Пристроился парнишка-красноармеец. Шел в команде из госпиталя и потерялся. Теперь двигался к фронту самостоятельно. Ночью, на привале, растолкал меня:
- Товарищ лейтенант, есть шанс взять овечку!
К утру были далеко. Зашли в первую же хату - овечку зарезать и разделать. Одинокая женщина с сыном лет пяти зарезать не могла - не умела. Овечку застрелил в сарае. Да не сразу - не мог в живое существо в упор стрелять.
Мальчик испугался:
- Мама! Мама! Он нас тоже убьет!
В лесу кое-как разделали тушку перочинным ножом.
В следующем селе попросили, чтоб овечку сварили. Хозяин ахнул:
- Кто ж вам ее так изуродовал!
Смекнул, что лучше помалкивать. Поели супа сколько влезло. Взяли баранинки в дорогу, но малый решил здесь еще побыть.
Ушел один.
В каком-то селе меня приняли так радушно, что попал в хороший загул. С кем пил, не понимал - вокруг один пьяней другого. Запомнился парень с немецким автоматом, но без патронов и магазина. Почему-то на мне оказалась кубанка с зеленым верхом. Вдвоем изображали пограничников, пугая селян,
и тот на кого-то орал, сводя счеты:
- Руки в гору!
Потом вернулась моя шапка.
Протрезвев, обнаружил вокруг совсем не тех людей, что неделю назад. Кто такие? Откуда? На столе всего полно.
Пистолет и сумка при мне.
- Лейтенант, далеко?
- На двор.
Накинул шинель, шапку в руки - и исчез.
Как-то ночевал у ксендза. На стене "Благовещение". Вспомнился Чима да Конельяно. Хозяин заметил интерес комсомольца (на гимнастерке значок),
я опередил:
- Ангел и Дева Мария. Он принес благую весть.
Сказать, что ксендз изумился, - ничего не сказать! Пришлось разочаровать: я художник - библейские дела знаю из истории искусств. В Бога не верю, ибо красивая, но - сказка на картине.
- Бог не то, что на картине или из мрамора, - сказал ксендз. - Бог - это то, что между вами и мною.
В одном из сел увидел пеструю группу. Шинели, бушлаты, телогрейки - маршевая рота. И вдруг - так это же Кучеренко! Первый окопный наставник и опекун - ранен еще на Днепре. Сейчас после госпиталя. Вместо шапки шерстяной подшлемник. Ближе него во взводе у меня никого и не было - встретились радостно! А говорить не о чем. Молча постояли. Покурили.
Маршевикам скомандовали:
- Шагом марш!
Из Збаража унес драгоценное направление в 714-й стрелковый полк 395-й дивизии на должность командира огневого взвода батареи "сто двадцатых"! В сумку не положил. Спрятал в карман гимнастерки.
Добраться до места назначения оказалось непросто. Напрямую не пройти - в Тарнополе сидели в окружении немцы.
Началась третья одиссея. Большой обход с не очень ясным маршрутом. Весна 1944 года в Галиции случилась мощная. Чернозем развезло так, что местами не то что не проехать - не пройти. Увидел невероятное: объезжая хилый мостик, в мелкой ложбине засела "тридцатьчетверка". Экипаж "загорал" на броне. Когда по пути встречались застывшие немецкие танки, мимоходом думал: "Подбитые". Теперь понял: завязшие.
В городе Бучаче на склоне холма возвышалась над городом гигантская свастика. От символа исходила угроза. Хоть и устал, но из города ушел. В местечке Монастыриске немолодая супружеская пара радушно накормила лапшой со шкварками и приютила на ночь. Теплый спокойный вечер. Курил на крылечке, представляя, как завтра-послезавтра увижу свою батарею. Сказали, что дивизия полноценная. Хорошо воевала на Кавказе, имеет звание "Таманская". Сидел дотемна. Все время отдаленно бубнила канонада. "Зовет. Скоро увидимся..."
Посреди ночи проснулся - дышать нечем. В одном белье - на улицу. По звездам - начало четвертого. Восток светлел, и где-то очень далеко лаяла с подвывом собака. Маета давила... Торопливо оделся - заодно уничтожил на простыне двух своих вшей. Разбудил хозяина, поблагодарил и простился.
Не раздумывая пошел на север. Не на восток к Бучачу и не на запад к местечку Подгайцы. Хотя проезжавшие вечером военные сказали, что там может находиться моя дивизия, я шел в стороне от этих городков. "Почуял" - уходить надо, как можно скорее.
Солнце поднялось высоко, когда тревога отпустила. Подвернулся сухой бугорок - я сел и внезапно понял, что сил больше нет. Даже чтоб закурить. Позже узнаю: именно в это раннее утро через Бучач (вот она, свастика!) прорвалась из окружения 1-я танковая армия немцев. Навстречу ей от Подгайцев (туда мне советовали ехать проезжие) ударил танковый корпус СС. Они встретились в Монастыриске - как раз там, откуда я чудом успел уйти.
226-я дивизия Петренко почти вся погибла, а чудак в танкошлеме утонул вместе с батареей в Днестре.
Покружив несколько дней, я встретил офицеров из 395-й и наконец выбрался на правильный маршрут. Развороченный танками тракт, по обочине которого я шел, тянулся на горку. Там белел лежащий на земле самолет. "Транспортник". В пилотской кабине копошился красноармеец. Считалось, что самолетные компасы у фрица на спирту. Их искали в каждом сбитом самолете, но никто не знал, как эта мечта выглядит.
На пригретом солнцем крыле вытянуть ноги - блаженство. Перекур с дремотой - что может быть лучше?.. Еще бы и перехватить чего-нибудь. Боец вылез, бережно неся какую-то загогулину. "Ух ты, сукин сын, неужели нашел?!" "Славянин", отойдя от самолета, остановился полюбоваться добычей. Наглядевшись, закинул ее в поле и затрусил вдоль тракта.
"Далеко бежать", - посочувствовал я: колонна, от которой тот отстал, шла впереди меня часа на два.
Появился коллега - офицер-странник. На вид ровесник, но, пожалуй, меньше ростом. Шинель красноармейская. Полевая сумка немецкая. Кожаная кобура с медным шомполом наша - под пистолет ТТ. Сапоги, естественно, кирза. Уселся рядом. На лице следы ожогов. Лейтенантские погоны с пушечками.
Артиллерист закурил и спросил:
- Далеко идешь?
- В триста девяносто пятую.
- И я, - сказал артиллерист: - В семьсот четырнадцатый, в батарею сто двадцать.
- Я тоже туда. - Я обрадовался, что теперь не один, артиллерист оказался минометчиком.
- Тебя как звать?
- Алексеев.
- А меня Николаев.
- Откуда сам? - спросил Алексеев.
- Москва.
- Во! - обрадовался Алексеев: - Я тоже.
По подъему выползал, виляя, грузовик.
- Может, подбросят?
Пахнуло свежим хлебом. Взлетев через задний борт, выхватил из-под брезента ковригу.
Нам и в голову не пришло, что, переломив хлеб, мы стали братьями.
Нас ждали. Взводных в батарее не было. Один стал комбатом, другого куда-то перевели. Комбат распределил нас то ли по стажу, то ли по алфавиту. Алексеев - первый взвод и старший на батарее. Я принял второй взвод.
Батарея: четыре миномета, конная тяга. Расчеты выглядели опытными. Имелась кухня. Прибытие офицеров комбат, старший лейтенант Маковский, отметил ужином. Веселье приняло размах, гармонист - командир первого миномета (по негласной иерархии старший среди сержантов), старожил батареи Носов - заиграл "барыню". У меня ноги тут же ее и сплясали - чем, видимо, удивил всех. Алексеев плясать не стал, но изрек:
- Кака барыня не будь, все равно ее е...ь.
Склонность к обобщению вызвала уважение.
Наутро Маковский позвал взводных на НП для продолжения знакомства.
Комбат, машинист заводской "кукушки" в Запорожье, еще до войны начал красноармейцем. Простоватый красивый парень.
Строен и фасонист. На лоб надвинута форменная артиллерийская фуражка, гимнастерка под ватником щегольски заправлена, бриджи - синяя диагональ (что редкость!), да еще с кантом. Медаль "За отвагу" на красной колодке - награжден до 43-го года, что ценно.
НП на гряде холма. Внизу луговина и окраина города Черткова. Комбат сказал, что в этих домиках предположительно сидят немцы. Издалека доносилась вялая перестрелка, а на лугу маневрировала "тридцатьчетверка" и перебегали с места на место наши стрелки, человек десять. Немцы стреляли по танку с закрытой ОП - Т-34 изворотливо "танцевал" между разрывами. Ловкость танкистов поражала, но зачем этот цирк, офицеры-минометчики понять не могли. Танк "доплясался". После близкого разрыва застыл скособочившись. Стрелков отозвали. Немецкая артиллерия, подбив танк, замолчала. Все стихло.
Не успели мы на НП поскорбеть по поводу танка, как тот ахнул из пушки по одному из домиков. Оттуда - вот это да! - выскочила куча фрицев и кинулась наутек. Добежали наверняка не все - танк успел вдогонку им добавить раза два. После чего, весело развернувшись, укатил восвояси.
Глава 14
Этот день не понравился с утра. Что-то было не так. Но что? Решение комбата выдвигать батарею повзводно? Ничего особенного: перекатом так перекатом.
Первый взвод ушел, мы остались на ОП. Обнаружилось безобразие: болван повозочный одной из двух взводных повозок с утра держит лошадей в упряжи. При любой возможности лошади должны отдыхать от запряжки. Усталые, встанут в бою - никакая сила не сдвинет.
- Не могу распрячь, - оправдывался немолодой повозочный. - У них головы из хомутов не пролезают.
- Ты что хреновину несешь?! - взвился я. - Запрягал - пролезали, а обратно раздулись?!
Пополудни получил приказ идти вперед. Впервые не радовался, что сижу в седле. Прошли мимо гаубичной батареи на ОП. Стволы для солидных калибров непривычно задраны - стреляли куда-то недалеко, да еще нервным беглым огнем. Это очень не понравилось. Раздражение на все и вся (командир одного из минометов, вместо того чтобы идти впереди запряжки, плелся позади) сменилось знакомой тоскливой маетой. Впереди обвалом близкая канонада и ружейно-пулеметная пальба. Навстречу вылетел бегущий с поля боя первый взвод во главе с Алексеевым. Пистолетные выстрелы над головами и каскад матерщины привели в чувство ополоумевших людей - как выскочил из седла, не помню. Примчавшийся комбат назначил старшим на батарее меня, а Алексеева отстранил, оставив лишь командиром взвода.
День закончился бестолково-торопливым общим отходом через Днестр. Вот и прояснилось: с утра "чуял" неудачу. Повозочный, не распрягавший лошадей, был "одной крови" со мной. "Чуял" беду и боялся, что, когда все побегут, он не успеет запрячь. Бросить повозку с минами и патронами, чтоб, обрубив постромки, спастись верхом - верная "вышка"! Батарея не пострадала - все живы, все уцелело.
Перейдя Днестр (куда ему до Днепра!), оказался в знакомой Монастыриске. Хотел подскочить к тем хозяевам - еще раз поблагодарить, узнать: живы ли?
В суете не получилось. Жаль.
Вскоре нас вернули за Днестр, переведя на другой участок. Противник - венгры - намного слабее вермахта. Форма отличалась от немецкой - табачного цвета мундиры и кургузые каски. Серьезного сопротивления при форсировании Днестра они оказать не смогли.
Полк надолго встал в оборону. Перед ОП был лес. По ту сторону тянулся передний край. Удобное место оказалось ничем не прикрытым разрывом с соседней дивизией. Так называемый стык. Опасную дыру заминировали,
и батарея частично попала на минное поле. Для жизни ей были обозначены вешками узкие проходы.
Не раз видел подорвавшихся - розовое мясо, ослепительно-белые кости, лоскутья одежды. Недавно батарейная повозка подорвалась. Первая прошла,
а вторая - по той же колее - взлетела... Повозочного убило и, без единого повреждения, перебросило через кювет. От повозки и лошадей - груда щепок и мяса.
Сапер, молодой ловкий парень, стал проверять дорогу, тыча коротеньким шомполом от своего карабина.
- Чего ж ты без щупа?! - спросили его.
- А на кой мне ту тяжесть таскать? - удивился малый, расчищая землю, присыпанную немцами на мину, и легкими оборотами выкручивая взрыватель.
К минному полю батарея приспособилась. Со временем мины стали заметны и между ними вытоптались тропинки.
От собственного залпового или беглого огня на батарее трясло землю и закладывало уши. Стреляли много и, как сообщал Маковский, удачно. Приходилось верить на слово: командир огневого взвода не мог видеть противника и попаданий в него. Впрочем, фрицы подтверждали удачливость батареи: хотя бы раз в неделю старались нас подавить. В один из таких налетов мы с Алексеевым курили в блиндаже, глядя, как от близких разрывов струится песок по земляным стенкам. Внезапно Алексеев заорал:
- Ходу!
Мы кинулись наверх - всё в дыму. Нырнули в блиндаж одного из расчетов. Налет угас благополучно. Никого не зацепило, и минометы целы. Но прямое попадание фугасной мины превратило трехнакатный лейтенантский блиндаж
в развороченную яму с расщепленными бревнами торчком. Спасло "чутье".
Ежедневно воздушные бои. Впервые увидел столько истребителей одновременно. Иногда крутилось десятка полтора. Какие наши, а какие его - не разобрать. При спокойном пролете различали по крыльям: узкие - его широкие - наш. Все фрицевские считались "мессерами", все наши именовались "истребками".
Сверху доносилось непрерывное потрескивание стрельбы и завывания моторов. Ни одного сбитого не видели, но увидели таран. Наш ИЛ после штурмовки на малой высоте уходил в тыл, а "мессер" походя чиркнул его сверху,
и тот, продолжая лететь, стал разваливаться. Видели и такое: на одинокий "истребок" набросились два "мессера" - батарея помертвела. Наш мгновенно оказался над фрицами - как же они брызнули от него! Нарвались на аса.
В помощь пехоте прилетали бомбардировщики "Петляковы" и штурмовики ИЛы. "Петляковых" отличали по двум моторам и двум "хвостам". Назывались пикирующими, но ни разу не видел, чтоб они пикировали, как немецкие "штукасы". Стая фрицев вставала в круг над нашими позициями. Круг перемещался, выискивая цель. Высмотрев, ведущий отвесно падал к земле и тут же взмывал, оставив поднимающийся столб дыма. В этот дым падали, четко выдерживая строй, все остальные. Спикировавший самолет занимал свое место в круге.
ИЛы штурмовать немцев проходили над батареей и разворачивались в глубине их обороны. Шли в нашу сторону (видимо, угол леса, где мы сидели, был ориентиром), снижаясь, прочесывали огнем фрицевские позиции. Пока били из пушек и пулеметов, было неопасно. Но, едва под крыльями начинали сверкать вылеты неуправляемых "эрэсов" (реактивные снаряды "катюши"), мы лезли в щели. Были случаи: "эрэсы" взрывались рядом.
За два месяца происходило разное.
Поддерживали разведку боем... Впервые услышал наше "ура!" со стороны, да еще за лесом. Лучше Твардовского не скажешь: "Протяжный и печальный стон "ура!""... Видели, как по дороге на косогоре прошла колонна новейших "тридцатьчетверок" - невиданно длинные стволы пушек... Дорогу закрыли маскировкой, и батарея насторожилась: "Наступление готовят?" С наступлением повременили, и батарею перебросили к местечку Чернелица. Единственный случай в практике - наша оборона по высокому берегу Днестра господствовала над его на том берегу. Сколько ни высматривал - у фрицев ни звука, ни движения.
Маленький южный городок Чернелица был мертв. На пепелищах - в рост человека сладко-душистые садовые цветы. Местечко-призрак притягивало - по ночам в могильной тишине раздавался только стук моих сапог по единственной улице…
Начальник штаба полка подполковник Пузанов, непонятно как узнав, что я художник, дал задание: нарисовать увеличенную карту района расположения полка в обороне. После чего поручил провести занятия по топографии с командирами рот и взводов. Было очень интересно, но изумило неумение некоторых командиров читать карту и ориентироваться. Как же они воевали?
Затишье на передовой дошло до того, что в тылах дивизии организовали выставку образцов нового вооружения стрелковых и артиллерийских частей. С обязательным посещением выставки всеми офицерами.
Вскоре началось наступление на Станислав. Город освободили в конце июля. Батарея 120 Станислава не увидела, уйдя с полком в предгорья Карпат. Зато получила распоряжение: наградные листы на отличившихся представить не скупясь.
Маковский был не мастак на победные реляции, за дело взялся парторг батареи Алексеев. Прочитав его творчество (кого и к каким наградам, офицеры обсудили заранее), Маковский был потрясен.
- Да ты, в натуре, Геббельс! - ахнул он в восторге.
- С ними иначе нельзя, - объяснил Алексеев.
Был убежден: судьбу наград решают высокосидящие "тыловые писаря". В боях не побывавшие, но мерившие войну на свой аршин. "Орденов им самим хочется", - полагал он и насочинял такие подвиги, что "этим придется наградами делиться". Благодаря сверхгероизму представленных, уничтожено огневых точек: цифры "с потолка"; уничтожено и рассеяно пехоты: цифры оттуда же; военной техники и боеприпасов захвачено немеряно.
Удивительно, но в основе была правда. Если бы не были подавлены огневые точки, не уничтожена и не рассеяна контратакующая пехота, разве удалось бы взять Станислав? Но идиотский ритуал требовал, описывая отвагу и боевые таланты людей, базарно размалевывать действительность по "писарским" канонам.
Рука у Алексеева была легкой. Все получили испрошенное. Кто орден, кто медаль. Командование полка не забыло офицеров батареи…
Станислав позади. Предстоял ночной марш сквозь карпатский лес. Когда втянулись в чащобу, по сторонам тускло засветилось. Алексеев пошел поглядеть, что это. Вернулся: пилотка и погоны украшены чем-то мерцающим. За реликтовыми стволами - древесная гниль. Она и светилась. Батарея накинулась на гнилье. Под уходящими в черное небо деревьями двигалось, переливаясь и мерцая, нечто карнавальное. Гнилушки на конной упряжи и седлах, на минометах и зарядных ящиках, на оружии, на колесных спицах и бортах повозок. Не светился только комбат. Он спал на повозке.
Утром вышли к какой-то деревушке. Сказочное сияние обернулось грязью. Комбат со сна не мог понять, каким образом батарея так извозилась и почему все гогочут...
Батарея на дороге ожидала комбата, вызванного к командиру полка. Ничего хорошего от этого вызова не ждали.
- На формировку, - сообщил Маковский. - И на отдых.
Поверилось не сразу.
Когда пропала позади канонада, люди и лошади побрели кое-как - ведь не в бой.