3
Шел теплый дождь, темнело. Еремина Курица задал лошадям овса, подбросил коровам сена, собирался домой на печку. Слышит, топочут кони, видит сквозь сутемень и сеть дождя - двое казаков-гулебщиков подъехали к умету.
- Не можно ли от непогоды укрыться у тебя, переночевать? - спросил низкорослый казак Кунишников. - А то сайгаков промышляли мы да запозднились.
- Заезжайте, заезжайте, места хватит, - сказал Еремина Курица, сразу сметив, что осторожные гулебщики не ради охоты на сайгаков приехали сюда.
Казаки соскочили с лошадей. Бородач Денис Караваев с бельмом на правом глазу, подойдя вплотную к Ереминой Курице, тихо проговорил:
- Не ты ли хозяин умета будешь?
- Я самый. А что?
- Да ничего. - Караваев помялся, повздыхал, с опаской поглядел по сторонам, спросил шепотом:
- Правда ли, что у тебя скрывается человек, который будто бы называет себя государем Петром Федорычем?
Уметчик подергал пегонькую бороденку, переступил с ноги на ногу, боялся дать прямой ответ.
- Кто это вам наплел такие баляндрясы? - в смущеньи бросил он.
- Григорий Закладнов, вот кто.
- А-а, так, так, - сразу повеселел уметчик. - Стало, вы оба, ерем кур, войсковой стороны будете? Дело. В таком разе поведаю: есть у меня такой человек. Только теперя, ерем кур, видеться с ним не можно, чужие люди есть, а оставайтесь вы до утра, тогда уж…
Приехавшие пустили стреноженных лошадей на траву, пожевали хлеба с арбузом и, за поздним часом, устроились спать на базу на сене. У противоположной короткой стены сарая, за цветистой занавеской, ночевался Пугачев с хозяином умета.
- Гости, ерем кур, приехали к тебе, - ложась спать, шепнул уметчик Пугачеву, - утречком прими их, батюшка.
- Ладно, - шепотом же ответил Пугачев. - А ты утресь проведай, бывали ли они в Питенбурхе во дворце и знают ли, как к государю подходить? Ты прикажи им, как войдут ко мне, чтобы на колени стали и руку мою, руку облобызали бы.
Утром уметчик подошел к проснувшимся казакам, переговорил с ними, распахнул ворота сарая - хлынул ослепительный солнечный свет - и с торжествующим выраженьем помятого, еще не умытого лица отдернул занавеску.
Казаки увидели пред собою сидящего за столом чернобородого, черноусого, с горящими глазами детину. Они вскочили, отряхнулись, оправили свои кафтаны и, подойдя к столу на цыпочках, упали на колени.
- Уж не прогневайтесь, вашество, мы путем и поклониться-то не смыслим, - с волненьем проговорил, заикаясь, бельмастый Караваев.
- Встаньте, господа казаки, - и Пугачев протянул им руку ладонью вниз. Те с робостью приложились к руке. - Ну, а чего ради прибыли вы ко мне, господа?
- А мы к вам, ваше… величество, присланы милости просить и заступления за нас, сирых…
Пугачев взглянул в их лица пронзительно: уж не притворяются ли, не злоумышляют ли против него. Но лица их были подобострастны, голоса звучали искренно. Торопясь, но с толком казаки поведали Пугачеву о той немыслимой беде, в которую попало Яицкое войско.
- А мы хотели по-старому служить, по прежним грамотам, как при царе Петре Великом.
Пока шла беседа, у Пугачева было то скорбное, то гневное лицо, он пыхтел, сжимал кулаки, бормотал: "Ах, злодеи, ах, негодники!" А как кончили, он огладил бороду, потрогал книжку с золотым обрезом и, выбирая слова, произнес:
- Ну, други мои, слушайте в оба уха, что скажу, и старикам вашим передайте… Ведайте, други, ежели вы хотите за меня вступиться, то и я за вас вступлюсь. Помоги нам, господи… - и Пугачев, подняв к небу взор, двуперстием истово перекрестился.
Казаки заплакали, повалились Пугачеву в ноги:
- Приказывай, надежа-государь!.. Все войско примет тебя. Не выдадим, падежа-государь!.. Верь!
Сердце Пугачева вскачь пошло, губы запрыгали, он сморщился, сморгнул слезу, быстро встал.
- Ну, соколы ясные, детушки мои! У вас таперя пеший сизой орел, так подправьте сизому орлу крылья! - И Пугачев выкинул руки вверх и в стороны.
Большие черные глаза его сверкали, весь вид его, невзирая на бедную одежду, стал важен и внушителен. Казаки, разинув рты, попятились. Обнимая их, он, с дрожью в охрипшем от волнения голосе, говорил:
- Я жалую ваше войско рекою Яиком, рыбными ловлями, угодьями, всей землей безданно и беспошлинно… А такожде и сенными покосами… И солью… Бери соль дарма, вези на все четыре ветра, кто куда похочет…
- Много довольны, ваше величество, милостью твоей великой, - вновь упали казаки в ноги Пугачеву. - Верой и правдой служить станем, крест поцелуем… Умрем!
В распахнутых воротах маячил, выставив бороду, беглый крестьянин Чучков. Внимая неслыханному разговору и тому, что казаки величают чернобородого надежей-государем, Афанасий Чучков обратился в столб. Заметя его, Пугачев махнул рукой, крикнул:
- Иди, иди, брат, не твое дело тут!
Совещание в сарае продолжалось. Пугачев велел казакам приготовить знамена, купить голи разных цветов шелку и шнура, а ему, государю, наряд добрый, фасонистую с бархатным верхом шапку.
- Не можно ли записать, надежа-государь, что да что надобно купить. А то у нас головы дырявые. Да добро было бы указ ваш выдать на войско.
Пугачев смущенно замигал, покряхтел, почесал за ухом, молвил:
- Ни чернил, ни бумаги нетути здеся. Я бы, конешно, написал. Впрочем сказать, ведомо ли вам, детушки, что указы пишут великие писари царевы, а император токмо подпись кладет? Ну так вот, поезжайте скореича на Яик, объявляйте войску обо мне да дня через два, много через три, опять сюда скачите.
- Сенокосы у нас, надежа-государь, страдная пора! Не можно ли, батюшка, недельку повременить? - сказали казаки, кланяясь.
- Ну нет, господа казаки… - возразил Пугачев строго. - Надобно как можно поспешать. А то в огласку дело пойдет, и вам и мне худо будет…
Тогда меня здесь и не сыщете. Уж вы, детушки, старайтесь сами о себе… Да и о других пекитесь…
Кунишников с Денисом Караваевым сели в седла и, приветствуя Пугачева поднятыми на пиках шапками, скрылись в степи.
Крестьянин Афанасий Чучков подбежал к Пугачеву, сдернул колпак с обритой по-каторжному головы, припал к ногам его и, целуя сапоги, выкрикивал сквозь внезапные слезы умиления:
- Батюшка, надежа-государь, не оставь рабов своих, холопов…
Пугачев поднял его.
- Скоро не станет рабов. И ты слободу примешь… А покудов никому не сказывай, кто я есмь, - сказал он и с проворством пошел к речке Таловой выкупаться. Его походка - четкая, быстрая, легкая. Чучков, глядя на него, залюбовался: "Ишь ты… Как девка складная идет, не по-нашенски, не по-мужиковски…"
Пугачев разделся, смаху бросился в речку. Лето кончалось, а вода все еще теплая, как молоко парное. Поплавал бы подоле, да спешить надо, и песню бы спел, да нет уж, опосля. Но в счастливые моменты Пугачев без песен не жил. Вот и тут, надевая одежду прямо на мокрое тело, он тенористо и складно запел:
При бережку, при лужку,
При счастливой до-о-оле,
При станичном табуне
Конь гулял на воле,
Казак был в нево-о-ле…
Пел с огоньком, бросая слова и выразительные взгляды в сторону Яика, ныне ставшего ему родным и близким.
Гуляй, гуляй, серый конь,
Пока твоя во-л-ля.
Вот поймаю, зауздаю
Шелковой уздою.
Ты бежи, бежи, мой конь, Бежи, торопися…
- Да, верно, - оборвав песню, сказал он самому себе. - Торопись, поторапливайся, Емелька… Тебе, темному, на Иргиз к старцам треба спешить, писаря искать… А то казаки и впрямь в дураках оставят. Эх ты, ца-а-арь!..
Он вприскок - на умет и, на скорую руку похлебав овсянки, заторопил Еремину Курицу ехать с ним на Иргиз-реку.
- Не опасно ли, батюшка? - предостерег его уметчик. - Ведь вас знают там все…
- Бог сохранит, - сказал Пугачев. - Мне письменного человека в канцелярию мою до краю надобно. А их, чаю, в скитах довольно.
4
Дорога была грязная. Путники на двух сытых конях ехали верхами степью. В Исаакиевском скиту остановились. По приказу Пугачева уметчик сбегал к старцам, отыскал игумена, сказал ему, что объявился государь Петр Федорыч и что оный государь приказывает всем скрытным в иргизских скитах беглецам немедля идти под Яицкий городок и там дожидаться повелений.
Игумен перекрестился, сказал:
- Дай-то бог. А скрытных людей нет у нас. Было человек с полсотни, да от команды сыщиков поразбежались все. А как соберутся - пошлю, беспременно пошлю.
Путники тронулись в Мечетную слободу, к куму Емельяна Ивановича - Степану Косову, тесть которого, старик-крестьянин Семен Филиппов, в прошлом году с испугу донес на Пугачева. Сердце не лежало ехать к куму, да Пугачеву пришла блажь вызволить от Степана Косова свое имущество.
Прибыв в Мечетную, уметчик остановился у околицы, а Пугачев поехал к куму, но дома не застал того - кум возил хлеб на гумно. Пугачев направился к жнивью и возле слободы встретил возвращавшегося домой Косова. Тот изменился в лице, глаза его испуганно забегали.
- Откудов бог принес тебя, куманек?.. Вот встреча… - озираясь по сторонам, сладко запел он.
- Откудов - сам ведаешь, - неласково ответил Пугачев. - Дай бог здоровья тестю твоему, в Казанском остроге по его милости тюрю с червяками хлебал. А вот, кум, помнишь, поди, у тебя рубахи мои, да рыба, да лошадь осталась…
- Все, родимый мой, в Малыковку забрали, да и меня не единожды таскали на допрос… Слых был, что ты из тюрьмы утек… Верно ли? А поспорт-то, Емельян Иваныч, есть ли у тебя?
- Знамо есть, - зорко всматриваясь в лицо кума, ответил Емельян.
Степан Косов, мужик большой, сильный, шел по дороге пешим, рядом с ним ехал в седле встревоженный допросом Пугачев.
- А покажи-ка.
- Для ради каких делов, кум, запонадобился тебе мой паспорт?
Путники вступили в край Мечетной слободы.
- Паспорт-то? - переспросил кум и, завидя двух жителей, стоявших у ворот, поманил их рукой к себе. Те стали лениво подходить. Косов шагнул к Пугачеву, сказал в упор:
- А пойдем-ка лучше к нашему выборному, - и протянул руку, чтоб схватить коня за узду.
Но Пугачев, опоясав плетью сначала кума, потом своего коня, помчался.
Под быстрый топоток копыт, под шум ветра в ушах в его сознание внезапно вломились отрывки песни:
Ты бежи, бежи, мой ко-о-нь,
Бе-е-жи, торопи-ися…
Он покрепче нахлобучил шапку, взмотнул локтем, захохотал.
- Чего ты, ерем кур?! - крикнул подскакавший к нему уметчик.
- Лихоманка задави этого Косова, - вытирая пот с лица, ответил Пугачев. - Собака, паспорт требует. Было за грудки взял. Едва утек…
- Пошто же ты, батюшка, поехал к таким злодеям?
- Айда к скитам! Уж там-то нас не вдруг сыщешь… - и всадники ударились к Тимофееву скиту, что верстах в пятнадцати от Мечетной.
Было уже темновато, а в лесу и совсем темно. Всадники, перекрестившись на избяную церковь с восьмиконечным "древлего благочестия" крестом, въехали во двор скитского игумена, старца Пахомия. Вкусно пахло свежим хлебом.
Из пекарни вышел маленький курносый старец с седой косичкой.
- А, купец никак, раб божий обшит кожей… Хе-хе… А это кто? Эге!..
Еремина Курица… Ах ты, живая душа на костылях, - посмеиваясь и щуря глазки, шутил старец.
Пугачев слез с коня, спросил:
- А нет ли, отец Пахомий, у тя письменного человека?.. Шибко надобен… А опричь того - беглецов нет ли?
- Да вот я! - воскликнул веселый старец и подбоченился. - Я и письменный человек, и беглец, и на дуде игрец… Хе-хе-хе…
В этот миг по дороге затарахтела топотня, на быстрых рысях пробежала ватага конников, впереди на рослом мерине пугачевский кум - Косов.
- Погоня, ер кур, ер кур… - прошипел уметчик.
Тут Косов вдруг завернул коня, крикнул своим:
- А вот, кажись, и они… Айда во двор, робята!
Пугачев, бросив лошадь, стремглав кинулся мимо пекарни, мимо старцевых келий, по огородам, через тын, скакнул в челн и, подпираясь шестом, переправился на тот берег реки Иргиза.
Чрез сутемень долетали до него крики, ругань во дворе Пахомия.
- Говори, чертов сын, куда утек смутьян? - сердито спрашивал Косов помертвевшего уметчика.
- Эвот-эвот туды он побежал, ер кур, - бормотал уметчик, кивая головой. - Вон в ту келейку.
Уметчика заперли в баню, и человек двадцать погони вместе со старцем Пахомием принялись обшаривать все кельи. Ударили в набат. Медный колокол гулко бросал сплошные звуки во все концы надвинувшейся ночи, в дремучий за Иргизом лес, в котором укрылся Пугачев. На звон набата вылезли из своих дальных келий сонные старцы. Творя "исусову молитву", озираясь, искали, не зачался ли где, боже упаси, пожар. Даже с соседнего, Филаретовского, скита приехали на конях люди. Поиски бесплодно продолжались, сентябрьская ночь была темна, а в скиту - всего два самодельных фонаречка.
Погоня, захватив с собой арестованного уметчика, уехала ни с чем.
Когда все смолкло, Пугачев перебрался обратно чрез Иргиз, зашел в монастырский двор. В кельях крепко спали. Он тихонько отворил дверь в пекарню, принюхиваясь, нащупал в темноте буханку хлеба, разломил ее, покормил хлебом своего коня и сам почавкал с аппетитом.
Не торопясь, Пугачев залез в седло и пришлепнул застоявшуюся лошадь по ядреной холке. Ехал лесом, озираючись. Дремучий лес безмятежно спал. По всему Иргизу, по всем марчугам и сыртам лежала ночь. Он посмотрел на звездное небо, ковш Большой Медведицы зацепил собою черную кайму лесов, - невзадолге и рассветать начнет.
Пугачев крутил головой, дивился незадачливому дню. Но уныния и в помине не было, он легонько посвистал и замурлыкал себе под нос:
Гуляй, гуляй, серый конь,
Пока твоя во-о-ля…
Милое слово "воля" взбадривало его, он смело глядел вперед, в свое будущее и чрез открывшиеся степи, залитые розоватым светом восходящего солнца, правил серого коня к осиротевшему теперь Таловому умету, где должны ожидать государя своего от Яицкого воинства гонцы.
Глава 11
Посмотренье царю гонцы делают с сумнительством. Петр, так Петр, Емельян, так Емельян
1
Яицкий городок осушал от слез глаза, солнце стало светить по-иному, а сердца многих сжимались волнующим предчувствием. Почти никто еще ничего путем не знал, но слухи о новоявленном царе распространялись. Этому способствовали бельмастый бородач Денис Караваев и низкорослый, с простоватым лицом, Кунишников, недавно вернувшийся домой из Талового умета.
Молодой казак войсковой стороны краснощекий Мясников рано утром заглянул в дом Дениса Караваева, проведал о "батюшке" и с этой вестью поспешил к дружку своему Чике-Зарубину. Тот сидел в предбаннике, лил свинцовые пули с Петром Кочуровым, известным выпивохой.
- Слыхали чудо? - и белобрысый, мордастый Тимоха Мясников, покручивая маленькую бороденку клинышком, было принялся рассказывать.
- Чудо не чудо, - перебил его быстроглазый Чика, - а этот слых мне давненько в уши влетел, мне Гребнев сказывливал, а ему Гришуха Закладнов, живовидец… Только я шибкой веры не даю, мало ль что брякают… Вот болтали же, что в Царицыне объявился царь, ну ему ноздри и вырвали, царю-то…
Мясников не хотел распространяться при запивохе Кочурове, он позвал Чику с собой на базар, живенького-де поросеночка присмотреть.
Путем-дорогой Мясников говорил:
- Батюшка ведь повелел прислать к нему двух человек. Не поехать ли нам с тобой, Чика?
- А зачем дело стало? Вот завтра и поедем, не мешкая, - ответил падкий до приключений Зарубин-Чика.
- Караваев толковал, что он тоже собирается с кем-то к батюшке…
- Ну и пускай едут, - сказал Чика, - они своим чередом, мы - своим.
Их встретили двое молодцов войсковой стороны.
- Куда, братцы, шагаете? Не на базар ли?
Остановились, стали закуривать, трут не зажигался, шутили, смеялись.
Подошел патруль из трех солдат.
- Расходись, расходись, казаки-молодцы, - мягко сказал старший. - Нешто не читали приказа комендантского?
- Неграмотны, - прищурил глаза черный, как грек, Чика. - Уж шибко много приказов комендант вам пишет, лучше бы жалованья поболе платил.
- Попридержи язык, - изменив тон, строго сказал старший. - Я, брат, помню тебя… В канун преображенья господня, помнится, по тебе плеть гуляла… Иди-ка, брат.
- Сегодня в твоей руке плеть, завтра в моей будет, - бросил задирчивый Чика и зашагал прочь, бубня:
- Дождетесь, косы-то девкины овечьими ножницами обстрижем…
А в другом и в третьем месте появлялись патрули, следили, чтоб казаки войсковой стороны не табунились. Подходя к своей хате, Чика увидел пятерых, сидевших в холодке, казаков, они резали ножами арбузы и, сторожко, озираясь во все стороны, вели беседу.
- Мне сам Денис Караваев сказывал, - потряхивая рыжей курчавой бородой, говорил вполголоса веснушчатый Андрей Кожевников. - Доподлинный государь на Таловом умете… Приглашает казаков к себе, двух, либо трех, вроде как депутатов войсковых.
- Беспременно надо ехать к батюшке, - подхватили казаки. - Эй, Чика, садись на чем стоишь!..
- К кому это ехать? - спросил Чика, присаживаясь к товарищам на луговину и подцепив сочный кусок кроваво-красного арбуза.
- Да ты что, впервой слышишь? Ведь объявился государь!
- Неужто? А кто вам сказывал? - прикинувшись непонимающим, спросил Чика.