3
Часть казачьего полка, в котором служил Алексей, остановилась в том районе Систово, что называли Серединная махала, а остальные - биваком, в лощине между городом и монастырем, в двух верстах от избы Коновых и неподалеку от леска.
Алексей в биваке уже третьи сутки. Донимали посты, пикетирование, заставы…
Сегодня день оказался свободным, и урядник Горшколепов, тоже из Митякинской, отменный служака, отпустил Суходолова в увольнение.
Алексей проснулся рано, умылся, тщательно выбрился и пошел к Быстрецу мимо казачьего обоза. На поляне вразброс повозки провиантские - для сухарей и патронов; инструментальные - со всем необходимым для порчи вражеского телеграфа и железной дороги; динамит был прикрыт брезентом. В стороне сиротливо стояла лазаретная линейка, а возле нее, впритык, аптечная двуколка.
Замер с обнаженной шашкой часовой у денежного ящика. Ковали коней полковые кузнецы. Склонились над карабинами оружейные мастера. Похрустывали овсом кони. Кто-то бил затрепанными картами по носу проигравшего, кто-то затачивал шашку, шомполом прочищал ствол ружья.
- Здорово дневал! - крикнул Алексею издали Тюкин.
Медно-бронзовый, довольный, он картинно развалился на турецком ковре, забросив ногу на ногу, (подсунув под локоть пышную подушку. Потягивая из темной, с сумеречным глянцем, трубки египетский табак, пускал вверх кольца дыма. Лоснящееся красное лицо Алифана выражало верх удовольствия, маслянистые глазки стали еще меньше, почти исчезли, казалось, он вот-вот замурлычет.
Рядом с Тюкиным казак Ларька Гребенщиков - с вислым носом, извилистыми, недобрыми губами - кроил себе на траве исподнее из яркой "трофейной" материи в красных цветах на желтом поле. Вместо ножниц Ларька орудовал турецким кинжалом и от усердия даже немного высовывал язык.
Несколько казаков хлебали деревянными ложками… чай из котла, двое жарили шашлык.
Эскадронный писарь Родька Стрикозин - верткий, в щегольских офицерских сапогах не по чину - раздавал казакам цветные турецкие бумажные деньти-каине - крутить "козьи ножки".
- Братушки турские гроши вовзят не берут, - пояснял он, - теперя, односумы, тем деньгам одна назначения, потому как жесткие оне и для известного случа́я негожи…
Медлительный, огромного роста казак Адриан Мягков с медной серьгой в ухе направлял бритву на ремне. (Вырвав из своего чуба волос, подбросил его и на лету пересек бритвой. Ну разве ж то занятие для Адриана, с его тяжелой рукой, умевшей рубить с потягом? Глаза у Адриана еще мутны с перепоя. Вчера он с другом выкатил винную бочку из какого-то погреба, проткнул ее пикой и налакался до карачек. Едва отоспался.
- Про фальшивую тревогу слыхали? - пропитым голосом спросил Мягков, складывая бритву.
- Об чем гутаришь? - поинтересовался Тюкин и важно повернулся на бок.
- Надысь заступил я в сторожевую цепь, - неторопливо прогудел Адриан, - в буераке, возле ерика, стою на слуху… За городом… Ночь, темень, как у турка в мотне… По низах полк пехотный… И вот навроде бы кто-то возля крадется… сучок под ногой хрустнул. Ажник мураши по спине пошли.
Казаки придвинулись ближе к Адриану, стали слушать его с интересом.
- Вдруг гдей-то стрельба пошла… Чую: турки прорвались! Сполох… Навроде черти скубутся… Гляжу: полковой лекарь Руднев спросонья выскочил из своей палатки в исподнем и с хвеской турецкой на кумполе. Не иначе напялил ее на плешь от холоду. Дыхало ему сперло, зыркалы выпятил… Туточки бег мимо солдатик да и пырни: "турка" штыком у зад. Лекарь как заверещит: "Русский я!".
- Будя омманывать!
- Ну и голос! - усомнился в правдивости истории Ларька.
- Теперя лекарю верхи не седать.
- Ас чего шум-то зачался?
- Да, кубыть, буйвол ничейный к другому часовому тамотки подходил, - охотно пояснил Мягков, - часовой штык уперед: "Стой, кто идет?" А глыба преть без разбору, напрямки. Часовой пальнул. Буйвол - теку, похилил палатку лекаря, тот и в крик.
Алексей хохотал вместе со всеми, представляя панику.
Тюкин позвал его:
- Седай, Лексей, на мои роскоши, - немного сдвинулся на ковре, - глянь-кось, и мы не траву едим…
Алексей присел. Алифан извлек из-под себя коробок с ваксой, протягивая, сказал самоотверженно:
- Пользавайся!
Суходолов повертел в руках плоскую железную коробку. На ней заморская желто-черная наклейка. Что это Алифан таким добрым стал, у него зимой снега не выблазнишь.
- Бери, бери, - словно боясь раздумать, настаивал Тюкин, - не гребай, уважь. - Лицо его вдруг стало хитрым: - Небось приглядел булгарочку? - он ухмыльнулся: - Оченно даже аппетитные издеся встречаются.
Алексей метнул в сторону Тюкина презрительный взгляд:
- Ты, видать, большой руки бабник!
- Да ну, шуткую, - лениво возразил Алифан, - а нашшот бабник, - пыхнул дымом, - большой не большой, а в военное время не до этих занятиев. Вот как турку осилим - вполне разговеюсь. На каждый чугунок нужна крышка.
- Схожу Быстреца почищу, - поднялся Алексей, не желая продолжать неприятный ему разговор и оставив на ковре Тюкина его ваксу.
Алифан, пожав плечами, припрятал коробок. Он уважал Суходолова за прямоту, готовность прийти на помощь, а вот его бескорыстие считал глупостью, да и все эти фигеличмигели казаку не к лицу. Недаром в станице молодухи дразнили Суходолова "красной девицей". Чисто приблажный! Не лапал их, соленого словца чурался, все норовил один в степ податься. Али тронутый малость? Так не похоже…
К Тюкину подошел есаул Афанасьев. Щеки у сотенного впалые, тонкий хрящеватый нос с горбинкой нависает над губами.
- Встать! - приказал офицер, глядя на Тюкина суровыми желтовато-зелеными глазами.
Алифан вскочил, непонимающе замигал белыми ресницами.
Афанасьев ткнул носком сапога в ковер:
- Зараз возверни на площадь, в склад невостребованных вещей!
- Ить ничейный он… - начал было Тюкин, но есаул не дал ему договорить, отрезал:
- И не твой! Брать не моги… За такой страм, знаешь, что бывает? Шагом марш!
"Портной" Ларька торопливо спрятал за пазуху материю - от греха подальше.
Тюкин неохотно взвалил ковер на коня, зло подумал: "Праведный нашелся… Хрип гнешь ни за что".
* * *
Быстрец радостно заржал, еще издали завидев хозяина.
- Что, друг, соскучился? - ласково потрепал коня по холке Алексей. - Умоемся трошки?
Он обмыл коню надглазницы, храп, копыта, смочил гриву, обтер под брюхом и спину, проверил прочность подков: все шестнадцать гвоздей были на месте.
После скребницы и овальной дубовой щетки пустил в ход суконку, надраил Быстреца так, что его высокий круп отливал лаком - хоть глядись, как в зеркало!
- Ноне с Кременой тебя познакомлю, - шепнул Алексей коню. Тот помотал головой, словно соглашаясь. Морда у Быстреца суховатая, на ней видна каждая прожилка. Кончики ушей тянутся друг к другу.
Алексей стал седлать коня: удила должны лежать на одной десне, выше клыка пальца на два. Попробовал, проходят ли три пальца ребром ниже его подбородка, чтобы конь свободно дышал.
…Весь дом и все хозяйство Суходолова были обычно при нем, на коне. В переднем вьюке туго скатанная куртка с башлыком, фуражный аркан, сетка для сена, сплетенная из просмоленных тонких веревок. В заднем вьюке-суконные сумы-чемоданники с полной укладкой, торбой.
Приятно попахивала нагретая солнцем кожа седла.
В седельной подушке - рубаха, исподнее, портянки, запасные шаровары. В переметных сумах - котелок с ложкой, полотняный бинт, щетка, утиральник, запасные подковы, сукно для починки мундира, кусок мыла. Полный набор! А в холстяных саквах - суточная дача зерна и сухари с крупой.
У Кремены Суходолов решил появиться налегке, оставив в лагере все, без чего сейчас мог обойтись. Но к приезду в дом Коновых надо было как следует подготовиться.
Еще до седловки Алексей чистил толченым кирпичом железное стремя, пока стало оно теплым и ясным. Потом заблестел четырехгранный наконечник пики. Алексей протер древко, выкрашенное черной масляной краской, - пятиаршинный дротик теперь выглядел особенно грозно. Проверил сыромятную кожаную петлю, тоже покрытую черным глянцем. Туже затянул поясной ремень с патронной сумкой, счистил пыль с номера полка, прорезанного на алом сукне погон. Повесил через правое плечо шашку на портупее, а за спину - карабин, надел белый чехол на фуражку, одним махом, едва коснувшись носком стремени, взлетел в седло и помчался на свидание.
Шаг у Быстреца широкий, бодрый. Едва приметными изгибами тела Суходолов, направлял его ход, и конь копытами отбивал радостное и уже откуда-то ему известное: "Кре-ме-на… Кре-ме-на…" Алексей подскакал к дому Коновых и остановил коня на полном ходу. Быстрец замер как вкопанный. Алексей поглядел поверх забора.
Девушка в фартуке, шароварах выкатывала из погреба пустую бочку; напрягаясь, клонила ее к себе. Суходолов привстал в стременах, сорвал желтовато-румяную крупную сливу и запустил ее прямо внутрь бочки.
Девушка выпрямилась, лицо ее вспыхнуло от радости.
- Алъоша! - Она подбежала к калитке, вышла на улицу и, словно зачарованная, остановилась перед всадником: - Добро утро!
Сегодня Алеша был совсем другой, еще лучше прежнего. И даже не потому, что на нем синий мундир с красным кантом на воротнике, обшлагах и сидел он на коне, а просто - всем лучше.
- Здравейте, - тихо сказала она и робко погладила блестящую гриву коня. Быстрец ласково потянулся мягкими губами к руке девушки, ткнулся лбом в ее плечо, изнутри розоватые ноздри его затрепетали.
"Признал", - благодарно подумал Суходолов, соскакивая на землю.
- А и́метому? - спросила девушка, не сводя глаз с коня. Копыта его походили на высокие стаканы.
- Быстрец.
- Хубаво име. - Ее глаза озорно блеснули. - Могали? - показала Кремена на седло, прося разрешения сесть на коня.
Суходолов заколебался: как бы, с другими строптивый, Быстрец не сбросил неумелую наездницу.
Но девушка, словно прочитав его мысли, успокоила:
- Нема да падна… - мол, не упаду.
Еще в детстве любила она ездить верхом. А как-то жеребенок ударил ее копытом, оставив метку на лбу. Но и после этого она не стала бояться - пользовалась каждым случаем, чтобы оказаться верхом на коне.
- Малко… Наблизо… - умоляюще посмотрела на Алешу Кремена, и он не смог отказать ей.
Суходолов огладил Быстреца, словно прося его быть поосторожнее. Конь понимающе попрядал ушами, фыркнул протяжно.
Кремена поставила крупную ступню в стремя и легко села в седло. Сильными ногами сжала бока коня, и он покорно, красивой, осторожной рысью понес ее по дороге. Запрокинув голову с разметавшимися по широкой спине волосами цвета жнивья, мчалась Кремена пустынной дорогой. Ее крупная фигура, с будто выточенными бедрами и небольшой грудью, слилась с конем. Движения Кремены быстры, но женственны и плавны. Алексей подумал, что она очень похожа на тех казачек, которых он видел на коне, но было в Кремене и что-то очень болгарское. Может быть, в этих длинных шелковистых волосах ниже стана?
Быстрец мчался, выгнув шею колесом.
Кремена возвратилась и легко соскочила на землю. Нежно-матовое лицо ее горело от счастья, глаза сияли, раздувались ноздри тонкого носа. Она о чем-то быстро, взахлеб, заговорила, забыв, что не все Алеша может понять, отбросила прядь светлых волос, скрывавших маковую росинку, притаившуюся у маленького уха.
- Благодаря! - наконец сказала она своим певучим голосом и, от избытка чувств, поцеловала коня между глаз.
Они вошли во двор Коновых. Кремена задала коню корм, Алексей прислонил пику к вишне, снял карабин, шашку, повесил их на сук дерева, в его развилке пристроил фуражку, и они сели на ту самую скамейку, на которой сидели вместе.
Два дня разлуки показались им бесконечностью, а впереди предстояла разлука, может быть, навсегда, и невольная эта мысль придавала свиданию печальную окраску, сближала еще больше. Но они пытались уйти в разговор легкий, и Кремена, показывая на ульи, сказала: - Пчелен мед… - словно спрашивая: "А как по-вашему?"
И Алеша радостно подтвердил:
- Верно, пчелин мед!
Солнце пронизывало лучами листву деревьев, и казалось, что идет золотой дождь.
Алеша быстро взглянул на Кремону и, словно бросаясь с высокой кручи в Донец, сказал:
- Лю́ба ты мне.
Кремена сердцем поняла, о чем он говорит, лицо ее стало серьезным, даже печальным.
- Это - шутка, - Кремена сказала "щега", так по-болгарски звучит слово "шутка".
Но любовь умеет понять то, что ей необходимо понять, и Алеша воскликнул:
- Правду я гутарю!
Провел рукой по ее волосам, осторожно привлекая к себе, поцеловал в губы так, что голова кругом пошла.
Им не мешал солнечный ливень, цокот копыт, промчавшегося за околицей коня.
- И ты меня жалкуешь? - спросил Алеша. Синие глаза его глядели тревожно-радостно и с надеждой.
- Да, - сказала Кремена и покачала толовой так, будто отрицала.
Вот не мог он привыкнуть к этому движению головы невпопад, когда, желая сказать - "нет", болгары утвердительно кивают головой.
Кремена задумчиво покусала нижнюю губу. При этом на щеке ее легким следом проступил серпик, словно не смел углубиться, а только наметился.
Алеша стал целовать его, чтобы не исчез.
- Будет, Алъоша, - сказала Кремена, с нежностью отстраняя его, - будет…
Во двор вошел отец Кремены, привез на тачке дрова. Алексей помог их разгрузить, а потом Ивайло скомандовал дочке, чтобы она принесла гостю простоквашу и ржаного хлеба.
Они завтракали в саду, у вкопанного в землю одноногого стола под абрикосовым деревом. Ивайло, показывая рукой на себя, сказал:
- Човек.
И, кладя руку на колено Алеши, снова утвердил:
- Човек.
Обняв его, с гордостью произнес:
- Славянин… Работлив… А чорбаджи Цолов - не е човек… Хуже турка! Людям от него польза, что голодному от уксуса. Ишь, притаился, как сова от света. Думает, вы уйдете, тогда снова душить будет. Но ничего, в одной руке два арбуза не удержать. И не всю жизнь мою землю одеялом можно будет прикрыть… Я разве что - пусть богатеет… Но и другим жить давай…
Ивайло спохватился: наверное, этот донской казак его не понимает. Сказал то, что ему несомненно будет понятно. Положив обе руки себе на грудь, он посмотрел на Суходолова с признательностью:
- Освободили от робство.
Суходолов согласно кивнул:
- Освободили.
4
Стратегический план Балканской кампании сводился к тому, чтобы после форсирования Дуная действовать столь же стремительно, не задерживаясь у турецких крепостей.
Одной армии, перевалив через Балканы и не дав неприятелю опомниться, решительно идти на Константинополь, а другой в это время связывать вражеские войска в Придунайской Болгарии.
В ставке решено было: от Систово наступать веером, одновременно на запад, юг и восток - в сторону Рущука. Ударная сила - передовой летучий отряд генерала Гурко - двенадцать тысяч конницы и пехоты, в том числе и ополченцев, возглавляемых генералом Столетовым, тридцать восемь орудий. Отряд овладевает Тырново, горными переходами через Балканы и высылает за них кавалерию с пехотой. Рассчитывали, что к этому времени там поднимут восстание болгары.
Два донских полка - двенадцать сотен и шесть орудий - вошли в летучий отряд Гурко, составили сводную бригаду.
Сотня Афанасьева поднялась на исходе ночи по тревоге.
…Алексей ехал переменным аллюром в дозоре уже много часов. Где-то позади остались Кремена, Ивайло. До них теперь так же далеко, как до станицы Митякинской и матери, Уныло глядели неубранные поля. Стояла страшная изнуряющая жара, в точь, как на Дону в июле, когда усохшая трава сникает в балках и оврагах.
Только нет здесь белесой полыни, молочая, шалаша бахчевника. А так все то ж. Ни малейшего движения воздуха. Казалось, вымерли и птицы, и все живое на земле. Серая дорога слилась с серой луговиной. Пыльные гимнастерки прилипли к телу. Пехота брела позади, то и дело перекладывая ружья в кожаных чехлах с плеча на плечо, с трудом передвигая до крови растертые ноги, пригибаясь от тяжести трижды проклятых двухпудовых желтых горбов-ранцев из телячьей кожи шерстью наружу, патронных сумок на поясном, ремне, сухарных запасов. Горячая пыль лежала на шинельных скатках, суконных кепи, на когда-то белых холщовых брюках и рубашках, на побуревших сапогах с длинными голенищами, на медных, продолговатых, немного изогнутых котелках, нависла тучей над войском. Тащились офицерские повозки с чемоданами, окладными кроватями, самоварами, тоже покрытые горячей пылью. На коротких привалах солдаты, составив ружья в козлы, валились на спекшуюся землю.
…Проскакал к походной заставе есаул Афанасьев. Суходолов уважал этого справедливого, хотя и строгого офицера. Вчера есаул пытался заплатить болгарину за харч, а тот сказал ему с укором:
- Не обижай нас, сынко! Если хоть грош возьму - бог не простит. Вы пришли на смерть и лишения ради нас, бросили свои дома, семьи и чтобы после этого…
Афанасьев обнял болгарина:
- Не серчай, отец…
"Да, хорошие они люди, - подумал Суходолов о болгарах, - за таких погибнуть не жаль. Когдась теперя повидаю Кремену? Че это она гутарила на прощание: "Аз ще те чакам" Верно, ласка́вое, потому глаза глядели… Доси замирает сердце, как глаза глядели… Надо спытать у кого из болгар - че гутарила Кремена?"