Адам поднял горящую зажигалку и медленно двинулся по кругу. Язычок пламени осветил ржавые кровати, истрепанные рваные занавески, горы бумаг. Дмитрию стало не по себе.
Масла в огонь подлил стенд с фотографиями. Несколько десятков карточек, на них веселые, беззаботно улыбающиеся люди. Адам водил вдоль стенда зажигалкой, освещая новые и новые лица. Одно из них показалось Дмитрию знакомым.
– Это ж вылитый Линкор! – подтвердил его догадку Адам.
– Точно, – Двир присмотрелся, – и фамилия его.
– Эй, Линкор, – позвал Двир, – ты как тут оказался?
Линкор исподлобья глянул на стенд и отвернулся.
Адам озадаченно пожал плечами, поднял зажигалку повыше и прочел заголовок: "Вечная память павшим 13 апреля 1948 года".
– Черт! – выругался Адам, выронив зажигалку, – да они же все мертвецы…
Свет фонарика мазнул по стенам "поплавки" вернулись.
– Эй, служивые! – позвал старший "царских людей" – Берись за ящики и за мной.
Они проволокли свою ношу по темным подвальным коридорам. Сложили их штабелем у выхода на улицу.
– Спасибо, парни! – поблагодарил их старший и передал фонарь одному из своих, – Моти проводит вас.
Обратно шагали молча. Уже в здании университета Двир не выдержал и поинтересовался у проводника:
– А что у вас в ящиках-то?
– Противопехотки, – пожал плечами Моти, – будем склон минировать.
– Ого, – удивился Двир, – откуда такое богатство? В оружейке-то только винтари ржавые, да "бренов" пяток.
Моти лишь загадочно хмыкнул.
Дежурить Дмитрию выпало на рассвете. Товарищем по несчастью был Гаврош.
Прихватив термос с кофе, они дождались разводящего и сменили на крыше двух посиневших от холода пехотинцев.
Гаврош пристроился в углу, зарылся в поднятый воротник, пробормотал что-то про недосмотренный сон и отключился.
Карта жгла Дмитрию карман, но даже при спящем Гавроше он не решился. Вместо карты принялся разглядывать окрестности.
Тонкий, покрытый проталинами слой снега укрывал город.
Клочья тумана полоскались в роще у Августы Виктории, словно белье на ветру.
Робкие лучи просыпающегося солнца шарили по склонам, их зыбкий свет освещал окружающее Гору царство мертвых: ровные ряды могил британского военного кладбища, беспорядочно разбросанные еврейские захоронения, сползавшие в ущелье Кедрон, противоположный склон полный мусульманских могил. Весь этот парад покойников упирался в наглухо замурованные Врата Милосердия.
Дмитрий достал отцовский бинокль. Цейсовская оптика приблизила, развернула перед ним старый город, словно иллюстрацию из журнала. Свинцовый купол над скалой, мечеть Аль Акца, башенки колоколен и минареты.
Он отложил бинокль. Плеснул себе кофе. Кружка приятно обжигала пальцы. Вкус оказался так себе, но в такую холодину выбирать не приходилось.
Гаврош причмокнул во сне.
Выхлебав половину содержимого, Дмитрий сунул парящую кружку под нос товарищу.
Иоське втянул кофейный аромат и рывком вцепился зубами в эмалированный край.
Только потом открыл глаза, отобрал кружку и промурлыкал – Ко-о-ффе-е…
– Ух, ты, – удивился биноклю проснувшийся Гаврош, – ну-ка…
Он подкрутил окуляры и уставился на Старый город. – Пост, где им выпало дежурить, имел позывной "Физика", и, по словам разводящего "поплавка" являлся самой лучшей обзорной точкой в анклаве.
Гаврош всматривался в окуляры, бормоча себе под нос.
– Вот Хурва, – бормотал он, – одна только арка уцелела, а от Тиферет и того не осталось. А Греческая церковь у армян так и стоит.
Он оторвался от бинокля и показал Дмитрию на нависавшую над руинами Еврейского квартала колокольню.
– Видишь? У нас там такая позиция была. Оттуда пол Старого города простреливается. Если б не армяшки, мы б еще долго могли держаться.
– Причем тут армяне? – не понял Дмитрий.
– Они потребовали солдат с колокольни убрать, чуть ли не самому Старику побежали жаловаться, клялись, что никаких арабов туда на пушечный выстрел не подпустят. Сам Шалтиэль приказал нашим оттуда убираться.
– И, правда, не пустили?
– Ага, держи карман шире, – невесело усмехнулся Гаврош. – Их поп вышел, да сам для них ворота распахнул. На этом все "не пускание" закончилось, а ведь обещали…
– Эх… – вздохнул Гаврош, откладывая бинокль, – вот бы куда пробраться, побродить, молодость вспомнить.
Дмитрий помолчал, раздумывая, и вдруг брякнул:
– Слушай, Гаврош! В Старый город попасть, у тебя шансов нет, – он запнулся, но все же закончил фразу, – А в Петру ты хотел бы сходить?
Гаврош сощурился и внимательно посмотрел на Дмитрия:
– К Красной скале? – переспросил он.
– Ага.
– Как Бар-Цион?
– Как Бар-Цион, – подтвердил Дмитрий.
Гаврош задумался, смешно наморщив лоб.
– Не-е, – протянул он, наконец, – это ж в какую даль тащиться… да и зачем…
– То есть как, зачем? – задохнулся Дмитрий.
– Ну а че там делать… – принялся рассуждать Гаврош, – ну камни там красивые, древние, дык их и здесь навалом, – он кивнул головой на раскинувшийся за парапетом город. – Зачем еще… доказать, что у тебя яйца железные…
Гаврош невесело усмехнулся, – тут я пас…
Дмитрий вспомнил Газу, трупы египетских солдат и Гавроша, устало умывавшегося водой из пожарной бочки. Пожалуй, у него с этим пунктом все в норме.
– Я бы вот в Старый город сходил… – зло сказал Гаврош, – оптику на винтовку прикрутить, патронов мешок, гранат десяток. Заглянул бы в Армянский квартал, к старым знакомым. С попа ихнего старый должок взыскать. А потом на колоколенку, ту самую, в Греческой церкви. И ни одна падла у меня носа на улицу не высунет, я им припомню сорок восьмой.
Он пнул ботинком парапет, и бросил презрительный взгляд на Храмовую гору, – Вот он, сука, лежит передо мной как картинка… и зовет, – заходи, мол, Иоселе, в гости…
Гаврош сдвинул на затылок полицейскую фуражку, одетую поверх вязаной шапки. Посмотрел на Дмитрия, словно вспоминая, с чего, собственно, начался разговор.
Дмитрий, малость ошарашенный всей этой тирадой, пожал плечами, ответить было нечего. У каждого свои тараканы в голове. Кому Петру подавай, а кому колокольню, да патронов мешок. В философских размышлениях над этим парадоксом пролетело дежурство.
Сортир был единственным местом, где имелась возможность спокойно уединиться, тем более сортир добротный университетский, с деревянными стульчаками, а не обычное бетонное очко, с углублениями для ног.
Карта лежала на коленях, и Дмитрий внимательно вглядывался в плотный, разлинованный бумажный лист.
Точкой с арабскими каракулями обозначалась Петра, такая же точка стояла на Беер Менухе, откуда начинался маршрут Бар-Циона.
Дмитрию иногда казалось, что карта всасывает его в себя. Безликие цветные пятна и отметки обращались в ущелья и горы, закорючки арабской вязи в бедуинские стойбища и деревни. В ушах звучал насмешливый голос Бар-Циона:
"Ну и красотища там… Красные скалы, разноцветный песок, блестящий на солнце, дворцы, высеченные в ущелье, громадный амфитеатр из бордового камня…"
"Да или нет?" билось в голове Неужели, карта в портфеле британца всего лишь глупое совпадение? Может прав Гаврош и нет там ни хрена, одни камни да легионеры? Вполне могут пристрелить. Но с другой стороны, на тот свет он может попасть в любую секунду, прямо сейчас, завтра, послезавтра, да мало ли подходящих возможностей.
А с другой стороны: хотел пойти к Красной скале, но не знал как? На тебе карту!
И ведь струсишь, потом всю жизнь казнить себя будешь за упущенную возможность. Не, такой шанс терять никак нельзя…
Интересно, что бы сказал отец? Одобрил бы… или отругал… эх, батя, батя… как же рано ты ушел, как много осталось между ними не досказанным и не сказанным вообще.
Он опять уткнулся в карту.
Увидев ее, Адам потерял дар речи, вертел карту в руках, разглядывал, словно никак не мог поверить, что она настоящая.
– Когда? – только и спросил он, отложив карту.
Дмитрий не ответил. Слишком многое еще предстояло сделать.
Он в который раз уставился, на ведущую в Петру красную карандашную линию, словно ожидал от нее ответа.
В дверь стукнули, голос Двира поинтересовался: – Фридман, ты!?
– Ну.
– Вылазь, летеха пришел из этих, как их, "поплавков"! На земляные работы гонит.
Цибульский привел их к перекопанному проселку, перегороженному ржавыми и покосившимися воротами. Здесь под кронами кедров уже возились с лопатами Линкор, Буадана, Адам и еще несколько человек возглавляемые сержантом из "поплавков".
Улыбающийся Цибульский показал вниз вдоль дороги и пояснил:
– Это место мы называем "Ворота Панфилова". Кто-нибудь слышал про генерала Панфилова?
– Вообще-то я из России, – буркнул Дмитрий.
– Вот, – удовлетворенно кивнул Цибульский, – это же он спас Москву от немцев, удержав какую-то там главную дорогу, верно?
– Э-э… – растерялся Дмитрий, озадаченный столь вольной интерпретацией истории, – в общем да.
– Эта дорога, – он кивнул на грунтовку, – ведет прямо к Августе Виктории. В случае войны, она, кратчайший для легионеров путь на Гору. А значит нужно сделать так, чтоб по ней ни кто не прорвался.
– Короче, Иттик! – позвал он сержанта из "поплавков", – растолкуй им, что делать. А если кто желает почитать про генерала Панфилова, милости просим, у меня книжка есть.
Цибульский развернулся и зашагал к зданию университета.
Дмитрий воткнул в землю штык лопаты. Земля здесь была красноватая, каменистая. Скрытые от глаз соседей кустами и кронами кедров, они рыли поперек дороги противотанковый ров.
– Танков мы у них там не наблюдали, – пояснил сержант, – только бронемашины. Но какая разница, будет им сюрприз. Пусть только сунуться.
– Эй, – окрикнул сержант вовсю махавшего лопатой Буадану, – не размахивай так, старайся из-за кустарника не высовываться.
Дмитрий с ухмылкой наблюдал за Двир ом. Он был, пожалуй, единственный городской среди остальных ребят: кибуцников и мошавников. Не привычный к подобной работе, он часто останавливался, плевал на ладони, перехватывал лопату поудобнее, потирал спину.
Зато остальные рыли землю, как заправские экскаваторы.
Через час траншея значительно углубилась. Сержант объявил перекур.
Они вышли из-за кустов на блеклое зимнее солнце. Расселись на поваленном столбе. Потянулись в небо струйки сигаретного дыма.
Внизу раскинулся заросший пустырь, чернели крыши Августы Виктории. Левее зеленел Ботанический сад.
Пестрое стадо коз паслось на пустыре. Пастух верхом на осле объезжал своих подчинённых.
– Пастораль… – протянул Адам, умиротворенный созерцанием безмятежного иерусалимского пейзажа на склоне, – и чего мы с ними не поделили? Вон, живут себе спокойно, никого не трогают.
Дмитрий покосился на Друга и улыбнулся. В прошлом увольнении Адам подцепил девчонку из Эйн Харода. С тех пор он постоянно строчил письма, и ходил с придурковато-блаженной физиономией. И вообще стал какой-то сентиментальный.
Адам кивнул на западную часть Иерусалима: – И наши, вон, живут себе спокойно. Чего всем неймётся?
– Ага, – ухмыльнулся сержант, – третьего дня молодняк из Исауие на наш блокпост попер. Человек пятнадцать, с топорами и вилами. Мирно так, – передразнил он Адама, – пасторально.
– Хрена себе, мне ж там завтра дежурить! – удивился Дмитрий.
– И чем кончилось?
– Да как обычно, – сержант презрительно сплюнул, – самого борзого подстрелили, остальные сами передумали и пошли дальше "жить спокойно", до следующего раза.
– Ненавижу все это арабье! – подал голос Буадана.
Дмитрий удивился ярости клокотавшей в голосе вечно спокойного сонного иракца.
– У меня в Гуш Эционе столько родни было. Эти сволочи всех вырезали.
– Дык, время такое… – начал, было, Адам.
– "Время", – передразнил Буадана, – что ты понимаешь, просидел всю войну в своем кибуце. Пока мы тут в блокаду крыс жрали. Вот добрались бы до вас сирийцы, я б на тебя посмотрел!
Буадана так взбудоражился, что схватил камень и швырнул его вниз, словно хотел попасть в пастуха.
Сержант снисходительно переводил взгляд с одного на Другого.
– Нас, между прочим, сирийцы три раза захватить пытались. Война была, обе стороны не сильно церемонились, – не сдавался Адам, – Арабы такие ж люди, как мы, что ж теперь всю жизнь друг другу глотки грызть? Вон, с бедуинами мы ж нормально ладили, тогда, в пустыне!
– Война, говоришь! – взвился Буадана, – обе стороны? А автобусы с врачами и больными жечь, это тоже война? Наши такое творили?
Он оглянулся по сторонам в поисках поддержки, и наткнулся на Линкора.
– Война! – снова возмущенно повторил Буадана, – Яки, скажи ему! Это ж твой брат погиб в конвое!
– Мой… – тихо подтвердил Линкор, – он работал врачом в Хадассе, – Линкор кивнул в сторону больницы.
– Вот! – торжествующе понял палец Буадана, – Ведь там лечили и арабов тоже. А они конвой с врачами спалили!
Линкор снова заговорил:
– Да, была война, всякое случалось, наши тоже не ангелы. Ненависти к ним у меня нет. – Яки говорил твердо и уверенно, – но такой уж вышел расклад, или мы или они. А раз так рука у меня не дрогнет и глаз не моргнет, только б ленту не перекосило.
– Эй! – заорал вдруг сержант, показывая на пустырь, – какого черта?
Пастух преспокойно подъехал к столбу с указателем, за которым начиналась израильская территория. Как ни в чем не бывало, он пришпорил осла и засвистел, подзывая коз.
Сержант задрал голову и крикнул часовому, – Але, там наверху! Видал, че соседи творят? Звони, поднимай патруль.
Патрули на горе делились на нескольких типов. Обходом границ занимался "патруль суверенности", а нарушителей гонял "патруль выдавливания".
Через минуту мимо них протопало к воротам отделение пехоты, в сопровождении одного из офицеров "поплавка". Это и был "патруль выдавливания", обязанностью которого было пресечение попыток нарушить суверенитет территории Израиля и по возможности бескровное выдворение чужаков обратно.
– Видишь, – обратился к Адаму Буадана, – к ним на секунду спиной повернуться нельзя.
Но тот лишь упрямо пожал плечами.
– Рано или поздно придется уживаться, нельзя же вечно воевать.
Буадана презрительно сплюнул под ноги и взялся за мотыгу.
Тем временем внизу разворачивалась драма. По подходящему патрулю ударили выстрелы. Стреляли из руин на нейтральной полосе. Патруль рассыпался и залег, отвечая такой же редкой стрельбой.
Досмотреть концовку не удалось, сержант приказал всем убраться с улицы от греха подальше.
Стрельба стихла через четверть часа. Никто не пострадал, даже пастух в самом начале перестрелки умудрился уползти вместе со стадом обратно в Исауие.
К земляным работам возвращаться не стали.
– Сейчас ооновцы понаедут, будут разбираться, – проворчал сержант, – незачем им видеть, чем мы тут занимаемся.
"Поплавок", как в воду смотрел. Не прошло и получаса, как у КПП с визгом затормозил белый виллис.
Из него выскочил крепкий высокий офицер, в непривычной форме, с канадским кленовым листом на плече.
– Лейтенант-колонель Барнс, комиссия по перемирию, – отрекомендовался он по-английски дежурившим на КПП Шарабани и Двиру, – доложите командиру.
Шарабани поднял трубку телефона и его доклад о прибытии ооновца услышали, судя по вспугнутой стае птиц, даже в Исауие.
Канадец оказался общительным малым, он достал сигареты, угостил парашютистов и принялся болтать на ломаном иврите. Что именно они обсуждали, Дмитрий издали не расслышал.
Вскоре к канадцу вышел сам Царь горы, в надвинутой на лоб полицейской фуражке, хмуро топорща густые усы.
Оживленно перебрасываясь английскими фразами, оба сразу направились к лестнице, ведущей на крышу.
Канадец с Царем горы разговаривали долго. Дмитрий с Адамом успели сменить на КПП Шарабани и Двира.
Наконец лейтенант-колонель Барнс появился в сопровождении Цибульского. Канадец благоухал коньяком и был явно в хорошем настроении.
– Лейтенант-колонель Барнс, комиссия по перемирию! – он улыбаясь вытянулся перед Адамом вскинув руку к берету.
Адам ответно козырнул и гаркнул на иврите:
– Адам Гилберт, – тут он слегка замялся… – э… инспектор по делам несовершеннолетних!
Облокотившийся на бетонное ограждение Дмитрий от хохота согнулся пополам и закашлялся.
Цибульский тайком показал им кулак.
Но канадец лишь похлопал Адама по плечу, пожал руку Цибульскому, и направился к джипу.
– Я вам посмеюсь! – выговаривал Цибульский, когда белый ооновский джип скрылся из виду, – "инспектор"… передразнил он Адама, – ты сам-то совершеннолетний?
Адам с серьезным лицом кивнул.
Цибульский постучал себя по кокарде:
– Ну, так мозги включи! Этот Барнс нормальный мужик, зачем нарываться?
Лейтенант ушел.
Потянулись нудные, нескончаемые часы дежурства. Адам, с мечтательным лицом перечитывал письмо.
Дмитрий зевал, глазел по сторонам и думал о любви. Точнее о том, что Адам вот уже несколько недель избегает говорить об их предстоящем походе. Каждый раз, когда Дмитрий заводил речь о Петре, Адам грустнел, скучнел и старался перевести разговор на другую тему.
Пожалуй, пришло время расставить точки.
– Слушай, дружище, – начал Дмитрий, – слезай со своих облаков, поговорить надо.
– А? Что? – Адам сунул письмо в нагрудный карман.
– Конь в пальто, – отрезал Дмитрий, – скажи-ка мне честно, что там с нашим делом? Сдается мне, ты передумал, а? Променял пустыню на письма и фотокарточки этой фифы из Эйн-Харода?
Адам напрягся, покраснел.
Затем вдруг кивнул и понуро сообщил: – Ну, променял… Все хотел с тобой поговорить, да никак не собрался. Но, раз уж ты сам начал…
– Ну… – заинтриговано протянул Дмитрий, – И чего стряслось?
– Да, понимаешь, я подумал, что глупо это, мы и так каждый день рискуем пулю словить, зачем еще больше рисковать? Судьбу дразнить? Жизнь, она один раз дается…
– Сам допер? Или она подсказала? – Дмитрий кивнул на торчавшее из кармана товарища письмо.
Адам поднял глаза: – Дима, ты ж меня не первый день знаешь. И в переделках мы с тобой разных бывали. Я не боюсь. Просто не хочу, передумал, понимаешь? Извини!
Повисла пауза.
– Не хочешь, не надо. Сам справлюсь! – Дмитрий зло сплюнул под ноги и отвернулся.
Адам тяжело вздохнул, но промолчал.
С полчаса Дмитрий кипел от злости. Много чего хотелось бросить в лицо Другу, и про девчонку и разговор вчерашний припомнить про арабов, обвинить в трусости, в предательстве. Но слишком уж многое связывало их, и оставалось только молча кусать губы.
Постепенно злость отпустила его. В конце концов, каждый волен распоряжаться своей жизнью по собственному разумению.
Он покосился на стоявшего с виноватым видом Адама, протянул руку и хлопнул его по плечу.
– Ладно, твое дело.
Адам расцвел, подошел и обнял товарища.