– Ну… бедуинских евреев! – заржал Дмитрий.
Картошка захохотал.
– Ха! Бедуинский еврей, это все равно, что ашкеназский араб! Ох! Ну, ты умора, Фридман!
Картошка встал:
– Ты лучше шутки для пацанов прибереги, вон они какие кислые. Ладно, приятного дежурства.
Он зашагал по склону, огибая вершину.
"Все же, нет худа без добра", размышлял Дмитрий, "торчать тут, посреди ничего, конечно, тоскливо, но зато с профессором Гликом познакомился."
Глик Дмитрию понравился, это был высокий немного сутулый мужчина, лет пятидесяти. Дмитрию он показался открытым и общительным. Вечером, у костра он рассказывал столько интересного, что Дмитрий все собирался "переехать" от их солдатского костра, к костру "археологическому". Сдерживала лишь реакция сослуживцев.
– …и когда увидел, что города разрушены и путники там больше не появляются., отправился оттуда Авраам на землю южную, и поселился он между Кадешем и Шуром, и проживал он в Тер аре…
Голос профессора с характерным английским "Р" разносился в звенящем от свежести утреннем воздухе. Вокруг безмолвно застыли рабочие, студенты, археологи. Торжественность минуты портил Гаврош, прохаживавшийся где-то на заднем плане, пиная булыжники и дымя сигаретой. История и археология вместе взятые, интересовали его примерно так же, как скорпиона интересуют диаметры лунных кратеров.
Профессор захлопнул книгу, и продолжил:
– Установить достоверно, где именно находился этот Герар, Хегер или Хагра, невозможно. Некоторые ученые считают, что это название не города, а области граничащей с пустыней. Существует мнение, что Хегер-Хагра был набатейским центром на северо-западе Аравийского полуострова. Возможно, он лежит у нас под ногами.
Гаврош прекратил пинать камни и удивленно уставился под ноги. Не увидев там чего-то необычного он принялся нагло изучать задницы студенток, внимавших каждому слову профессора.
– А теперь, за работу!
Профессор развернулся и зашагал к натянутым над развалинами тентам. Следом потянулись археологи, рабочие и студенты.
Развалившись на теплом капоте джипа, Дмитрий провожал глазами худую долговязую фигуру. Профессор ему определённо нравился. Хотя бы тем, что каждый мог с ним заговорить, спросить, Глик всегда внимательно выслушивал собеседника и, хотя иногда вопросы ему задавали откровенно глупые, всегда вежливо отвечал.
Дмитрий слез с джипа, закинул за плечо винтовку и неторопливо побрел вокруг площадки. В небе белоснежной отарой паслись облака. А под ногами кипела работа.
Процесс раскопок завораживал Дмитрия. Он не верил своим глазам, когда из-под кисточки или веника вдруг показывался мозаичный пол или мраморный алтарь.
История открывалась слоями. На самом верху под слоем песка и камней лежали следы Османской империи, под ними мраморные алтари и кресты Византии, потом открывались руины, оставленные настоящими хозяевами этих мест, иудеями, римлянами, набатеями. При них пустыня расцветала садами и полями, по акведукам и подземным водоводам струилась живительная вода, тщательно собранная в сезон дождей. А по проложенным между холмами дорогам мерно вышагивали караваны верблюдов, неся в порт Газы бесценный груз благовоний и специй.
Специалист по керамике, жизнерадостный бородатый пузан внимательно изучал под увеличительным стеклом черепки, что-то оставлял себе, но большую часть с пренебрежительным жестом возвращал рабочим, те складывали обломки в огромную кучу, скопившуюся у тента.
Дмитрий поднимал глиняные обломки, презрительно отбрасываемые рабочими, и чувствовал, как по его пальцам словно пробегал электрический разряд. Тысячу лет назад этот кусочек глины был частью кувшина, амфоры или кубка. Люди держали его в своих руках, подносили ко рту, и глина впитала отпечатки их пальцев, тепло их губ.
Гаврош топтался рядом с американскими студентками.
Дмитрий подошел ближе и поинтересовался:
– "Патроль" сделал?
Гаврош хохотнул, словно Дмитрий сказал что-то смешное.
– Вот, познакомьтесь, – объявил он, обнимая товарища за плечо, – Мой русский друг Дмитрий!
Американки, ковырявшиеся в траншее, одновременно подняли головы, улыбнулись и хором поздоровались.
– Хай!
– Это Джесс, – продолжал Гаврош, – а это Шэрон.
Он притянул Дмитрия поближе и зашептал скороговоркой прямо в ухо:
– Ну, какого черта ты приперся, Фридман, у меня как раз наклевывается, а тут ты со своим "патролем". Не бойся, если чего, у меня глаза на затылке. Давай, вали отсюда, не мешай!
Дмитрий пожал плечами, повернулся было уходить, но зацепился взглядом за дно траншеи и застыл.
Там, на дне, белели маленькие четкие квадратики камней, уходящие под земляные стены траншеи. Этот фрагмент мозаики не имел рисунка, но с одного края уже виднелись коричневые камни, образующие какой-то узор, скрытый до поры землей.
Американки аккуратно раскапывали стенку совками, похожие на двух маленьких девочек в песочнице.
Игнорируя страшный взгляд Гавроша, Дмитрий шагнул ближе и нагнулся, изучая находку.
Шэрон бросила на него снизу быстрый взгляд и продолжила осторожно ковырять землю.
Вторая студентка, Джесс, выпрямилась, медленно заправила под косынку пшеничный локон, поглядывая на Дмитрия оценивающим взглядом. Потом присела на край траншеи и достала сигареты.
– Мозаичный пол? – поинтересовался Дмитрий.
Девушка сунула в рот сигарету. Гаврош тут же подскочил с зажигалкой, посылая товарищу устрашающие взгляды.
Свежий шов на лбу топорщился обрезками ниток, делая иерусалимца похожим на поцарапанного уличного кота.
Девушка прикурила, кивнула в знак благодарности и подтвердила.
– Он самый, похоже, ранне-христианское что-то.
Она говорила на иврите медленно, коверкая букву "р", как все англосаксы.
Дмитрий снова глянул на одинаковые белые камни и удивился.
– Почему именно ранне-христианское?
– А вон, – девушка показала сигаретой на фрагмент узора, который ее подруга аккуратно освобождала от слоя земли и грязи, – хвост рыбий виднеется, а рядом, вроде, гроздь винограда. Символика…
Дмитрий снял "чешку" с плеча, и спрыгнул вниз.
Гаврош украдкой провел ладонью по горлу, но Дмитрий сделал вид, что не заметил.
Улыбнувшись Джесс, он нагнулся над мозаикой. Действительно ровные коричневые квадратики явно складывались в ягоды.
– Ефрейтор Фридман! – рявкнул возмущенный, столь бесцеремонным вторжением в свою личную жизнь, Гаврош, – Как старший по званию, приказываю вам немедленно вернуться в охраняемый вами сектор!
– Иду, иду, – недовольно пробурчал Дмитрий, поднялся, подобрал винтовку.
Джесс взглянула на Гавроша с ухмылкой и вдруг озорно подмигнула Дмитрию.
Фридман на секунду представил себе, что сотворит с ним Гаврош, начни он сейчас крутить шашни с девушкой и рассмеялся.
Неожиданно американка улыбнулась в ответ.
Дмитрий подмигнул ей и полез наверх.
Вскинув винтовку на плечо, побрел, обходя по краю разрытый холм. Внизу, насколько хватало глаз, тянулась пустыня.
Археологи копошились в своих канавах и ямах. Он заметил высокую, худощавую фигуру профессора, возвышавшуюся над согнутыми спинами. Тот что-то объяснял, возбужденно жестикулируя.
Сменившись, Дмитрий пообедал и завалился спать. Проснулся к вечеру. Тусклый свет заходящего солнца окрашивал полог палатки в желтовато-розовый.
В палатке топился народ, готовилась к выходу караульная смена, проверяя подсумки и бряцая оружием. Шумно сражались в шешбеш отдыхающие до поры.
Дмитрий любил наблюдать за сборами караульной смены, зная, что ему самому никуда торопиться не надо.
Лениво позевывая, он поглядывал на то, как Буадана распихал обоймы и фляги по подсумкам, зашнуровал ботинки. Караул, наконец, вытряхнулся наружу.
Герши, валявшийся на соседней кровати завел свою привычную "шарманку":
– Сидим тут на горе, как утки в тире… пост внизу, да три поста наверху. Голыми руками брать можно. Если федаины до нас доберутся, вырежут в два счета…
Горелый оторвался от игры.
– Герш, заткнулся бы ты, от греха…
Над нытьем Герши никто не смеялся. Слишком часто он повторял позднее: "Я же говорил…"
– И вообще, – подал голос Линкор, – не спи на посту, братан, и все будет хорошо.
– Кто спит!?! – возмутился Герши.
Но тут полог откинулся и в палатку зашел взъерошенный Гаврош.
На щеке его багровел отпечаток пятерни.
Он уселся на кровать и громко заявил:
– Ну и стервы эти американки!
Двир заметил пылающую щеку и заржал.
– Не знаю, которая из них тебя приласкала, но ручка увесистая…
– Еще бы, – поддержал его Горелый, – целый день лопатой махать.
– Приласкала… – не уловил иронии герой-любовник. – Скажешь тоже… так вломила, у меня чуть зубы не повылетали.
– Джесс? – поинтересовался Дмитрий.
– Она самая, – ухмыльнулся Гаврош, – но с Шэрон я тоже еще не закончил.
Он прислонил автомат к пологу, откинулся на кровати и закинул руки за голову.
– Эх… вот, помню, у нас в Меа Шеарим еще при англичанах одно заведеньице открыли, там работали девушки, куда как сговорчивее.
Гаврош мечтательно зажмурился: – Про дома Габи Миллера, никто не слыхал? Вообще-то, те дома прикрыли еще до Второй мировой, но пара квартирок там продолжала работать какое-то время. Энтузиасты, так сказать, своего дела.
– Ты как, – негромко поинтересовался из угла Линкор, чистивший пулемет, – туда прямиком из яслей забегал, по дороге домой?
– Гы-гы-гы! – заржал Шарабани, – А мамаша твоя с коляской за дверью поджидала?
– За дверью, не за дверью…, – продолжал жмуриться Гаврош, – а подглядывать с соседней крыши я начал почти в младенческом возрасте.
– Извращенец! – поставил диагноз Шарабани.
Гаврош только улыбался, продолжая свое: – Работала там одна девочка, я все на ней жениться мечтал, думал подросту и заберу ее оттуда.
– Мне лет двенадцать тогда было. – Добавил он извиняющимся тоном. – Потом началась блокада, война, потом заведение прикрыли, а девочки разъехались.
– И жили они долго и счастливо… – подсказал из своего угла Линкор, захлопывая крышку ствольной коробки.
– Гыг! – снова хохотнул Шарабани, – И умерли в один день!
Улыбка медленно сползла с лица Гавроша. Дмитрий заметил, как побелел давний шрам на щеке.
– Почему же в один день? – чуть слышно прошептал Гаврош, таким тоном, что у Дмитрия мурашки поползли по коже, а перед глазами встало ТО существо, умывающееся из бочки рядом с трупами двух египетских солдат.
– Она умерла гораздо раньше… В последний день Квартала…
В палатке стало тихо. Горелый застыл над шешбешом с костями в кулаке. Все головы синхронно повернулись к Гаврошу.
– Уж не знаю, каким чертом ее занесло в Старый город, – помолчав продолжил он, – Она приехала последним рейсом "двушки" прикинувшись медсестрой. Тогда, война интересовала меня куда больше, чем всякие глупости. Мне как раз исполнилось двенадцать с половиной, а Кими десять. Мы с ним исполняли роль посыльных: передавали приказы, подносили патроны, помогали взрослым, чем могли. Так что я не обратил на нее внимания.
А в тот, последний день уже стало ясно, что нам хана. Утром отмучился Кими, получивший ночью пулю в шею. Потом легионеры заняли и взорвали Тиферет, после чего принялись долбить из минометов дом за домом. Все живые давно попрятались под землей, в Четырех синагогах. Ближе к полудню кончились патроны. Наши еще кое-как держались, отбиваясь гранатами и в рукопашную, хотя было понятно – дело "табак". Вода у нас кончилась два дня назад, потому, что площадь с колонкой простреливалась. Раненые просили пить. И тогда она вдруг взяла ведро, поднялась наверх и пошла к колонке.
Гаврош замолчал. Нашарил в кармане пачку, вытащил сигарету и долго прикуривал. Затем глубоко затянулся и пустил в потолок струю дыма.
– На обратном пути ее прикончил снайпер. В десяти метрах от меня, попал ей в голову разрывной пулей.
Под пологом палатки висела тишина, нарушаемая лишь посвистом ветра.
Линкор пожал плечами и отвернулся. Горелый аккуратно опустил кости на поле и сложил пополам коробку с шешбешем.
– Прости… – буркнул покрасневший Шарабани.
Гаврош затушил сигарету, и отвернулся, поджав ноги к животу.
Поздно вечером, отдежурив свою смену, Дмитрий подошел к костру археологов.
Здесь обсуждали самые разные темы: историю, религию, археологию. В основном говорил профессор Глик, возбужденный и раскрасневшийся, остальные лишь задавали вопросы.
Обе американки сидели тут же. Рядом с Шарон помещался Гаврош, всей свой физиономией изображая живейший интерес к археологии.
Завидев товарища, Иоське подмигнул.
Джесс подвинулась и замахала рукой.
Он сел между Гаврошем и Джесс.
Шэрон покосилась на него и усмехнулась. Иоське использовал момент и ненавязчиво положил ей руку на талию. Но его атака была решительно отбита.
Дмитрий прислушался к рассказу профессора и забыл обо всем, о девушках, о Гавроше.
Это было похоже на кинохронику, что крутили в кинотеатрах, перед картиной. Только там, диктор за кадром сообщал о боях на разных фронтах, а здесь Глик рассказывал, легко скользя по столетиям и эпохам, перескакивая с одних народов на другие. Иудеи, филистимляне, набатеи, римляне, греки, цезари, цари, священники и жрецы, все они оживали, в устах профессора, получали те или иные характерные черты.
Немного осмелев и освоившись, Дмитрий улучил момент и поинтересовался:
– Скажите, профессор, а почему мост Дочерей Якова, что над Иорданом, так называется, ведь в Торе упоминается только одна дочь – Дина?
Глик внимательно посмотрел на него:
– Вы очень точно подметили, молодой человек, в Торе у-п-о-м-и-н-а-е-т-с-я. Упоминается, понимаете? – профессор воздел к небу сухой, длинный палец. – А сколько дочерей не упоминается? А сколько их было всего?
Дмитрий растеряно пожал плечами и оглянулся, ища поддержки, но никто из сидевших у костра не произнес ни слова.
– Мы этого не знаем, – сам ответил на свой вопрос Глик, – в книге Берешит несколько раз упоминаются дочери Якова во множественном числе.
Профессор замолчал, задумавшись и наморщив лоб. Затем улыбнулся и продолжил:
– Но, если все ж когда-нибудь достоверно выяснится, что дочь у Якова имелась лишь одна, есть и другая версия этого названия. В средние века, когда Цфат был в руках крестоносцев, там находился монастырь святого Якова. Монашки нанимали стражников, а те сторожили мост и взимали пошлину за проезд.
– Спасибо, – поблагодарил Дмитрий.
– Всегда рад, – улыбнулся Глик.
Следующий вопрос задал кто-то из студентов, что-то о крепости крестоносцев охранявшей у того же моста переправу через Иордан.
Далеко внизу ночь разорвал монотонный гул мотора. Гаврош пихнул Дмитрия в бок.
– Сделай старику одолжение, узнай, кого там принесло. А я тебе местечко посторожу, – осклабился Иоське.
Подобрав "чешку", Дмитрий поплелся к шлагбауму. Картошка уже стоял у импровизированных ворот их маленького лагеря, всматриваясь в темноту. Свободные от караулов тоже высыпали из палаток. Ночные гости сюда не заезжали, а значит, случилось что-то из ряда вон выходящее.
Два тусклых конуса фар петляли внизу, повторяя изгибы дороги. Вскоре равномерное гудение мотора сменилось натужным ревом: автомобиль карабкался вверх.
Заскрипели тормоза, машина остановилась у поста внизу. С минуту двигатель стучал на холостом ходу, потом снова газанул и пополз вверх.
Шум мотора все усиливался. Наконец свет фар мазнул по палаткам. Машина с грохотом вкатила на вершину и застыла, упершись в обмотанные колючкой козлы. Водитель заглушил мотор, фары погасли.
Картошка вытянул подальше от себя руку с фонариком и крикнул:
– Кого там принесло, на ночь глядя?
Слабый луч фонаря освещал застывший во тьме силуэт "виллиса" и две головы за лобовым стеклом.
Повисла пауза, а потом знакомый голос сварливо проскрипел:
– Похоже, Штульцман, нам здесь не рады.
– Бар!!! – заорал в ответ Картошка, – Какого хрена? Только не говори мне, что ты взорвал участок в Нес-Ционе и сбежал!
Скрипнул кузов джипа, захрустели шаги по камням, и в тусклом свете нарисовалась знакомая долговязая фигура.
Картошка опустил фонарь и шагнул на встречу.
За лобовым стеклом "виллиса" чиркнула спичка, осветив лицо Штульцмана с зажатой в зубах сигаретой.
Бар-Циона сразу окружили, хлопали по плечу, жали руки.
– Ну, рассказывай! – потребовал Картошка, – Как ты вывернулся?
– Из чего? – невинно поднял брови Бар-Цион.
– Ну… – протянул Картошка, – в газетах писали всякое… насчет убитых бедуинов…
– Ага, – радостно подхватил Бар-Цион, – в Иордании кто-то убил троих кочевников, но я-то тут причем? Да и вообще, нам-то какое дело, на территорию Иордании израильские законы не распространяются, – он усмехнулся и добавил, – пока…
Картошка удивленно хлопал глазами.
Бар-Цион подмигнул ему и добавил, – Поскольку никто не видел, чтобы я переходил границу, меня отпустили.
Капуста понимающе кивнул.
Бар-Цион помолчал, потом нахмурился и тихо сказал:
– А теперь, расскажи мне в какое дерьмо штабные втравили мою роту?
Картошка вздохнул и уселся на перевернутую бочку, кивнув Бар-Циону на скамью, напротив.
– Садись, Меир, тут в двух словах не опишешь.
Бар-Цион посмотрел в лицо Картошки, лишь сжатые зубы и перекатывавшиеся желваки выдавали его эмоции. Наконец он сел и хрипло выдавил:
– Ладно, давай все подробно.
Переживать заново те события Дмитрию не хотелось, он вернулся к костру археологов, прихватив из палатки одеяло.
Гаврош умудрился-таки обнять американку за талию и теперь пытался развить успех.
– Чего там за шум? – поинтересовался иерусалимец.
– Бар-Цион вернулся.
– Да ну?! – Поразился Иоське. – Выкрутился, значит… хотя… кто бы сомневался…
На его хитрой физиономии отчетливо читалась борьба чувств. На одной чаше весов ротный, на другой американка.
Дмитрий чуть не рассмеялся, глядя на растерянное лицо сослуживца. В конце концов, Гаврош поступил, как настоящий десантник, убив одним выстрелом двух зайцев. Вскоре он исчез в темноте, уводя за собой удивленную Шэрон.
Глик продолжал самозабвенно рассказывать о способах наббатейской ирригации.
Пламя костра затухло, только угли еще ярко тлели в темноте.
Джесс зябко повела плечами.
Дмитрий развернул принесенное одеяло, накинул девушке на плечи. Расправил грубую шерстяную ткань, но руку не убрал, а наоборот плавно привлек Джесс к себе, полуобняв податливые плечи, и настороженно замер, ожидая сопротивления, но его не последовало.
Когда профессор выдохся, а костер затух окончательно, уставшие за день археологи стали расходиться.
– Давай еще посидим, поглядим на звезды? – предложила Джесс, скидывая одеяло и расстилая его на земле, – у нас в Бостоне небо совсем другое.
Дмитрий согласно кивнул. Они растянулись на одеяле и уставились в бескрайний купол неба, развернувший над ними вселенную.
– Смотри… – Джесс протянула руку, – вон Большая медведица…