* * *
Систово встречало освободителей восторженно. Они шли главной улицей - опаленные боем, пропахшие пороховым дымом, поддерживая и неся раненых, счастливые от сознания, что вот уже на болгарской земле, и не остановились перед жертвами, и готовы дальше пройти через муки войны, лишь бы братушки вздохнули свободно, жили по-человечески. В глазах плескались отчаянка и хмель победы. Знакомо пахли доцветающая акация, бесчисленные сады.
Женщины, подбегая к русским, целовали их руки, одаряли со слезами на глазах букетами алых пионов, поднимали над головами своих детей:
- Глядай и запомни!
Болгары были одеты в безрукавки, праздничные белые штаны-потури. Перепоясанные широкими цветными кушаками, штаны эти книзу от коленей сужались.
Крохотная девочка с сережками-лягушками кричала, захлебываясь от радости:
- Русите идат!
Слышались возгласы: - Да живеят!
- Ура!
- Да побиете све турци!
Освободителей встречали хлебом-солью, вином в кувшинах и баклагах, протягивали фрукты, табак, кукурузные лепешки. Выносили на улицу ведра с холодной водой.
Пожилой болгарин, истово перекрестившись, бросил наземь ненавистную, измятую феску, стал остервенело топтать ее приговаривая:
- Пять веков ждали!
Попадались пустые дома бежавших турок. Около мечети мостовую усыпали клочья листов Корана; в турецких кварталах валялись обломки скарба, летал пух. На клумбе сиротливо высилось поломанное кресло. Болгары, стараясь поскорее смести с земли ненавистное, высаживали двери турецких казарм и мечетей, били стекла в богатых магазинах, ставили мелом кресты на всех "христианских" домах.
Над Свиштово, как называли его болгары, над его кривыми узкими улицами, кварталами, соединенными ярусами лестниц, взметнулся ликующий звон: вместо колоколов, запрещенных турками, били горожане в чугунные доски, возвещая новое время.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
В ожидании переброски своего полка в Систово Алексей получил разрешение у сотенного, есаула Афанасьева, побродить по городу и устроиться на постой где-нибудь на окраине, недалеко от монастыря, места предполагаемого казачьего бивака.
Суходолов шел по улице неторопливо, расправив широкие плечи, дружелюбно поглядывал по сторонам. Во всем его облике - посадке головы на крепкой шее, в том, как ставил он ноги, "по-кавалерийски", небрежно покачиваясь, - чувствовались независимость и самоуважение: "Я без нужды никого не трону, но и себя в обиду не дам".
При виде лампасов и алого околыша синей фуражки с коротким козырьком болгары знающе кивали:
- Русин, казаче!
Понимали, что конь его где-то еще на той стороне Дуная и долго - кто с любопытством, кто с надеждой, а кто и с недоверием - провожали глазами рослого парня со взбитым чубом и светлыми усами.
На базаре уже торговали фруктами. Алексей припомнил слова драгомировского приказа: "Не дозволять себе брать от края что-либо безденежно или самовольно, дабы ни малейшим действием не навлечь на себя упрека в чести русской армии".
Проходя сейчас вдоль деревянных стоек с выставленными корзинами, Алексей приценился к небольшой, доверху наполненной сливами.
- Сколько? - спросил он болгарина с лицом, изборожденным морщинами, со встрепанными седыми волосами.
Болгарин, приподняв корзину, стал совать ее в руки Алексея:
- Вземи… Не нада деньги, драги гости… Вземи!
Но Алексей все же расплатился и, миновав духан в узкой кривой улице, ряд небольших домов с навесами на тонких подпорах, сады за каменными стенами, вышел к площади. На краю ее, в запущенном сквере, поставил корзину на пожухлую траву. Сливы сизо отливали, сами просились в руки. Неведомо откуда слетелась стайка мальчишек.
Алексей жестом показал: мол, давай ближе, не робей, и те, не заставив себя долго упрашивать, с готовностью устроились кругом, кто сложив ноги калачом, кто сев на пятки. На мальчишках драная цветная одежонка, на двух - фески, из-под которых выбивались выцветшие волосы. Почти у всех сделанные из деревяшек ятаганы, засунутые за пояс.
Ближе всех сидящий к Суходолову оголец с побитыми пальцами босых ног смотрел на казака с восторженным любопытством, так, словно тот свалился с неба. Мальчишка старался притулиться плотнее, с опаской притрагивался к ложу карабина, даже к сапогу казака, будто желая убедиться, что все это не сон.
- Ну-кась, налетай, ватага! - скомандовал Алексей и, положив в рот мясистую сливу, подмигнул соседу.
Через минуту корзина была пуста. Алексей снял с себя фуражку и надел ее на голову мальчишке. Из-под козырька выглядывал только счастливо шмурыгающий облупленный нос. Мальчишка, задрав голову, торжествующе посматривал на своих друзей. К честной компании подошла девочка лет девяти с косичками, похожими на мышиные хвосты. Поднося Алексею черную шелковицу в глубокой глиняной миске, сказала:
- Черница!
Губы, пальцы девочки измазаны этой черницей и глаза похожи на нее.
- Вземи, - широко улыбаясь, настаивала девочка, - добре на здравие.
2
Алексей повернул в боковую улицу. Здесь, рядом с вывеской цирюльника, висели приметы портновского ремесла, над распятыми брюками - аршинные ножницы. Впереди Суходолов вдруг увидел Алифана Тюкина, тот, не заметив однополчанина, воровато юркнул в разбитую дверь турецкой лавки.
"На промысел пошел", - с брезгливой злостью подумал Алексей и резко свернул за угол.
Под ореховым деревом сидели пехотинцы. Егор Епифанов рассказывал им:
- Гляжу - братушка турского жителя бьет, мешок с чем-то отымает… Разнял я их, турке мешок вернул, а братушке грю: "Рази ж лежачего, грю, бьют?". А и жаль его, видно, ига допекла, отблагодарить захотелось.
Егор заметил Алексея, растянул в улыбке рот без переднего зуба:
- Ходи до нас, казачок! Окрестила нас купель дунайская.
Егор выхватил у соседа деревянную ложку из-за голенища, достал свою и ударил дробно. Со смаком шлепнув ладонью по голенищу сапога, пустился в пляс, продолжая играть на ложках и напевая:
Ай, я качу, качу, качу, да,
Я горошек молочу, да.
На сухом точку, да,
На прилипочку, да.
Веснушчатое лицо Егора задорно, хитрые глаза щурятся на Алексея, мол, слыхал, вашу казачью знаю. Маленький, юркий солдат, закинув ладонь на затылок, пошел вприсядку навстречу Егору:
И-ех, пить буду
И гулять буду,
А смерть придет -
Помирать буду!
Суходолов, сунув два пальца в рот, засвистел в лад.
Болгары вокруг стали прихлопывать в ладоши, вот-вот сами пойдут в пляс.
…На окраине Суходолов увидел ветхую, полуразрушенную церквушку без купола, казалось, вросшую в землю. Правее ее порога была вырыта свежая могила. Раскрытая дверь словно приглашала войти в церковь, и Алексей переступил порог. Пахло пылью запустения. Над гробом одиноко горела свеча желтого воска.
Суходолов подошел ближе. В гробу лежал молоденький артиллерийский офицер с пулевой раной у виска. Оказывается, вот для кого была вырыта могила.
Отпевал старый священник в темной потрепанной епитрахили, с подтянутым к пуговице подолом, в сандалиях на босу ногу. Голова его горестно тряслась, дрожащий голос тихо, скорбно произносил:
- Со святыми упокой…
Алексей вышел из церкви. Жара спала, но камни мостовой, стены домов источали тепло.
Захотелось пить, а фляга, продырявленная пулей, была пустой. Алексей огляделся. У глухих высоких ворот добротного двухэтажного дома с отчужденно закрытыми ставнями стоял не то болгарин, не то турок.
Богатый халат едва сходился на его огромном животе, а с фиолетовой фески на крупной голове свешивалась длинная кисть. Воловья шея, короткие ноги создавали впечатление еще большей толщины этого человека.
Жечо Цолов вышел постоять у ворот своего дома. Он спокойно посасывал трубку с длинным чубуком, делая вид, что ему безразлично, что происходит вокруг - на улице, в городе. Просто захотелось подышать воздухом, покурить, вот и все.
Но в маленьких, беспокойных глазах Цолова притаился страх.
Кто знает, как отнесутся эти незваные москсецы к той земле, что купил он за бесценок у сбежавшего эфенди? И не научат ли они соседа Конова и других лохмотников-ортакчий не отдавать ему, Жечо, долги?
- Хозяин, - дружелюбно обратился Алексей, - будь ласка, дай испить водицы. - Он показал рукой, словно вливал себе в горло воду из кружки.
Цолов расплылся в угодливой улыбке, сказав по-болгарски:
- Сейчас принесу, - исчез за воротами. Проходивший мимо Ивайло Конов гневно сверкнул глазами в сторону дома Цолова, обнял казака за плечи.
- Ела, сынко, у нас напиисе студена вода… Остави! - махнул он рукой на двор Цолова и повлек за собой казака.
Дорогой говорил о Жечо:
- Турски пес, чорбаджи. Не надо у него. - И представился: - Конов, Ивайло.
На нем серый жилет поверх рубашки с отвернутыми рукавами, широкий матерчатый пояс.
- Алексей, - сказал Суходолов.
Пройдя с полверсты, они вошли в небольшой, опрятный двор Конова.
- Добре дошъл! - радушно развел руки Ивайло.
В углу двора, возле кустов отцветшей сирени, стояло два улья. На плетне висела рыбачья закидушка. Стрекотали кузнечики. Квохтала курица. На веревке сушились холщовые полотенца.
Изба, обмазанная глиной, покрытая соломой, все же имела привлекательный вид. На второй этаж ее вели крутые ступеньки.
Возле крохотной, под крышей, на тонких столбах-подпорах, хлебопекарни, лежал в тени тутового дерева на шинели тяжело раненный немолодой русский солдат. Обескровленное лицо его было бледно, губы запеклись.
Над раненым склонилась девушка, сильными руками разрывая простыню на полосы, смачивала их водой из таза.
На девушке - вышитая на груди и по рукавам алым крестом полотняная рубаха, поверх белой юбки - подобие фартука с поясом, на шее - ожерелье. Светлые волосы ее почти лежат на земле. Легкого загара скорбное лицо выражает решимость, густые брови сошлись на переносице.
Раненый приоткрыл глаза:
- Спасибо, сестрёна.
Она освежила водой его губы, повернув на бок, раскрыла зияющую рану и бесстрашно начала накладывать на нее куски материи, перевязывать полотенцем с вышитыми концами.
В калитке появились санитары с носилками, пришли забрать раненого в лазарет.
Девушка распрямилась. Полотно туго обтянуло ее небольшую высокую грудь, стройные длинные ноги.
- Дъщеря ми, зовут Кремена, - с гордостью в голосе сказал Ивайло.
Кремена стеснительно улыбнулась Суходолову, при этом на порозовевшей щеке ее заиграл серпик.
- Алексей, - грубовато буркнул Суходолов, не решаясь поднять глаза, и, словно спохватившись, поправился - Алеша.
Раненого унесли. Ивайло дал Алексею напиться и, показывая рукой на избу, пригласил:
- Моля, заповядай в къщу.
Они поднялись по ступенькам, вошли в сени.
Здесь развешаны вязанки лука, чеснока, листья табака. Вымытая кадь попахивала лавровым листом и укропом. Сушилась черешня на деревянном листе. Отдыхала коса на стене, а вилы и рогач - в углу. На скамейке стояла полая тыква с водой для питья.
В другой комнате свежевымазанный глиняный пол прикрывали домотканые чистые половики из грубой белой шерсти с оранжевым продергом. Выстроились на полках, почти у потолка, в ряд, как на смотру, ступка, сито, глиняная посуда, разрисованная желтой глазурью по зелени, с чёрными кругами цветов. В особом ящике на стене деревянные ложки. На узких лежанках - шкуры овец вверх шерстью, соломенные тюфяки, полосатые подушки.
Конов перекрестился на икону с едва тлеющей лампадой.
На стене висела одежда мальчика. Как позже узнал Алексей, младший брат Кремоны был убит несколько лет назад в поле турком за то, что недостаточно быстро поклонился. Мать умерла, не пережив гибели сына.
Пока Ивайло спускался в погребок достать вина, Алексей и Кремена разговорились, если можно назвать разговором язык жестов, глаз, мимики, придуманных слов и слов знакомых.
- Ти казак ли си? - спросила девушка, поглядев на него зеленовато-серыми глазами.
- С Дона…
- О-о-о, Дон! - понимающе сказала Кремена. - Как Дунай… А где твой конь?
- Вскоре переправят…
Появился отец, сбросив с ног постолы и оставшись в полосатых носках, он потряс над головой круглой деревянной баклагой, накрест перетянутой черными лентами из кожи:
- Хубаво сливянка!
Ивайло достал питу - круг хлеба - и, приставив его к груди, разрезал ножом. Кремена принесла свежие помидоры. "Томаты", - сказала она. Появились похлебка из рубцов, печеные яйца. Кремена слила Алексею воду на руки, сняла с гвоздя рушник, расшитый цветными петухами, цветами, и подала его гостю.
- Заповядай, - сказал Ивайло, - на нашата бедна българска софра.
Он разлил сливянку по глиняным кружкам:
- Желая вси́чко най хубаво, здраве, щастие, успех…
И Алексей, притронувшись своей кружкой к кружке Ивайло, сказал:
- Вси́чко най хубаво! - Понял, что это означает: "Всего доброго!".
У девушки сузились глаза, в них заплясали веселые огоньки.
- Разби́рате? - тихо рассмеялась она.
- Разбираю! - радостно ответил Алексей.
Только сейчас заметил он очаг и на цепи, под широким раструбом, - казан. "Видно, зимой топят", - подумал Суходолов Об очаге.
Хозяин, неторопливо расшнуровав зеленый кисет с клеточками, набил табаком маленькую, розоватую, черешневую трубку и, протянув кисет Алексею, высек огонь кресалом. Суходолов свернул цигарку, затянулся. Ничего не скажешь - хорош, не то что самосад-горлодер.
- Ну, дочка, - предложил Ивайло, - поведи гостя в сад, сейчас там добре.
…Солнце уже зашло, и повеяло прохладой. Где-то недалеко подал голос соловей.
Алексей и Кремена сели на скамейку под вишнями.
"Может, то судьба, - неожиданно для себя подумал Алексей, - приехал за тысячи верст, чтобы свидеться…"
"Да, - говорил другой голос, - но в завтре тебе сызнова спытывать судьбу, идти в бой, и ты ни в жисть ее боле не встретишь, даже ежли останешься жив".
И девушка молчала. Почему-то подумала с радостью, что исчез из города самоуверенный, противный ей сын Цолова, с бегающими, словно раздевающими глазами. Разве сравнить его с Алешей?
- Как по-вашему де́вица? - спросил Алексей. - Дивчина?
- Дево́йко, - голос у нее тихий, певучий.
- Хорошо, хубаво, - мечтательно оказал Суходолов, - ты девойко.
Он взял ее руку в свою. Ладонь у Кремены огрубелая, пальцы широкие. Она, конечно, хлеб убирает, избу мажет, стирает, в огороде без дела не остается. А лицо нежное. Но ладони шершавые и вызывают у Алексея желание ткнуться в них лицом, да знает, что не сумеет это сделать.
Он продолжал неумело держать в своей руке теплую, подрагивающую руку. Девушка не отобрала ее. У Алексея перехватило дыхание, и он, дивясь своей дерзости, приблизил губы к губам Кремены. Они были сухие, горячие, стыдливо уткнулись ему в плечо, прошептали:
- Не надо… срамно…
Волосы Кремены пахли цветущей маслиной.
Из-за леса высунулся месяц, как показалось девушке, укоризненно поглядел на них. Клочьями поплыл туман меж деревьев сада.
- Кремена! - позвал отец.
- Иду, баща.
Они вместе возвратились в дом.
- Ну, мой синче, - сказал Ивайло, - я тебе постелю в саду, приятна почивка.
А Кремена пожелала:
- Лека нощ!
Наверное, чтобы ночь была хорошей.
…Но сон не приходил к Алексею. Пахло, как на Дону, скошенной травой, и, как на Дону, неистово пел соловей, щелкал, ронял серебро… "У него язык в точь как у нашего. Скрозь одинаково плачут и смеются дети, поют птицы…"
Звезды мудро глядели с неба.
"По-болгарски тоже, как и у нас, звезда, вечер, только июнь по-ихнему - юни, ива - върба, луг - ливада, хлеб - хляб. А посев, чужбина - как и у нас. Родные мы вовсе…"
Мысли его приняли иное направление:
"Не загадывает ли обо мне дюже плохо Кремена? - Алексей тревожно заворочался. - Ухарь нашелся, зараз целоваться полез. Да ведь я николи в жисти еще не целовался. А она, верно, думает, что распутник".
Суходолову припомнилась станица Митякинская. Сейчас мальчишки в ночном. А на зорьке начинается рыбалка… Он вдруг услышал голос матери. Когда малолеткой прибегал к ней в синяках и ссадинах - играли в "казаков-разбойников", - мать причитала: "Болезный ты мой. Жалкой ты мой!".
Всегда одолевала бедность в одежде. Боязнь насмешек заставляла его чураться девчат, искать одиночества.
Но в степи он никогда не чувствовал себя одиноким, любил ее краски, знал ее язык.
Бывало, уйдет далеко, ляжет в траву и глядит, как тучи проплывают в поднебесье, как парит коршун, выглядывая сурка, как играют в пятнашки ласточки перед дождем.
Нынешнюю пору называют на Дону за хоровод цветов разноцветьем. На Дону сейчас роняет свои клейкие чешуйки тополь, румянится черешня, сладко дурманит запоздалая сирень, старательно упрятывая редкие пятизубцы. А в лесу хороводят ясень да клен, притаился в зарослях ельника хвощ и, далеко за полночь, исходит трелями малиновка, а на зорька притворно плачет иволга. Неужто спит Кремена?
Он снова ощутил запах ее волос. Или то действительно цвела где-то рядом маслина?