Дмитрий выматерился, отбросил в сторону винтовку и перекатился сам. Затем лежа на боку, принялся бинтовать руку. Морщась, примотал покалеченные пальцы к здоровым, кое-как затянул зубами. Хорошо, хоть левая пострадала.
Подтянув винтовку, он осмотрелся. Легионеры залегли за камнями и прижимали Двира к земле.
Прицелившись по вспышке выстрела, он потянул спуск.
– Прикрываю!
Двир подскочил и рванул назад. Легионеры открыли бешеную стрельбу.
Он тоже стрелял, целясь на вспышки, досылая патрон за патроном. Каждый выстрел отдавался острой болью в раненой руке.
Двир вдруг нелепо взмахнул руками и рухнул на камни. Преследователи радостно заорали.
От отчаяния Дмитрий впился зубами в рукав гимнастерки.
Двир неподвижно лежал на камнях, под головой растекалась темная лужа. Дмитрий присмотрелся и заскрипел зубами. Напарнику снесло пол затылка.
Ладно, эмоции потом.
Он сменил обойму. Наощупь посчитал. В подсумке осталось четыре, да где-то в ранце коробка патронов. Только, как с такой рукой снаряжать. Еще оставалась граната.
От боли в глазах расходились цветные круги. Он выстрелил, перекатился в сторону.
Впереди раздалась гортанная команда, характерно лязгнули примыкаемые штыки.
Надо было что-то решать.
Поудобнее ухватив гранату, вытянул зубами чеку. Сгруппировавшись швырнул ее как можно дальше, навстречу выпрямлявшимся в полный рост силуэтам и не дожидаясь разрыва ползком метнулся назад.
За спиной шарахнуло. Свистнули над головой осколки. Он дополз до края карниза, свесился, пытаясь разглядеть тропу. Тщетно. Метрах в трех ниже белел только узкий каменный карниз. Он повернул голову. Тропа тянулась вдоль обрыва и терялась где-то слева.
Это был конец.
Не раздумывая Дмитрий сбросил тело вниз, на мгновение повиснув на здоровой руке, разжал пальцы и рухнул, пытаясь сгруппироваться. Ночь взорвалась вспышкой боли, а потом все поглотила тьма.
Февраль 56-го
Тучи, низкие и свинцовые висели над Иерусалимом, то и дело разражаясь ледяной крупой дождя и града. Ветер подвывая разгонялся на безлюдных улицах взорванного еврейского квартала. Несся над заброшенными домами нейтральной полосы, заставляя звенеть колючую проволоку вдоль "городской линии", а часовых зябко ежиться. Иорданцы плотнее наматывали на шеи и уши клетчатую ткань кафии. Израильтяне кутались в воротники шинелей.
Ветер с бандитским свистом проносился между "драконьими зубами" перегораживавшими площадь перед КПП Мандельбаума. Без всякой визы пересекал он границу, и с разгону напарывался на торчащий, как гнилой зуб в больной челюсти, Дом Турджемана.
Но дом, такой красивый и заманчивый издали, вблизи оказывался мрачным и угрюмым. Красивые стрельчатые окна замурованы бетоном. Узкие, усиленные стальными листами, щели вмурованных в бетон амбразур прикрыты задвижками. Обложены мешками с песком узорчатые балюстрады, балкон и галерея побиты снарядами.
Разочарованный ветер сходился грудь в грудь с испещренным пулевыми отметинами фасадом, разбивался на сквозняки и уносился по узким улицам Меа Шеарим в поисках легкой наживы, грохая ставнями, срывая со случайных прохожих – ортодоксов шляпы и парики.
Когда-то дом в престижном по тем временам иерусалимском районе Шейх Джерах, в квартале Хасана Турджемана построил для себя архитектор Антон Брамхи.
Вспыхнувшая война вынудила жителей: евреев и арабов, бежать. Так как через Шейх Джерах проходила единственная дорога в еврейский анклав на Масленичной горе, дома превратились в поле боя между отрядами Аганы и Пальмаха с одной стороны и арабской милицией, называвшей себя Армией Священной Войны, с другой. Разбитая грунтовка, виляющая меж заброшенных домов, оказалась последним, что видели в своей жизни многие из направлявшихся в больницу Хадасса или в университет на горе Скопус. Однако конвои сопровождались бронемашинами, в бронированных автобусах устанавливали пулеметы и огнеметы, так что колдобины старой грунтовки были последним зрелищем и для приличного количества атакующих.
Перемирие разделило квартал между сторонами. Часть жителей не побоялась вернуться в ставший пограничным район и поселилась по обе стороны "городской линии". Но дом Турджемана, господствующий над подступами к КПП, превратился в опорный пункт.
Если снаружи ОП Турджемана смахивал на обычный жилой дом, (разве что окна заложены, да амбразуры проделаны), то изнутри он был настоящей крепостью. Железобетонные перекрытия, казематы, пулеметные точки и даже маленький лазарет.
Они толпились в главном каземате, наливали чай из огромного бака-водогрея в углу, подшучивали друг над другом.
Горячая кружка чая обжигала пальцы, и Дмитрий поставил ее на стол. Черная полицейская форма сидела как-то непривычно, фуражка норовила свалиться с головы. "И как они в таком головном уборе жуликов ловят…" – тоскливо размышлял Дмитрий, поглядывая на остальных. Зрелище радовало глаз, куда там цирку.
Двир в новой форме выглядел необычайно строго и официально. Гаврош смахивал на пугало, Адам напоминал школьника, нацепившего на Пурим костюм полицейского. Линкор с подвернутыми рукавами и расстегнутым воротом походил на типичного фашистского офицера из пропагандистского фильма про войну.
Наконец снаружи зашумели двигатели. Внизу лязгнули стальные двери и голос Бар-Циона громко выкрикнул:
– Рота Алеф! Заткнитесь!
Гул стих. Все глаза устремились на ротного. В своей выгоревшей "американке" он резко выделялся среди черных мундиров подчиненных.
– Машины уже здесь. Помните инструктаж. На досмотре не выеживаться. Пусть делают, что хотят.
После досмотра в каждом автобусе с вами поедет легионер с "томиганом". Обычно они стоят в проходе, рядом с водителем.
– Буадана!
– Ма-а-а-а… – индифферентно отозвался громила иракец.
– Тапуах адама. – отрезал ротный, – Твои действия в случае заварухи?
– Прыгать на иорданца и валить его в нишу, к дверям автобуса и душить, пока Гаврош будет отбирать у ублюдка автомат.
– Верно. Во втором автобусе валит Шарабани, ствол отбирает Картошка. С двумя стволами много не навоюешь, но хоть кого-то постарайтесь подстрелить.
Бар-Цион говорил спокойно, глядя попеременно в глаза каждого из сидевших перед ним.
– Вы поедите через Шейх Джарах, по вражеской территории. Вы едите открыто, ваш маршрут и время проезда известны, если они захотят напасть, шансов у вас ноль. Два ооновских джипа поедут перед конвоем, но это лишь иллюзия безопасности, в случае чего толку от них никакого. В общем, удачи и до встречи через две недели.
Картошка глянул на часы.
– Пора…
Дмитрий вскинул на плечо потертый "китбэг".
В переулке фырчала на холостом ходу короткая колона: два древних, бронированных автобуса – призраки прошлой войны, и тентованный "студебеккер" груженый коробками.
До Ворот "Мандельбаума" спустились пешком.
Картошка подошел к воротам. Рядом с ним встал военный полицейский в белой портупее. Имя каждого проходившего в ворота они сверяли со списком.
Наконец все столпились на нейтральной территории. Из переулка послышался рев моторов. Ворота растворились, "двухнедельный конвой" вполз на территорию КПП и остановился.
Минут десять ооновские и иорданские офицеры изучали бумаги. "Полицейские" мерзли на ледяном ветру.
Покончив с бумагами Картошка крикнул: В колонну по трое, стаааановись!
Шесть десятков черных мундиров построились образовав прямоугольник три на двадцать.
– Сейчас будет шмон, – тихо добавил Картошка, – держите себя в руках.
– Без оружия, как голый себя чувствую, – посетовал Гаврош, – особенно перед этими… он кивнул на двух закутанных, словно фрицы под Сталинградом, легионеров.
– Первая шеренга четыре шага вперед!
– Вторая шеренга два шага вперед!
К строю приблизились трое: низкий, коренастый израильский майор, высокий стройный ооновец с французским флагом на рукаве и легионер в черной островерхой каске.
– Личные вещи к осмотру! – негромко скомандовал Картошка.
Шестьдесят китбегов гулко шлепнули об асфальт, шестьдесят спин согнулись выкладывая под ноги содержимое.
Все вещи были заранее проверены и одинаково сложены, что бы придраться было не к чему. Рабочая форма, повседневная форма, рабочие ботинки, книги, умывальные принадлежности и белье.
Но иорданец с недовольным выражением шел между рядов, внимательно изучая солдатские пожитки. Иногда, что-то привлекало его внимание и он указывал ооновцу на ту или иную вещь. Француз присаживался на корточки, брал в руки подозрительные предмет и демонстрировал его легионеру. Тот морщился и шел дальше.
Вся процессия остановилась перед Шарабани.
– Шу ада? – поинтересовался легионер по мышиному шевеля усами и тут же сам себя перевел на иврит, смешно коверкая слова, – Ма зеее?
Его палец показывал на свернутые кальсоны.
– Белье! – гаркнул Шарабани, так что офицер отшатнулся, схватившись за кобуру.
– Че ему за дело? – недоуменно оглянулся Шарабани на израильского майора.
– Так надо, – пожал плечами тот, – досмотр. За границу ведь едешь.
Шарабани презрительно фыркнул и развернул кальсоны, весело заполоскавшиеся на ветру.
– Шукран… – снова перешел на родной язык легионер, махнул на Шарабани рукой и шагнул к Дмитрию.
– Тфаддаль! – оглушительно рявкнул Шарабани, вздрогнувшему иорданцу сминая белье в комок.
– О, – пошутил сзади в очереди Адам, кивая на кальсоны, – белый флаг у нас уже есть. Если что, используем по назначению.
– По назначению, – зло отчеканил Линкор, – можешь запихать кальсоны себе в задницу. – Когда арабы жгли конвой в Хадассу, те тоже махали белыми флагами. Домахались, сгоревшие трупы даже опознать не смогли. Так что лучше используй по назначению ствол.
– Где только его взять, ствол-то? – тоскливо пробормотал Адам.
Дмитрий стоял на ветру, пока иорданец изучал сложенные перед ним манатки. Он подумал о карте. Зашитая в подкладку мундира, она, вроде, надежно спрятана. Интересно, что будет, если иорданцы ее найдут?
Чтобы отвлечься, Дмитрий принялся разглядывать окна в соседних домах. Прямо напротив, на иорданской стороне прилипли к окну детишки, наблюдая за происходящим. Дмитрий скорчил им смешную гримасу. Детвора за стеклом запрыгала, заулыбалась. Потом старший, лет десяти мальчуган отогнал от окна мелюзгу, и, внимательно глядя на Дмитрия, провел ладонью поперек горла.
Дмитрий покачал головой и отвернулся.
Шмон тем временем продолжался.
Мимо удивленно стреляя глазами просеменила группа монашек-шариток, придерживая руками свои белые широкополые шляпы.
От грузовика послышались возмущенные крики. Легионер ковырявшийся в кузове вдруг примкнул штык к винтовке, и ловко крутанув руками тупорылый "эйнфилд" вонзил штык в мешок. Из прорехи, ему под ноги сыпанула гречка.
– Спокойно, спокойно… – приговаривал Картошка. Но было поздно.
– Я кальб! – взревел Шарабани, – Это же наша жратва!
– Кусссохтак! – Поддержал Буадана, – Я шармута!!!
Легионер пошел пунцовыми пятнами. Вскинул винтовку, передернул затвор и навел ствол на иракца.
Воцарившуюся тишину нарушил отчетливый лязг взводимого пулеметного затвора, прилетевший из окна Мандельбаумовского дома. Легионеры тоже защелкали затворами. Заметались между ними встревоженные ооновцы. К "студебеккеру" подошел иорданский офицер и что-то крикнул легионеру.
Тот постоял с минуту, прожигая Буадану ненавидящим взглядом, опустил винтовку и зло, оскалившись, снова воткнул штык в несчастный мешок.
– Инта маньюк, – прошептал Буадана, глядя на легионера – ибн манюк!
Иорданец вспыхнул, но, сжав зубы, продолжал терзать штыком мешок.
Досмотр тянулся часа полтора.
Наконец иорданский офицер подошел к грузовику и заорал, размахивая рукой: "Удруп! Удруп!"
– По машинам, – скомандовал Картошка. Они расселись по заранее оговоренным местам.
В ледяном нутре бронированной махины стояли три узкие, на всю длину бортов лавки. В самом торце в переборке чернела распахнутая дверца, ведущая в кормовой отсек. В проеме виднелись штабеля коробок сухпайка, от пола и до потолка.
Последним в автобус влез бледный сержант-легионер с разлапистым шевроном на рукаве. Одной рукой он держался за поручень, в другой сжимал магазин "томигана". Разряженный автомат свободно висел у него на груди.
Между автобусами вклинился иорданский джип с пулеметом. Колонна тронулась.
Ехали недолго, но дорога оставляла гнетущее впечатление. Снаружи бесновалась толпа, летели в борта булыжники, гулко ударяя по броне.
Бледный от страха легионер сжимал в потной руке обойму, сидевший перед ним Буадана угрожающе заглядывал в глаза.
Миновав Шейх Джерах, водитель лязгнул передачей и автобус, натужно взвыв, пополз в гору.
Через узкий квадратик бойницы открывались незнакомые виды города: кусок крепостной стены, бескрайнее море могильных камней, серый купол над Храмовой горой. У ворот университета иорданские и ооновские джипы съехали на обочину. Лязгнула дверь, и легионер нулей вылетел наружу.
Вильнув между бетонными заграждениями, конвой втянулся на территорию анклава.
Когда Дмитрий выбрался из автобуса, в глазах с непривычки почернело от суетившихся полицейских мундиров.
Невысокий широкоплечий лейтенант отвел их в сторону и построил в каре.
– Доброе утро! – начал офицер, – Меня зовут Мордехай Цибульский, я из "Поплавка 247". Весь следующий месяц я буду вашей мамой.
Он улыбнулся и кивнул на Картошку, – Папа у вас уже есть.
Все заулыбались. Гаврош хмыкнул и поинтересовался:
– Мамаша, а как насчет сестричек или там, племяшек?
Лейтенант внимательно посмотрел на остряка, стер с лица улыбку и отчеканил:
– На следующий месяц, твоя сестра – это твоя винтовка, солдат!
Гаврош открыл было рот, но Цибульский рявкнул поставленным командирским голосом:
– Приступить к разгрузке грузовика!
Перекидав ящики и мешки из "студебеккера", они принялись грузить обратно тяжелые связки с книгами.
– Университетскую библиотеку вывозят, – пояснил кто-то.
Закончив погрузку, прибывшие собрались в холле.
Цибульски повел их в оружейку.
– Шарабани, – поддел мимоходом Гаврош, – запоминай, как выглядит университет, небось, на гражданке тебя к нему не подпустят на пушечный выстрел.
– Не очень-то и хотелось, – бурчал Шарабани, – чего я там не видел?
В маленькой чисто побеленной комнате вытянулись на стеллажах длинные ряды английских "лиэйнфилдов", отдельно стояли на сошках пяток "бренов". На белой стене, чернела кривоватая начертанная от руки надпись, гласившая:
"Оружие, соответствующее договору о прекращении огня."
У стены, под надписью "Угол связи" скучал у тумбочки с телефоном тощий очкастый солдатик.
– Мишке, – позвал его лейтенант, – принимай новеньких.
Солдатик оживился, извлек из тумбочки пачку бумаг, ручку и разложил все на снарядном ящике.
– По одному берем винтовку, подходим, четко называем мне номер, подписываемся. Поехали.
Заметив в углу одинокий МГ-34, Линкор с облегчением выдохнул.
– Значит так, – лейтенант продолжал знакомить новичков с местом службы, – в течение следующего месяца вы поступаете в распоряжение "Царя горы", – командира гарнизона. Кроме него вы подчиняетесь нам, бойцам "поплавка". Нас еще называют "царевыми людьми".
Здесь, на Горе, вы в полном нашем подчинении, помогаете следить за противником, оборудовать позиции, охранять здания университета и больницы. В случае войны вы получите от нас нормальное оружие и даже технику вместо старья, выданного вам в оружейке.
Следующим пунктом их экскурсии была крыша кампуса.
– Посмотрите вокруг… – Цибульский сделал жест рукой, – Весь Иерусалим лежит перед вами.
Они стояли на крыше университетского здания в укрытии из мешков с песком. У стены уставилась в небо ржавая водопроводная труба на подпорках, явная имитация миномета.
Ледяной ветер пробирал до костей, заставляя прятать лица в воротники шинелей.
Внизу распростерся склон Масличной горы, долина Кедрона, мусульманское кладбище. За ней сказочной твердыней возвышалась стена Старого города, с наглухо замурованными Воротами Милосердия. А выше парили в небе свинцовые купола Эль Акцы и Куббат ас-Сахры. Город казался вымершим напрочь.
– Линия прекращения огня находится там, позади, а здесь мы в тылу врага. В случае войны арабы первым делом попробуют уничтожить анклав, а наши – прорваться и соединить гору с остальным Иерусалимом. Задача гарнизона продержаться сутки, пока ЦАХАА не прорвется сюда.
По соглашению о прекращении огня, Израилю позволено держать на горе сто двадцать полицейских, без тяжелого вооружения.
Цибульский усмехнулся в редкие юношеские усики, – Но, поверьте мне, в случае боевых действий иорданцев ждет немало сюрпризов, а пока мы отвлекаем внимание такими игрушками. – Он похлопал рукой по ржавой трубе.
– Все понятно, инспектор! – хохотнул Гаврош.
Лейтенант невозмутимо надвинул фуражку на лоб и показал рукой в сторону черепичных крыш Августы Виктории. Крохотная фигурка иорданского часового застыла на колокольне.
– Не стоит себя обманывать, не мы одни такие умные. Иорданцы делают то же самое. Их полицейские на горе, – переодетые легионеры. Комплекс Августы Виктории превращен в крепость. Скорее всего, именно оттуда они будут атаковать.
Цибульский откашлялся, потер руками покрасневшие от холода уши. Поглядел вниз и сплюнул через парапет.
– Деревня Исауие вон там, официально находится в израильской демилитаризованной зоне, на деле, легионеры гуляют там как у себя во дворе, под домами строится укрепрайон.
Короче, формально соблюдается перемирие, но в реальности обе стороны кладут на него с прибором, а карта "Офицерского договора", как известно, потерялась, и разобраться в территориальной принадлежности там внизу не сможет никакой ООН.
Теперь посмотрите сюда.
Он подошел к противоположной стороне крыши:
– Там, – он указал на горстку зданий, словно сбившихся в кучку между деревьями, – больница. Больных в ней давно нет, но кое-какое оборудование еще осталось. Там же, естественно, наша санчасть.
– Это, – он ткнул рукой в сторону на трехэтажного здания с белым куполом, – Национальная библиотека. Каждые две недели мы отправляем обратно книги, но их там хватит еще лет на десять.
Цибульский зябко подышал на замерзшие ладони, – В общем, добро пожаловать на Гору Скопус. Постепенно будете входить в курс дела.
К вечеру неожиданно пошел снег. Вымороженная Гора и без того недобрая и пугающая, укрывшись белым саваном, стала совсем зловещей. Дмитрий никогда не верил ни в бога, ни в черта, но, бродя по пустым заброшенным университетским коридорам и аудиториям, он чувствовал, мороз, пробегавший по коже.
Когда совсем стемнело, в казарму явились трое "царевых людей" и попросили свободных от караулов подсобить. Они перетащили из университетских подвалов в больницу десятка два тяжеленных зеленых ящиков.
– Ждите здесь, – бросил им один из "поплавков". Все трое куда-то испарились.