- И при наших машинах можно убирать в два раза быстрей, - продолжал Соколов. - Только чувствуется, что и нынче проваландаемся. Возьмите ту же хлебосдачу. Начнется уборка - и все уполномоченные шумят только о хлебосдаче. Как будто хлеб, который не вывезли из колхоза десятого сентября, двадцатого куда-то пропадет. В прошлом году нам дали график хлебосдачи на двадцать пять дней, а нынче - слышали ведь? - объявили: выполнить план за пятнадцать дней. Какой председатель не хотел бы за один день выполнить план? Но возможности не позволяют. А какой спрос за график по хлебу - всякий знает. Вот теперь и планируем: весь план, понимаешь, делим на пятнадцать дней, из этого намечаем и транспорт, а его не хватает на отвозку зерна от комбайнов. Как тут быть? Конечно, в первую очередь ставишь на хлебовывозку. Все наемные машины возят хлеб только на элеватор. Вот и скапливается машин у элеватора столько, что по полсуток стоят в очереди. Три часа в дороге, а десять на пункте. А в это время комбайнеры председателя ругают.
Соколов долго еще продолжал развивать свои мысли. Недостаток сортировок и низкую их производительность он также относил к порокам планирования: не учитывается сильно возросшее производство зерна в целинных районах.
Когда мы добрались до колхоза, колхозники на конном дворе уже запрягали лошадей. Соколов расспросил, кто куда направляется.
- Старается народ, - заметил он, когда мы вышли из ограды конного двора. - Урожай прояснился, теперь только работы давай - все выполнят, день и ночь работать будут… Человек, понимаешь, любит работать, в крови это у него!
- Ой, Иван Иванович! Вы приехали?
Из ограды выскочила девушка. Я не сразу узнал в ней агронома Зину. Миловидное лицо ее загорело дочерна, она словно повзрослела: детски-наивное выражение исчезло.
- А ты что так рано? Поди, не выспалась?
- Ой, что вы, Иван Иванович! Выспалась, конечно. Сегодня апробацию хлебов делаем, думаю с дальних полей начать.
- Добро, Зина, - похвалил Соколов. - Только сначала давай покажем наши посевы товарищу корреспонденту.
Зина взглянула на меня и лукаво улыбнулась:
- Многие теперь к нам зачастили…
Вот и хлеба.
Побуревшая пшеница спокойно, величаво переливалась волнами при каждом порыве слабого ветра. Резко бросались в глаза крупные колосья и низкие стебли пшеницы: дало себя знать засушливое лето. Я сказал было, что сорняков не видно, но Соколов решительно возразил:
- Есть, понимаешь, и сорнячки. Годика через два-три выведем совсем. Верно ведь, Зина?
Зина, сидевшая на козлах за кучера, обернулась к нам, и по ее ярким губам пробежала усмешка.
- Если мне доверите сеять, то сорняки останутся, - она тут же погасила смех, сделалась серьезной.
Соколов поглядел на Зину, на меня, чему-то усмехнулся.
И тут мне вспомнилось заседание правления колхоза, когда было решено одно поле засеять в апреле. Я спросил: каков результат?
Зина отвернулась, и только сразу порозовевшие маленькие уши выдавали ее смущение.
- Иван Иванович, покажем товарищу корреспонденту то поле, - помолчав, предложила она.
- Ну что ж… Ты, понимаешь, хозяйка…
И минут через сорок мы были на "том поле". Оно являло собой чрезвычайно интересную картину - на нем явно выделялись три гряды пшеницы: в середине поля - реденькая, низенькая, сильно засоренная, почти спелая уже, а рядом - такая же полоса густой буйной пшеницы, только еще начинавшей буреть. И, что особенно интересно, на этом участке никакого сора. И, наконец, другой край поля - более широкая полоса менее рослой, но тоже слабозасоренной пшеницы.
- Значит, это и есть второе поле?
- Да, второе, - как-то нехотя ответила Зина и виновато посмотрела на Ивана Ивановича.
- Но тогда, помнится, говорилось о двух участках: половину засеять сразу, а половину поздней.
- Так и было сделано! - взволнованно заговорила Зина. Она рассказала, что половина поля была засеяна двадцать седьмого апреля, а вторая - двенадцатого мая. Но в конце мая стало ясно: на первом севе много сорняков, хорошего урожая там не жди. Тогда Соколов предложил половину засоренного поля взлущить, то есть уничтожить всходы, и заново засеять. Так появилась полоса буйной пшеницы.
Я попросил Зину определить урожай на всех трех участках.
- Да мы уже определяли, - вздохнула Зина. - На апрельском посеве - центнера четыре, а на пересеянном - шестнадцать наверняка будет… Это Иван Иванович виноват… Больше тысячи центнеров недобираем.
Соколов только усмехнулся.
- Конечно, виноваты, - заупрямилась Зина. - Разве не так? Нет, именно так! Вы же знали, что даже на этом бугре нельзя было в апреле сеять. Знали?
- Знал. Но все-таки, по совету агронома, решил попробовать. А вдруг удача…
- Нет, вы не правы, Иван Иванович, - горячилась Зина. - Вы знаете - у меня опыта мало… очень мало. На полях института мы действительно в апреле сеяли, но там, знаете, земля совсем другая: десятки лет ее удобряют, все сорнячки руками выпалываются, семена отборные, зернышко к зернышку… Почему позволили? - В голосе Зины послышались требовательные нотки.
- Для науки, - улыбнулся Соколов, надевая фуражку. - Для науки, Зина.
- Да разве можно для науки столькими гектарами жертвовать? Это вам не грядка в десять метров…
- Эх, Зина! - В голосе Соколова слышалось сожаление. - Для науки и ради поддержания науки мы много уже пробовали, думаем, что от науки будущий урожай зависит. Вот и на тебя, понимаешь, государство уже много истратило - и тоже для науки. Ну, и мы для своего агронома… Да и для своего опыта, конечно… Вдругорядь ты сначала раз десять отмерять будешь, а потом уж и резать.
Зина смутилась и ничего не ответила председателю казалось, что на нее давил огромный груз в тысячу центнеров потерянного зерна.
В пути к Гребенкину я припоминал разговор с Соколовым и записал в блокнот высказанные им мысли. Мой кучер, дед Савелий, наблюдая за моими трудами, сдерживал лошадь, чтобы поменьше трясло.
- А ваш Иван Иванович, видать, хозяин!
Савелий Петрович встрепенулся.
- А то как же… Плохого председателя колхозники пятнадцать годов держать не будут. А наш Иван Иванович на глазах вырос, человек всех правил: не пьет, дело знает. И, скажу вам, мудреный мужик! Чего надумает - сначала с тем, другим поговорит, потом на правление, а там уж и на общее собрание. Да оно, скажу вам, в артельном деле иначе нельзя.
Савелий был в курсе всех колхозных дел. Знал он, оказывается, и всю историю, связанную со сроками сева. При этом он вспомнил, как сеяли в своем хозяйстве:
- Бывало, посеешь пшеничку, а уж через несколько дней идешь глядеть, дружно ли всходит. А теперь иной раз месяц всходов не видно. Какое же зерно, скажу вам, месяц может пролежать в земле и не испортиться?
Савелий примолк, но ненадолго - пока доставал кисет и свертывал цигарку.
- Вот припомните, когда везде писали, что озимую пшеницу надо сеять по стерне. Помните? Ну вот. Мы со своим председателем ухватились сразу. К нам тут приезжал ученый, по фамилии…
- Верхолазов? - подсказал я.
- Вот-вот, он самый. И сейчас иногда к нам заглядывает. Только теперь колхозников он, скажу вам, побаивается и разговаривает с одним председателем. Это было, кажись, в сорок восьмом году… Ну да, в сорок восьмом. Мы тогда ждали первого урожая от озимой пшенички. Ждать ждали, а семян и то не вернули. Боже ты мой! А ведь двести гектаров ахнули!.. Приезжает этот самый Верхолазов, походил по полю, а потом говорит: большую ошибку допустили - стерню надо было оставить выше, не десять сантиметров, как у вас, а вроде как двенадцать или пятнадцать. Ивану Ивановичу в районе наклепали: как, мол, ты инструкцию ученых на два сантиметра нарушил? И в тот год приказали: сей по стерне не двести, а уже четыреста гектаров. Помню, наш Иван Иванович, - а он, скажу вам, шибко ученых уважает! - так он все ходил по полям, которые тот ученый сам подобрал под посев, и все стерню измерял, боялся нарушить инструкцию. Только опять все зря получилось: опять пшенички не выросло - так, кусочками кое-где осталось. А что тот ученый сказал? "Вы, - говорит, - стерню очень высокую оставили". У него там последние опыты показали, будто надо очень низкую, тогда снег к земле плотней ложится. Ну, кто же он после всего этого?
Гребенкин оказался в конторе и встретил вроде бы радушно…
- Вот и хорошо - заглянул-таки в наши края! Пойдем, Вера чем-нибудь тебя накормит.
Я сказал, что обедал у Соколова.
- Наверное, критический материал ищешь, - рассмеялся Гребенкин и здоровой рукой провел по лысеющей голове. - А я собирался на новостройку. Составишь компанию?
Я пошел с ним.
Деревня выглядела неважно: многие избенки покосились, окна в домах маленькие, деревянных домов вообще мало - больше глинобитные.
- Не нравятся хатенки? - спросил Гребенкин. - И мне не нравятся. Вот и решили с жилья начать.
За деревней, на бывшей поскотине, кипела работа: возводились саманные стены множества домов. Я попробовал считать, но Гребенкин перебил:
- Можешь не считать - ровно сорок. Мы свою трехлетку по строительству домов составили: каждый год - сорок домов. Через три года деревня вся новая станет.
Гребенкин обходил строителей и с каждым обменивался замечаниями.
- График держишь? - спрашивал у одного.
- Не забыл, Михаил Петрович, - предупредил он другого, - первого октября новоселье - гулять приду.
- А ежели раньше построюсь? - весело отозвался Михаил Петрович.
- Сильно не гони, - рассмеялся Гребенкин. - В уборочную про гулянье забудем. Да и тебе придется на току действовать.
- Это конечно, Сергей Устиныч. Но, по всему видать, деньков через восемь управлюсь. Вот только леску на потолок маленько не хватит.
- Завтра машина привезет - тебе и Михееву. На двоих должно хватить.
- Хватит, Сергей Устиныч! Большое спасибо.
- Лесу всем хватит! Еще двести кубов купили.
Обходя стройку, Гребенкин находил, о чем поговорить с каждым, узнавал нужды. А часа через два, возвращаясь обратно, он рассказал о стройке. Это ему пришла мысль заново перестроить деревню. Он ездил в один целинный совхоз и увидел там, как строят саманные дома. А те делали их по примеру рабочих совхоза, строившихся еще в тридцатые годы. Многолетний опыт показал, что в саманных домах теплее, чем в каменных, а с деревянными и тем более сборными щитовыми и сравнивать нечего. В условиях степи, когда зимой дуют сильные ветры, любой деревянный дом продувает насквозь. Новоселы строили саманные дома на каменном фундаменте, с полом и потолком. По предложению Гребенкина и в колхозе решили строить так же. Плохо было с кровельным материалом, но старожилы посоветовали делать камышовые крыши.
- Скотные дворы строишь? - спросил я Гребенкина.
- А ты что, хочешь посмотреть? Строим и дворы. Ты видел у Соколова? Ну, вот и мы делаем такие: стены, как в новых хатах, фундамент и столбы кирпичные.
- Кирпич из города?
- Пока нет. Заняли в одном колхозе - вернее, поменялись: мы им лес, а они нам кирпич. В будущем году свой будет.
- А лес где взял? В колхозе лесов ведь нет.
- Это длинно рассказывать. Вообще, конечно, безобразие! Но для пользы дела можно. Мне город помогает: съездишь, поговоришь, дают наряд. По старой памяти. Правда, мы тут и на райпотребсоюз нажали - двести кубов взяли. А без этого, - Гребенкин развел рукой, - нельзя! Пока нельзя… И досада берет. Вон сосед никак лесу достать не может. И черт его знает: в Сибири, и без лесу. Все-таки это безобразие! Далеко ли тайга? Река через всю область, пароходов и барж до черта, а в колхозах стройки срываются.
- Смотри, у тебя сколько лесу, - показал я на штабель.
- Это на столбы. Застройщики вкопали, видишь? А в воскресенье начнем ставить по всей деревне. У нас к зиме электричество будет и радио. Для этого и столбы бережем.
К нам подошла смуглолицая девушка.
- Сергей Устиныч, - сказала она, - доярки послали к вам. Надо бы новые дворы закрепить за бригадами.
- А чего закреплять, Тоня? Столбы еще не сложены.
- Столбы почти все поставлены, фундамент есть, саман готов… Мы хотели, Сергей Устиныч, и сами поработать… Доярки, пастухи. В свободное время. У вас скоро хлебоуборка начнется, людей мало, а мы сейчас бы помогли… На своем дворе, - уточнила Тоня.
- Видал их! - подмигнул мне Гребенкин. - Вот что, Тоня! Раз твоя бригада проявила такую инициативу - сами себе и двор выбирайте.
- Любой можно? - обрадовалась Тоня.
- Любой! Только мне потом скажете.
- Так мы, Сергей Устиныч, возьмем с того краю.
- А почему? - удивился Гребенкин. - Ближний-то почти со всеми столбами уже.
- Да мы уж подумали, Сергей Устиныч. - Тоня потупилась. - В той бригаде плотники-то - мужья двух наших доярок…
- Ну, ясно! - рассмеялся Гребенкин. - В той бригаде и Степан?
- Вы уж сразу и в краску вводить.
- А ты не сердись. На свадьбу все равно приду.
Девушка смутилась окончательно и смолчала.
- Ладно, Тоня, начинайте. Крайний двор - твой!
- Спасибо, Сергей Устиныч. - И Тоня торопливо зашагала по деревне.
- Вот видишь! - кивнул ей вслед Гребенкин. - Дополнительную нагрузку выпросила, да еще и рада. Как, по-твоему, почему люди добровольно идут на дополнительную работу?
- Видимо, заинтересованы.
- Видимо! У тебя и выражения-то все с осторожностью. Видимо! Видимо, ты не все понимаешь! - Гребенкин усмехнулся. - Да, по правде, сначала и я не понимал. Дело тут сложное. Люди истосковались в отстающих ходить. А вот фундамент двора увидели, обрадовались, поверили, что двор будет. Это, брат, не только понять надо. Прочувствовать! Только начни хорошее дело - сразу сотня помощников найдется.
- Выходит, заложи фундамент двора - и сразу энтузиазм поднимется?
- Ох, браток! Оказенился ты совсем. - Гребенкин повернулся назад и, показав на штабель бревен, сказал: - Вот и этот штабель вызывает, как ты выражаешься, энтузиазм! И не только у председателя. Главное - у колхозников. И вот те сорок домов будущих - тоже энтузиазм! И фундаменты будущих дворов! И поля!
- Хлеба хорошие?
- Потом посмотришь. А когда дело с места чуть тронулось да маленько пошло, тогда можно и "Дубинушку" гаркнуть.
Контора была уже на виду, когда Гребенкин, вдруг вспомнив что-то, остановился.
- Заговорился я с тобой и забыл совсем. Пошли обратно! - Он решительно повернул назад и, когда поравнялся с нужным ему домом, сказал:
- Надо объявить бригадиру первой бригады, что Тоня повела своих двор достраивать. - Гребенкин подмигнул мне и шагнул в хату.
Когда он вышел оттуда, вслед за ним выскочил пожилой человек, который на ходу надевал телогрейку.
- Так нам, значит, Сергей Устиныч, ближний двор?
- Конечно, ближний. Твоя бригада стариковская, сам знаешь, ну и решили дать вам который больше отстроен.
- Вот спасибо-то, Сергей Устиныч… Мы это… подмогнем!
- Вот и пошло дело, - удовлетворенно промолвил Гребенкин, обернувшись ко мне, - а ведь я и сам хотел предложить такой ход, но все ждал: догадаются или нет. Ну, понимаешь меня? Загорятся ли сами? Загорелись!
В конторе Гребенкин познакомил меня с секретарем партийной организации.
- Ты, Сергей Устинович, Тоню Быкову не встречал?
- Только что разговаривал.
- Двор ей определил?
- Определил.
- Хороший народ у нее в бригаде! Я с ними беседовал в обеденный перерыв, разговорились о подготовке к зимовке. Все как один: сами двор поможем достроить. Значит, разрешил? Тогда я пойду со второй бригадой поговорю. Надо и их…
- Поговори, поговори, - улыбнулся Гребенкин. - Только самого-то Самсона надо на лошади догонять.
- Так ты с ним, наверное, уже виделся, - догадался парторг.
- Да. Но и тебе побеседовать не мешает. Ближний двор - для них.
Парторг ушел. А Гребенкин вызвал к себе бухгалтера.
- Ну как, Петр Петрович, изыскал деньги?
Петр Петрович - уже немолодой человек в очках, с взъерошенной шевелюрой.
- По два рубля наберем, Сергей Устинович.
- И то хорошо! А за сентябрь, Петр Петрович, надо по три рубля дать.
- Если вы гарантируете, Сергей Устинович, что в закуп дадим десять тысяч центнеров, тогда найдем денег. По три рубля найдем.
- А где найдем?
- По другим счетам пошарим… Временно, до получения денег за пшеницу.
Должно быть, у Гребенкина не было настроения выяснять до конца, как бухгалтер будет шарить по другим счетам. Да по всему было видно, что Петру Петровичу он доверял и на слово.
- Тогда пишите объявление. Самыми крупными буквами, избача вызовите - он мастак.
- Хорошо, позовем, - оживился Петр Петрович. - Только какие слова написать? - Петр Петрович взял лист бумаги.
- Слова? Самые простые. - Гребенкин подумал немного. - Пишите так: "Товарищи колхозники! Правление доводит до сведения, что аванс на трудодни за август будет выплачиваться пятого сентября"… Будут деньги к пятому сентября?
- Лучше бы, Сергей Устинович, шестого. Надежнее.
- Ну, шестого! Значит, шестого сентября, из расчета по два рубля за трудодень. А ниже - еще крупнее буквы пустите. Напишите так: за сентябрь аванс будет выдаваться из расчета три рубля за трудодень, выработанный в сентябре. Сегодня же вывесить такое объявление! Во второй бригаде - тоже. Ясно?
- Сейчас мы это организуем, Сергей Устинович. - Бухгалтер заспешил к выходу.
Я снова спросил Гребенкина про хлеба.
- Не торопись - все покажу. Только по порядку. Сначала на кукурузу.
Мы подходили к полю, на котором торчали редкие и низкорослые растения кукурузы.
- Вот полюбуйся. Почти вся такая, а мы сдуру махнули сразу шестьсот гектаров. Пропал труд. Пшеницы тут наросло бы центнеров по десять с гектара. А теперь только натуроплату плати.
Я назвал несколько колхозов, где видел хорошую кукурузу. На это Гребенкин возразил:
- Думаешь, я хорошей не видел? Видал, брат. А вот тут кто виноват? Я главный виновник. И виноват в том, что послушал совета несерьезных людей. Зачем было сразу на шестьсот гектаров замахиваться? Ну, двести, а то и сто для начала. Да посеять-то их разными способами: и вкрест и широкорядно - все надо было проверить, этот самый брод-то изучить, узнать!
По пути на другое поле Гребенкин рассказал о своей недавней поездке в совхоз к известному в области директору Никанорову.
Уже вечерело.
Гребенкин заторопился в контору: у него каждый вечер руководители участков собираются, чтобы дать отчет за день и получить задания на следующий.
Мне давно хотелось спросить Гребенкина, как его жена Вера восприняла переезд в колхоз. Я знал, что Вера - извечная горожанка. А сейчас случай удобный: Гребенкин в хорошем настроении.
- Об этом вечером поговорим. Хотя зачем вечером! - остановился Гребенкин. - Ты шагай к моему дому. Вон там - под тесовой крышей - видишь? На высокой жердине скворечник висит. Вот и шагай. Ты сам Веру и допросишь, чтобы, - Гребенкин рассмеялся, - чтобы без нажима с моей стороны, беспристрастно, так сказать.