ли о происшедшем "дочери" или погодить. - Может, ты, конечно, в чем-то сомневаешься и осуждаешь меня, но… тут сложилась такая обстановка…
Григорий Михайлович задумчиво помолчал и продолжал:
- Впрочем, говорить об этом еще рано. Давай-ка лучше спать! Утро вечера мудренее, завтра будем умнее.
В ту ночь Нина долго не могла уснуть: "Что же это за люди? Зачем они приходили? Куда отправились? Почему "отец" что-то скрывает от меня?.."
Ранним утром, когда Нина еще спала, Григорий Михайлович куда-то ушел и вернулся только к обеду. Уединившись с "дочерью" в ее комнатке, он сказал ей:
- Понимаешь, Нина, надо было помочь партизанам. Надо. Петр Иванович - хороший хирург, но волей судьбы оказался в госпитале РОА. Очень тяготился своим положением и давно уже просил переправить его в лес. Да нельзя было! Во-первых, он сам тут нам помогал кое в чем. А во-вторых, его жена заведовала аптекой, и через нее медицинские средства отправлялись к нашим друзьям. Теперь в лесу завязались тяжелые бои, и у партизан появилось много раненых. А хирурга у них нет. Вот и пришлось переправить к ним Петра Ивановича. Что же касается полицая Дурова, то за ним мы давно наблюдали и пришли к выводу, что он поневоле надел лягушачий мундир. Ну а этот, черноглазый, - военнопленный, которого узрел Иван и поручился за него головой…