Феликс, не снимая пальто, раскрыл портфель и вытащил почему-то белую холщовую торбочку, а из нее извлек какой-то документ.
- Вот твое удостоверение. - Он положил на стол продолговатую картонку с чьей-то фотографией. - Тебя зовут Марта. Фамилия - Шиховска. Ты Марта Шиховска, дочь Юзефа. Родилась первого июня, правда, тут ты на два года старше, но это ничего. Место рождения - Лодзинский уезд, Зговская волость, деревня Калинек.
Тогда она, правда, всего этого не запомнила. Только, кажется, удивилась.
- А это, - и он вынул какую-то другую, сложенную пополам и светлую картонку, - твоя страховая карточка. В строке "занятие" указано, что ты прислуга. Еще тебе положено иметь такую, - он выложил вторую, серую, - о жаловании. Как видишь, в нее тоже все вписано. Ты каждый месяц работала по двести часов и получала за это по сорок марок. Не богато, конечно, но… - он почему-то посмотрел на Виктора, - все подлинное.
Больше всех удивилась Мария.
- Подлинное?
Феликс не ответил. А она… Она почему-то не обрадовалась. Наоборот, испугалась. Ведь документы чужие. Имя чужое и фамилия. Той женщины, которая на фотографии. Но ей же нужны "арийские" документы.
Виктор, наверно, почувствовал ее состояние.
- Алина, тебе надо все это хорошо запомнить. Фамилию, место рождения, другие подробности.
Феликс его поправил:
- Не Алина, а Марта. И не только запомнить, что тут написано, но и знать многое другое. Например, как выглядит твоя деревня. Хочешь - придумай, хочешь - вспоминай. Ведь родители тебя в детстве вывозили на лето куда-нибудь?
Она кивнула.
- Вот и считай, что это и есть твоя родная деревня.
- Дом, двор. Вспомни, где был колодец, где огород.
- За сараем большой малинник. - Она вдруг вспомнила, как бегала туда с подружкой прятаться.
Малинник был густой и уж, конечно, выше их небольшого тогда роста.
- И еще, - Феликс опять почему-то посмотрел на Виктора, словно спрашивая, продолжать ли. - И еще тебе надо придумать себе биографию.
- Скажем, для начала… - Виктор пришел ей на помощь, - надо найти оправдание, почему волосы крашеные. И вообще - почему у тебя городской вид и не совсем деревенская речь. Насчет волос можно объяснить просто - ты хочешь быть похожей на настоящую горожанку. Завивка у парикмахера не по карману, а эта, как ее…
- Перекись, - подсказала Мария.
- …да, перекись стоит недорого, и ею можно самой выкраситься. Насчет же остального… - Он задумался.
- Слушай, - вмешался Феликс. - А что, если твоя Марта Шиховска рано осталась сиротой и в пятнадцать, или сколько там, лет ее, то есть тебя, привезли в город и отдали в прислуги?
- Хорошо. Спасибо.
- Грамоте ты научилась при дочке господ, у которых служила. - Феликс говорил так уверенно, будто не на ходу, а давно придумал все это. - Скажем, твои хозяева были хорошие люди, видели, что ты смышленая, любознательная, и разрешали сидеть рядом с дочкой, когда та готовила уроки. Заодно ты следила за ней, чтобы хорошо занималась, и сама все запоминала. Словом, что-то в этом роде. Но можешь придумать и что-нибудь другое.
- Зачем другое?
Виктор тоже сказал, что ничего другого придумывать не надо - такое объяснение звучит вполне убедительно.
Сочиняли, что она должна говорить хозяйке, когда придет наниматься.
Потом Феликс еще раз проверил - и как она будет молиться, и как исповедоваться. Дал ей еще один крестик - пусть один носит на себе, а второй повесит на стене, над кроватью. И картинку "Рождение Христа" дал, чтобы повесила рядом. Опять напомнил, чтобы не оставляла у хозяйки своего удостоверения.
Она отвечала, слушала, понимала. И не верила, что все это на самом деле - чужие документы, придуманная жизнь. И что уже скоро, завтра утром, она должна будет уйти отсюда. Что наймется прислугой в неизвестный дом. Будет какой-то Мартой Шиховской. И главное, одна, без Яника. Тогда она и спохватилась:
- А для Ноймы с Яником ты достал?
Феликс помрачнел, и она сразу догадалась.
- Тогда пусть это удостоверение будет для них.
- А я… я вернусь в подвал.
- Никуда ты не вернешься.
- А где ты возьмешь для Ноймы и Яника?
- Нигде. - Феликс замялся. - Нойме тоже придется быть Мартой Шиховской.
- Как?! - Она действительно в тот миг не поняла.
- Сдадим в полицию вот этот, - он из той же холщовой торбочки вытащил "Dowod osobisty" польских времен, чтобы вместо него выдали такое же, как твое, но уже немецкое.
- Все равно мое, то есть подлинное, отдайте Нойме. А мне - это, старое.
- Если бы можно было!
- Почему нельзя?
- Тут указаны приметы. Рост средний, лицо круглое, глаза серые, волосы светлые. Обрати внимание, некрашеные, а изначально светлые.
Она понимала, что Феликс прав. И что вообще она не должна с ним спорить. Хотя бы из благодарности. Ведь они с Марией рискуют жизнью. Своей, спящих в столовой девочек и даже не родившегося еще малыша. С того самого мгновенья, как Виктор пришел сюда, им грозит опасность. И все равно они вот уже два дня и две ночи держат его. И ее. А завтра, когда они уйдут, придут Нойма с Яником. Мария его искупает в ванне, оденет во все чистое, накормит. Яник здесь согреется… И когда Феликс выпрашивал у кого-то эти документы, он рисковал. Как объяснил, зачем они ему?
Но она повторила:
- Подлинное удостоверение отдай Нойме.
Все трое молчали.
- …Может, на приметы не обратят внимания, и…
Феликс нетерпеливо перебил ее:
- На что не обратят внимания? На то, что рост у тебя отнюдь не средний, а лицо совсем не круглое? Да ты посмотри на фотографию!
- Но вместо этой ведь будет моя…
Виктор тоже начал сердиться, - заходили желваки. Она и сама понимала, что Феликс прав. Но не могла… Она не могла согласиться, чтобы у Ноймы, которая будет с Яником, был этот, старый, недействительный "Довуд", а у нее настоящий документ. В полиции ведь могут отказать на основании недействительного выдать новый.
- У Ноймы глаза тоже не серые.
- Одну неточность еще можно объяснить ошибкой волостного писаря или кого-то там другого, что голубые глаза ему показались сероватыми. А почему ни одна примета не соответствует - и объяснять не придется.
Она хотела его попросить, и Виктора, и Марию, чтобы они ее поняли! На что ей спасенье, если неизвестно, как будет с Яником. И вообще надо было Нойме с Яником сюда прийти первыми. Зря она дала себя уговорить, что при ней Яника труднее будет увести.
- Но что Нойма ответит, когда ее спросят, почему у нее нет теперешнего удостоверения, а есть только старый "Довуд"?
- Что теперешнее потеряла.
- А ты, - вмешался Виктор, - в случае… сама понимаешь, в каком случае, утверждай, что эти бумаги нашла. Хорошо?
- Хорошо.
Только не сказала, что, если попадется с этими чужими документами, никакие объяснения не помогут. Их и слушать не станут. Но она все равно будет объяснять. Чтобы отвести подозрения от Ноймы. И вдруг ее пронзило: а как же настоящая Марта Шиховска? Как она будет без документов? Но спросить не успела, - Виктор продолжал:
- Нашла их, когда вашу колонну вели из гетто на работу. Этот мешочек лежал на мостовой, у самой кромки тротуара.
- Придумай, как они лежали, - посоветовала Мария, - чтобы объяснить, почему не промокли.
Виктор кивнул.
- И для еще большей достоверности вспомни, что конвоир тебя ударил за то, что ты нагнулась, но не заметил, как ты мешочек подняла.
Он говорил так убедительно, что на мгновенье ей показалось, будто на самом деле так было - она нагнулась, конвоир ударил.
- …И что именно эта находка натолкнула тебя на мысль уйти из гетто. Фотографию на удостоверении ты заменила сама, а уголок печати подделал один знакомый. Назови любую фамилию, конечно, из тех, кого увели в первые акции. Ему это уже все равно…
Она хотела сразу придумать, кого назовет, но не могла вспомнить ни одной фамилии. Правда, это сразу прошло, она вспомнила. Почти увидела. Рахиль с обоими мальчиками. Семью Бромбергов. Старика Нисона, который до войны разносил по домам свежие булочки. В гетто он очень тосковал по тому, что больше не может по утрам принести людям теплую булочку и пожелать, чтобы съели на здоровье. И воспитательниц детского садика сестер Каминских вспомнила. Их забрали в ту, трехдневную акцию. И учителя Ледермана тогда забрали. И Эточку с детьми…
- Алина, ты хорошо запомнила? - Голос Виктора показался очень далеким, но все равно те, которых она только что видела, сразу исчезли. Она снова была здесь.
- Запомнила. Только… - Она силилась вернуть сюда еще что-то, о чем до этого думала. - Только, Феликс, как же настоящая Марта Шиховска будет без документов?
Он молчал. И она начала догадываться. Но не хотела, еще не хотела…
- …Ведь теперь без них нельзя.
- Ее нет.
- Совсем… нет?
Мария, по своему обыкновению, поспешила обнадежить:
- Могла попасть в облаву. На прошлой неделе целый транспорт вывезли в Германию на работы.
Феликс пожал плечами:
- Кто знает? Вышла из дому и не вернулась.
- Но если ее не вывезли и она вернется? Документы ведь нужны.
Глупо, конечно, было спрашивать. Давно убедилась: те, кого забирают, не возвращаются.
- Учти, ты служила у прежней хозяйки до субботы. И жалование вписано до субботы. И рекомендательное письмо будет написано тем же числом. Но говори, что она уехала. Потому тебя и уволила.
- Хорошо.
А с двух одинаковых фотографий - на удостоверении и "Довуде" на нее смотрела незнакомая женщина. Лицо действительно крупное, скуластое. И рот большой. А в глазах какое-то напряжение. Будто удивлена: "Это тебя теперь будут называть моим именем?"
Виктор тоже смотрел на эти фотографии. Тогда-то он и попросил:
- Постарайся даже для самой себя стать Мартой Шиховской.
Она старается. К сожалению, не очень выходит…
- Марта, ну Марта, - неужели Пранукас ее давно теребит? - Я больше не хочу.
- Хорошо. - Когда-то Виктор не разрешал Яника уговаривать. "Пускай ест столько, сколько хочет".
- Ты маме не скажешь, что я оставил? Ведь совсем немножко.
- Не скажу.
- Можно встать из-за стола?
- Можно.
Она вытерла его измазанные кашей щеки, одну ручку, вторую. Хотела подольше их задержать в своих. Но Пранукас вырвался и убежал. Правда, сразу вернулся и, подражая отцу, бросил:
- Ко мне нельзя, я занят!
Она принялась убирать со стола. Оглянулась на дверь, хотя видеть ее некому - хозяев дома нет, а ребенок "занят" в детской, - и торопливо доела остаток каши. Не выбрасывать же. Она и дома, за Яником, доедала, а уж теперь…
Руки привычно мыли посуду, а сама она опять думала о Янике. Что он там ест? В подвале он так похудел, ослаб. Норма для "бесполезных рейху" малышей, конечно, совсем маленькая. Но все-таки вряд ли меньше, чем была в гетто.
Если бы она могла отдавать ему свой хлеб! И суп. Ей хватит того, что она доедает за Пранукасом. За неделю хлеба можно набрать несколько кусков.
Но как передать?
Надо было заранее, еще у Феликса с Марией, придумать какой-нибудь тайник, лучше всего тоже в развалинах, где она могла бы оставлять для Яника хлеб.
Но тогда она об этом не подумала. Тогда было главным, чтобы Нойме удалось вместо "Довуда" получить настоящее удостоверение. И чтобы заведующий приютом не передумал взять ее дворником. И чтобы их с Яником не задержали, когда они будут добираться из подвала к Феликсу, а потом от Феликса в приют, почти через весь город. Правда, Феликс обещал следовать сзади, но что он мог бы сделать, если бы их остановили?
Да, пока она в прошлое воскресенье не увидела их в костеле, ни о чем другом не могла думать. Зато когда увидела… Пусть издали, из-за предпоследней колонны, но когда там, в середине узнала родную головку, на самом деле готова была молиться, благодарить Бога, эти горящие у алтаря свечи, всех молящихся за то, что видит Яника! Что он здесь. Рядом еще четверо мальчиков. Нойма умница, нарочно взяла нескольких, чтобы Яник был не один. И укутала, чтобы курчавые волосики не выдали, чтобы личика вообще почти не видно было. Вот он повернул головку, разглядывает этот непривычно огромный свод, высокие окна, исповедальни.
Как жалко было, что служба быстро окончилась, ей пришлось заторопиться к выходу, сразу свернуть налево и, ни в коем случае не оглядываясь, поспешно уйти. Когда уже вышла за ограду на улице, вдруг спохватилась, что не видела в костеле Феликса! Засмотревшись на Яника, совсем забыла поискать его где-то справа, около третьей колонны. Но побежать обратно было нельзя, - Нойма с Яником уже, наверно, вышли из костела, и Яник мог ее заметить. Наоборот, она ускорила шаг, успокаивая себя тем, что Феликс был в костеле. И теперь тоже возвращается домой. Скажет Марии, что видел их, Яника с Ноймой, ее.
Это он придумал, как ей видеть Яника. Перед самым ее уходом придумал. Они все уже стояли в передней. Мария ей протянула свой теплый платок. Виктор помог надеть пальто. Она еще раз проверила, висит ли на шее холщовая торбочка с документами (для прислуги носить так более естественно). Осталось только попрощаться… Но вдруг ее потянуло посмотреть на спящих в бывшей столовой девочек. Она спросила, можно ли, и Мария, кивнув, чуть приоткрыла дверь. Девочки лежали в своих одинаковых кроватках, только Генуте - уткнувшись носом в подушку, а Кастите - подложив под щеку ручку.
Она, кажется, смотрела всего одно мгновенье, но Виктор тронул ее за плечо, и пришлось снова прикрыть дверь. Не сразу поняла, о чем Феликс говорит. Чтобы она… ведь все равно надо будет по воскресеньям ходить в костел… чтобы ходила в костел святой Терезы… Становилась за предпоследней колонной с левой стороны. Только когда он сказал, что Нойму тоже предупредит, чтобы она с Яником приходила туда, она наконец сообразила. В первое мгновенье испугалась, - а если его узнают? Но Феликс обещал, что предупредит Нойму, и она его укутает по самые глазки. И скажет, чтобы Нойма стояла немного впереди нее, справа, как раз наискосок, чтобы она могла их видеть.
И она их видела! А через три дня, даст бог, снова увидит! И Феликса увидит. Правда, издали, и хлеб передать не сможет… Ведь обещала, вернее, Виктор за них обещал, что ни она, ни Нойма без самой крайней необходимости к нему не будут подходить. А узнают, что Мария благополучно родила, по воротнику его пальто. Если поднят - значит, все в порядке, родила. Жаль, что не узнают, кого она родила, сына или третью дочку. Впрочем, какая разница? Главное, чтобы ребенок родился и чтобы жил…
Стукнула входная дверь. Значит, хозяйка вернулась в плохом настроении. Портниха не угодила или опять какая-нибудь подруга в чем-то перещеголяла?
Она быстро оглядела кухню - стол вытерт, на полу, хотя мыла посуду, не накапано - и поспешила в переднюю помочь хозяйке снять боты.
- Марта, сегодня с Пранукасом не надо гулять. Ветрено. Надышится морозным воздухом.
- Хорошо. - Не возразить же, что именно из-за ее страха перед холодным воздухом ребенок и простужается.
- Так что займись стиркой.
- Хорошо. - Это действительно хорошо, потому что на улице она всегда волнуется и напряженно следит, не идет ли навстречу или по другой стороне кто-нибудь из прежних знакомых. Ее могут узнать даже такую, закутанную в платок.
- И получше накрахмаль воротники и манжеты рубашек. В прошлый раз хозяин был недоволен.
- Жаль, что вы мне сразу не сказали. Я бы перестирала.
- Мыло на мостовой не валяется.
- Без мыла. Только крахмала добавила бы.
- И крахмал с неба не сыплется.
…Не в рубашках дело. И она не просто раздражена. Она сердита. Но на кого?
- Ваши боты помыть?
- Только потом не ставь близко к плите.
- Да, конечно.
Зачем хозяйка пошла за ней в кухню? Не для того же, чтобы проследить, куда она поставит сушить боты. Еще и уселась. Значит, надолго…
- Чаю вам подогреть? - Молчит. Значит, надо греть. - Говорят, что горячий чай помогает от головной боли.
- Откуда ты знаешь, что у меня болит голова?
- Мне так показалось.
- Если кажется, перекрестись. Не голова у меня болит, а душа. Оттого, что люди теперь такие. Только и смотрят, как бы обмануть.
- Кто… - нет, голос не дрогнул. - Кто вас обманул?
- Какая тебе разница?
Значит, не о ней речь.
- Извините.
- Ты-то чего извиняешься? Не ты же взяла у меня деньги на мясо, а потом сказала, что немцы все забрали. Знает, стерва, что не смогу проверить, и пользуется.
- Не огорчайтесь, хозяйка. Сделаю на обед цеппелины или напеку картофельных оладий.
- А гостей в субботу тоже твоими оладьями буду угощать?
- У вас… будут гости?
- Чего так испугалась?
- Я не испугалась. К господам всегда приходят гости. Там, где я раньше служила, тоже приходили.
- Раньше. Тогда не было карточек. И этих чертовых спекулянток.
- А… ваши гости, они когда придут?
- Говорю же, в субботу.
- Да, но… к обеду или к ужину?
Хозяйка медлила, словно обдумывая, стоит ли отвечать, и буркнула свое обычное:
- Тебе какая разница?
- Никакой. Я просто так спросила.
Неправда. Не просто так. Лучше бы к обеду, тогда удалось бы, под видом гулянья с Пранукасом, уйти из дому, чтобы гости ее не видели.
- К ужину. Но рано. Чтобы мужчины успели до комендантского часа вылакать всю выпивку. А тебе что? Когда придут, тогда и будешь подавать на стол.
- Но у меня нет белого фартучка. И наколки нет.
- Знаю я твое приданое. Все вы такие. Нанимаетесь в приличный дом, а у самих - ничего.
- Я же вам рассказывала. Дом, в котором я служила, разбомбили.
- Один, что ли, твой? Ладно, дам тебе фартучек. И наколку поищу.
- Не будет ли вам удобнее, если я заранее все приготовлю, накрою на стол, а потом, когда гости придут, не буду вам мешать? Я знаю, что господа не любят, чтобы, когда они говорят о своих делах, рядом вертелся чужой человек.
- А ты и не будешь вертеться. Подашь, и сразу выходи. Сменила тарелки - и назад на кухню.
- Хорошо…
Что же придумать?
Хозяйка объясняла, какую луковую начинку приготовить для фальшивого зайца. И чем грибная подлива лучше обычной. И как в полученный по карточкам мармелад подмешать немного домашнего варенья, чтобы забить казенный запах начинки для пирога. Сетовала, что не из чего испечь "наполеон" или торт с орехами и взбитыми сливками.
Она слушала. Соглашалась. Запоминала. А все равно думала о своем - что делать? Ведь за столом может оказаться женщина, которая рожала в их клинике, и узнать ее. Или какой-нибудь чересчур бдительный мужчина обратит внимание на ее "неарийский" цвет глаз. Сослаться на зубную боль и перевязать щеку? Хозяйка не позволит в таком виде выходить к гостям. А хозяин по случаю гостей зажжет еще и верхний свет. Так что даже тени от абажура не будет…