Глава 12
"Не ради себя, ради черни замордованной положил я объявиться". Клятва
1
Утром над степью появилось солнце. Стали в балке, крадучись, разводить огонь. Чика присмотрелся к Пугачеву, покачал головой.
- Э-э, да ты, ваше величество, седеть зачал. Глянь, в бороде и на висках - у тя…
- Ну? С чего бы это? - буркнул Пугачев.
- Да кой тебе год-то будет?
- Тридцать пять…
- Молодой ты, - любовно сказал Чика. Пугачев как-то сразу стал ему родным и близким.
- Глянь, двое конников! - вскричал Пугачев и кивнул к востоку, где верстах в четырех от стана ленивой рысцой двигались всадники.
Чика живо поймал лошадь и без седла вмах полетел им напересек.
- Стой! Куда вы, ребята?
Оба казака остановились.
- Сайгаков промышлять едем. А ты откуль?
- А вот поворачивайте коней, айда к дымку. Там человек нас ждет.
- Кто такой?
- Великий государь Петр Федорыч, - крепко сказал Чика и, насупив брови, со строгостью взглянул на казаков.
Те изумились ("откуда быть в степи государю"), но перечить не посмели, да и любопытство одолевало их.
Пугачев, завидя приближавшихся, быстро надел новые красные сапоги, медным гребнем расчесал волосы и бороду, разбросал ковром нарядный намет, положил шитую бисером подушку, сел и подбоченился левой рукой.
Не доезжая до него, всадники, вместе с Чикой, соскочили с лошадей, чинно приблизились к Пугачеву, низко поклонились ему.
- Ваше императорское величество! - браво гаркнул Чика, сдернув шапку с головы. - Дозвольте доложить! Это двое наших казаков, Чапов да Кочуров.
- Куда путь держите? - кивнул казакам Пугачев.
- Да вот сайгачишек пострелять собралися.
- Ну нет, други мои. Уж раз вы встретились со мной, так уж не уходите от меня. Я государь ваш… (Казаки переступили с ноги на ногу, переглянулись.) А ежели вы замыслите убежать, бойтесь… Как вступлю в городок, велю повесить вас.
Казаки с внутренней неохотой повиновались.
Вскоре приехал из городка Тимоха Мясников. Улучив минуту, Чика отвел его в сторону и поведал разговор свой с Пугачевым. Тот не особенно удивился, подумал и, таясь, сказал:
- Наше дело маленькое. Царь или не царь он - наплевать. Войско захочет, так и из грязи сделает князя.
- Проворства и способности, я примечаю, с избытком в нем. Опять же с норовом он, видать… Горазд люб он мне, - сказал Чика.
- А нам чего же боле надобно, - рассудительно промолвил краснощекий Мясников; он был предан начатому делу искренно и бескорыстно, стал деятелен, отважен и сноровист. - Мы его за царя сочтем. А уж он за это постарается для нас… Так ли, Чика?
- Так, Тимоха… Только, чур-чура, великая тайна это…
- Дурак ты какой… Башка-то у меня одна ведь.
После обеда Чика поехал на хутора Кожевниковых да Коновалова попросить снеди и палатку для царя. Утром, вместе с Чикой, в царскую ставку прибыли Сидор Кожевников (младший из братьев), старик Василий Коновалов и еще четыре казака. Разбили Пугачеву палатку, а сами, десять человек, жили под открытым небом с неделю. Впрочем, деловитый Мясников то и дело гонял в городок.
На другой день приехал Михайло Кожевников. Его сомнение в "батюшке" ловко разбил Чика. Теперь Михайло слепо верил, что Пугачев есть царь.
Емельян Иванович считал Михайлу Кожевникова человеком бывалым (в Питер ездил), для дела полезным и пригласил его в свою палатку.
- Не наезжали ль к тебе, Михайло, какие люди с розыском?
- Нет, батюшка, ваше величество, все благополучно. Когда же вы, батюшка, объявитесь?
- А когда войско на плавни соберется, тогда уж…
- Не знаю, батюшка, - подумав, сказал Михайло, - ведь туда старшины понаедут и казаки послушной стороны. Пожалуй, вас принять не согласятся.
- А тогда мы всех казаков послушной стороны перевяжем и со славой в городок войдем.
- А ведь там, в городке-то, Симонов комендант с регулярным войском да с пушками. Пожалуй, не допустит вас.
- Не допустит и не надобно. Тогда мимо пройду, на Русь пробираться стану.
- А с кем же на Русь-то пойдете?
- Так полагаю, люду разного огромно много пристанет ко мне. А ежели малое людство будет, скроюсь опять. Ведь мне не надлежало еще показываться год семь месяцев, да кровь печенками стала спекаться во мне, как увидел я на Руси, что народ-то простой терпит. Ах, бедные вы, несчастные детушки мои… Ведь не ради себя, ради черни замордованной положил я до сроку объявиться. Ведь пришел я к вам на отеческую и вашу славу, други мои. А уж сам я царствовать не стану, чего-то не нравится мне царствовать, а возведу на царство Павла Петровича, сына моего. Ну, а начальство во всяком месте сменю, губернаторов да воевод, казнокрадов да взяточников, да душегубов всех вон! И по всей Руси казацкое устройство заведу. Чтобы солдат и духу не было.
Так изложил Пугачев программу своих действий.
Приехал Иван Харчев поклониться государю полведром водки.
- Ежели бог допустит, мы, ваше величество, головы за вас положим и послужим вам… - сказал он.
- Благодарствую. Вы меня побережете, детушки, и я вас поберегу.
Морщась от дыма, расторопный Тимоха Мясников варил в овраге похлебку из баранины, мешал в котле крутую кашу с салом. Чика кромсал астраханские селедки, арбузы, хлеб, накрывал под деревом ужин прямо на земле.
За ужином Пугачев восседал на почетном месте. Он в набойчатой чистой рубахе и пестром халате - дар старика Василья Коновалова. Михайло Кожевников вытряхнул из торбы несколько оловянных чарок. А одну, серебряную, с орлом, купленную им в Питере, он подал Пугачеву.
- Ишь ты, государственная, - улыбаясь, сказал тот. - Благодарствую.
Иван Харчев, глотая слюни, вытащил затычку из дубового бочонка и налил всем хмельнику.
Пугачев взял чарку с орлом, поднял ее и громко провозгласил:
- Здравствуй я, надежа-государь Петр Федорыч Третий!
Все поднялись с места и во весь голос закричали:
- Быть здоров тебе, отец наш! На многие лета здравствовать… - и выпили.
Этот первый заздравный тост и публичное признание казаками Пугачева царем своим прошли торжественно и чинно. Собравшиеся, особливо сам Пугачев, ясно почувствовали, на какой опасный подвиг они обрекают себя, в какую мучительную неизвестность бросают свою жизнь. У всякого в этот момент не раз перевернулось сердце и застыла в жилах кровь; но дело сделано, возврата нет! Борода Пугачева тряслась, он смахнул пот с лица.
Резко прокаркал пролетавший ворон. Казаки проводили его тревожными взорами.
- Присядьте, господа казаки, - кивнул Пугачев; он хотел бы показать фасон, но ни вилок, ни ножей не было, он взял кусок селедки рукою и, снова вспомнив трудные господские слова, сказал:
- Я приобвык на фуршетах есть, чтобы саблея да вестивал, а вот довелось же…
- Уж не прогневайся, батюшка, - и Харчев налил по второй.
- А теперь давай выпьем в честь всемилостивой государыни, - невпопад проговорил Василий Коновалов.
- Негоже за нее пить, - строго остановил его Пугачев. - Катька в беду меня ввела. - Он поднял вторую чару, возгласив:
- Здравствуй, наследник мой, Павел Петрович!
Все закричали в честь наследника "ура", выпили. Прежде чем выпить чару, Пугачев всякий раз крестился. Становилось шумно.
- Эх, хороша беседа, да подносят редко, - шутил веселый Чика.
Пугачев замигал, отвернулся, вытер халатом набежавшую слезу, с горечью в голосе сказал:
- Разрывается, разрывается отцовское-то сердце мое… Ох, и жаль мне Павла Петровича, нарожонное детище мое, шибко жаль… Спортят там его, сердешного…
Казаки притихли, с умилением и любопытством взирали на своего царя, изливавшего родительские чувства. Горячий, неуравновешенный Зарубин-Чика глядел на Пугачева во все глаза, шептал как во сне:
- Господи помилуй… Да ведь он - царь, да вот ей-богу же он всамделишный царь Петр Третий…
2
Спустя два дня в Яицком городке решались вопросы первостатейной важности. Шигаев, Зарубин-Чика, Мясников, Караваев, еще илецкий казак Максим Горшков темным вечером сидели без огня в бане. Они прослышали, что до коменданта Симонова дошли кой-какие вести о таинственных событиях.
- Ну, братцы, таперя уши-то пошире надо держать, а рот-то поуже, - вполголоса сказал Чика.
Эта пятерка в последний раз совещалась пред началом дела, признать ли Пугачева за царя.
- Раз такой слух в народе издавна утвердился, что Петр Третий жив, - заговорил, покашливая, длинный Шигаев, - значит, казаков надо к тому склонять, что есть он истинный царь. А обличьем, сказывают, смахивает на покойного императора, и человек, кажись, расторопный.
- Проворства в нем хоть отбавляй, казак смышленный, - заметил Чика. - И сильный, черт… Под ним малодушная лошаденка на четыре колена раскорячится…
- Я полагаю, братцы, признать его, - сказал Тимоха Мясников. - А ты как, Денис Иваныч?
- Я в полном согласье, - ответил Караваев.
- А ты, Горшков?
- Да чего про меня толковать, я не спячусь. А спячусь - убейте, - басистым голосом проговорил безбородый, как скопец, Максим Горшков.
В тесной бане каганец погашен, лишь в каменке раскаленные угли золотились, красноватые отблески мягко ошаривали напряженные лица казаков.
Умный Шигаев, мазнув пальцами по надвое расчесанной бороде и покашляв, неторопливую, дельную речь повел:
- Ну, други, не единожды советования промежду нас были, и, видать по всему, домыслили мы принять на себя почин к объявлению войску Яицкому, что рекомый Пугачев есть истинный и природный царь Петр Федорыч. Стало, отныне мы берем объявившегося государя под свое защищение и ставим над собою властелином.
Все притихли, едва переводили дыхание. Складные, значительные слова товарища глубоко западали в душу, пьянили кровь.
- А кто из нас сему воспротивится, того смертию казнить, - гулко добавил Максим Горшков.
- Это верно, - подтвердили все, - чтоб страх среди нас был за дело наше общее.
- Слушай дальше, казаки, - помедля, сказал Максим Шигаев. - У нас, на Яике, жизнь ныне учинилась трудная, и удовольствия никакого мы от Петербурга не получили. Так ли, братья казаки? И злоба неутолимая на толикую несправедливость завсегда крылась в нас и доныне кроется. А вот таперь время приспело, и случай удобный в руки нам пал. Стало, приняв государя, мы чаем, что будет он восстановителем изничтоженных прав наших, вольностей наших и обрядов дедовских, а бари всяких господишек, кои всем деле больше всего умничают, он скорнем истребит силою народною… Да он, батюшка, и сам такожде мыслит, он, батюшка, с очей на очи сказывал мне сие. Опричь того, я чаю, что сила наша умножится и приумножится от черни, коя тоже вся вконец разорена.
Совет закончился обоюдною клятвою и целованием креста, который был захвачен с собою предусмотрительным Караваевым. Все пятеро облобызались друг с другом, говоря: "Бог нам в помощь… Дай-то господи… Либо головы положим, либо здоровы будем и во счастии. И ты будь здрав, государь Петр Федорыч!"
Взволнованные казаки роняли слезы, но тьма скрывала эти их слезы от них самих.
3
Петербургским ставленником, комендантом Симоновым, были пущены в народ соглядатаи. Они толкались по кабакам и базарам, прикидывались простачками или пьяными, пытались завести разговоры по душам, но казаки сразу узнавали их.
- Молчком, братцы… Высмотрень идет, сыщик комендантский.
Иной казак-запивоха и взболтнет что-нибудь в питейном и выкрикнет с угрозой:
- Погодь, погодь, скоро добрая учнется раскачка! Весь Яик на дыбы подымется…
Его хватали, волокли "еле можахом" в канцелярию, давали проспаться, а на допросе он, знай, одно твердил: "Ничего не помню, зря ума молол, гораздо пьян был". Ему всписывали спину, морили суток трое в каталаге и ни с чем выбрасывали.
Коменданту полковнику Симонову крайне нужно было знать, где скрывается преступный человек, принявший на себя имя покойного государя, и кто те злоумыслители, которые укрывают самозванца. Но казаки столь крепко спаяны и молчаливы, что Симонов никак не может залучить в свои сети хотя бы одного предателя-доносчика. Даже приведенный сюда из Малыковки арестант Еремина Курица не смог дать нужных о Пугачеве сведений. Симонов выходил из себя, посылал во все стороны розыскные отряды, но толку не было.
Меж тем партия Пугачева не дремала, молва о царе шла теперь по городку между степенными людьми более открыто. Старый казак Плотников, пригласив к себе соседа казака "середовича" Якова Почиталина, вел с ним разговор.
Василий Якимыч Плотников, пользовался всеобщим уважением, к нему стекались все новости и часто приходили казаки за советами. Его дом не богат, но гостеприимен. Старик жил со своей старухой и внуком Васькой, а сын был убит в прошлогоднюю усобицу.
- Великие милости нам царь обещает, - говорил Плотников. Он благообразный, бородатый, с большой лысиной и крючковатым, как у филина, носом. - Как ты думаешь, следует ли нам принять его?
- А как же не принять, Василь Якимыч? - почтительно ответил старику пожилой усатый Почиталин. - Ведь житьишко наше день ото дня гаже.
Пришел на огонек молодой казак Сидор Кожевников, поздоровался со стариками, отвел хозяина к печке, зашептал:
- По важному делу к тебе, Василий Якимыч.
- Да ты не таись. Почиталин - свой человек.
Сидор взглянул в открытое, большеусое со впалыми щеками лицо Почиталина и, присев на лавку, обратился к хозяину:
- Государь требует, Василий Якимыч, как можно постараться о хорунках.
Не поможешь ли, Василий Якимыч? Мы искали, да…
И не успел он досказать, как явился краснощекий Тимоха Мясников и стал тоже говорить о знаменах.
- Да еще государь наказывал голи разных цветов купить, да шелку, да галуна. А денег не дал. А у меня за душой хоть бы грош.
- Денег я собрал, - ответил хозяин и полез в сундук. - Я десять рублев собрал, кто два, кто рубль пожертвовал. Хватит, поди, - он вытащил из сундука матерчатый сверток.
- Ну-ка, держи, Тимофей, давай размотаем.
Два огромных войсковых знамени, старых и потрепанных, сероватого и синего цвета протянулись от стены к стене.
- Да откуда ты это, Василий Якимыч?! - воскликнули трое гостей и восторженно заулыбались. - Ведь это наши, войсковые…
- Они, они, - ответил хозяин, лысина его блестела, борода шевелилась от самодовольной улыбки. - Как есть они. Государыней жалованные войску.
Это мне один детина притащил. Как убивали генерала Траубенберга, казак Дроздов спроворил из войсковой избы стянуть.
- Государыня - войску, а войско государю их пожалует! - и здоровяк Тимоха Мясников захохотал.
- Ну, а батюшка-т не собирается в городок прибыть? - спросил Почиталин.
- Нет, - ответил Мясников. - Я об этом толковал государю, он сказал:
"А пошто я к ним воровски поеду? Пущай-ка лучше войско пришлет ко мне выборных своих, старичков либо середовичей, тогда, говорит, я усоветуюсь с ними о дальнейшем". Да еще говорит: "Всенепременно письменного человека добудьте мне, чтоб с бумагой явился, с чернилами". Вот что молвил батюшка.
Казаки помолчали, подумали. Ни Плотников, ни Почиталин, разумеется, не знали, что "батюшка" не царь, а такой же простой казак, как и они.
- Слышь-ка, Яков Митрич, - обратился хозяин к Почиталину, - чего нам долго грамотея-то искать? Посылай-ка к государю Ивана своего… Чего лучше.
Глаза Почиталина горделиво заблестели, он подергал длинный серый ус, сказал смиренно:
- Да, поди, молод для этаких делов мой Иванушка-т… Правда, голова-то золотая у него и книжки многие с отрочества читывал, а чего он в государевом деле смыслит?
- Брось, брось! - посыпались на него подзадоривающие восклицания. - Царь не станет с него строго взыскивать. Парень натореет живо, а в почете-то будет в каком… Ого!
Морщинистые щеки Почиталина-отца вспыхнули. Потупив глаза в пол, проговорил:
- Что ж, ежели ваш совет да его усердье будет, благословлю сынка, благословлю.
В этот миг раздался резкий стук в закрытое ставнями окно. Хозяин крикнул:
- Васютка знак подает… Лезь, приятели, в подвал, хоронись! Знамена хватай с собой! - и погасил огонь.
Закрыв за ними люк, перекрестился и, нервно вздрагивая, вышел на улицу. Поздний вечер был. Медленно, вдоль улицы, направляясь к его дому, шел патруль. Солдаты громко разговаривали, смеялись, их объемистые короткие трубки попыхивали сквозь сутемень огоньками и дымили.
- Есть в доме кто чужой? - спросил Плотникова старший.
- Никого нетути… Свои только.
- Не ждешь ли царя, старик? - крикнул седой капрал с косичкой и захохотал.
- Окстись, служивый, - продрожал голосом перепуганный Плотников. - Отродясь не слыхивал. Какой такой царь? Откудов он?
- Тебе о том лучше знать, - на ходу сказал капрал. - Кое-кто у нас на примете имеется из ваших. - И патруль, удаляясь, растаял во тьме.
Плотников проводил их ненавистным взором, постоял, подумал, поблагодарил притаившегося у ворот внучка своего Васютку, что караулит хорошо, и хотел уже домой идти, как вдруг показался из-за угла пьяный старшина Мартемьян Бородин. Этот богач, из-за плутней которого разгорелось кровавое дело яицких казаков, распоряжением Петербурга снова был восстановлен в своих правах. За самостоятельный характер Плотникова, за смелые его речи на войсковых кругах Бородин считал старого казака личным своим врагом.
- Стой, казак! - заорал он, когда Плотников повернулся было к калитке. - Руки по швам! Пред кем стоишь?
Плотников вытянулся.
- У тебя, старый черт, сборища бывают!.. Царя, сукины дети, ждете!..
Я вам покажу царя!.. - Бородин развернулся и ударил старика в ухо.
Удар был крепок. Плотников покачнулся, сквозь стиснутые зубы замычал от боли, в голове звон пошел.
Васютка громко заплакал, побежал в дом.
Тучный Мартемьян Бородин напирал на старика грудью, сжимал кулаки, собирался еще ударить. Плотников пятился.
- За что ж бьете, ваше высокоблагородие, меня, старика? Побойтесь бога… - с горьким укором сказал он.
Мартемьян Бородин, запыхтев, еще раз с силой ткнул казака жирным кулаком в лицо и с грязной руганью зашагал дальше. Из разбитого носа Плотникова потекла кровь. Не вытирая ни слез, ни крови, Плотников вошел в дом.
- Вот, приятели, смотрите, как нашего брата сволочные старшины за верную службу потчуют, - жаловался вылезшим из подполья казакам.
- Да кто тебя? Матюшка Бородин, что ли?
- Он, брюхатый боров, он!
- Эх и дураки мы, ребята, не зарубили его, дьявола, когда растатурица была, - сказал Тимоха Мясников. - Да еще дождется. Быть ему на пике!