Вот и дом под тесовой крышей. Под окнами дома палисадник. На грядках цвели георгины, гладиолусы и еще какие-то не знакомые мне цветы. И тут я вспомнил, что Вера последнее время работала в школе с юннатами и что школа была участником выставки в Москве именно по цветоводству.
Зайдя в ограду и поднявшись на крыльцо, я увидел огород Гребенкиных. На грядках виднелись небольшие кочаны капусты, зеленые помидоры, горох, мак и много другой зелени. А вдоль жиденькой ограды в три ряда тянулись яблоньки. Они были совсем маленькие и высажены, по-видимому, прошедшей весной.
Гребенкин явился домой в тот момент, когда у нас с Верой, полнеющей, но все еще красивой, разговор был в самом разгаре.
Переехав в колхоз, Вера стала преподавать биологию в местной школе, организовала кружок юннатов. Она жаловалась на мужа: не разрешил ей работать агрономом колхоза. Гребенкин посчитал роскошью держать агронома в сельхозартели, где председатель сам агроном.
- Ну, как тут популяризатор шаблона, Верочка? - с такими словами Гребенкин ввалился в комнату.
- А ты не можешь поделикатней? - улыбнулась Вера.
- А жена-то у меня дипломат! - рассмеялся Гребенкин.
Вера стала накрывать на стол, и разговор как-то незаметно перешел на воспоминания о далекой уже студенческой жизни.
…Рано утром мы с Гребенкиным отправились на колхозный огород и неожиданно увидели Савелия Петровича, который вчера привез меня. Он запрягал коня.
- Вы еще не уезжали?
- Да вот, скажу вам, лошаденку пожалел… Пусть, думаю, отдохнет, - явно смутился Савелий.
- Рассказывай! - рассмеялся Гребенкин. - Разведчик!
- А вы, Сергей Устиныч, сразу на военный язык, - улыбнулся Савелий. - Это по-военному - разведчик, а в мирное время, это, скажу я вам, называется: по соседям в гости ездить, знакомиться, что и как…
4
В конце сентября я опять поехал в Дронкинский район.
В последней сводке по хлебосдаче, напечатанной в областной газете, Дронкинский район занимал место, как выразился Обухов в беседе со мной, "ниже среднеобластного".
Я попытался успокоить Обухова. Первые восемь мест в сводке заняли северные районы области. А хлеба они все вместе сдают чуть больше, чем один Дронкинский район. К тому же там возделывается озимая рожь, а ее начинают убирать дней на десять раньше, чем на юге пшеницу.
- Нашел чем успокоить, - усмехнулся Обухов. - Меня не спрашивают: рожь или пшеницу сдаю. Дай процент! А мы из-за этого хваленого Соколова два места потеряли. - Обухов порылся в бумагах и с упреком проговорил: - Ты тут летом Соколова в газете расхвалил: руководитель там, видите ли, вдумчивый, опирается на народный опыт… А вот не напишешь, что он весь район подводит!
- Каким же образом?
- Очень просто! По графику в той пятидневке он обязан был сдать шестьсот тонн. А он четыреста отвалил. А теперь, изволь радоваться, с семнадцатого на девятнадцатое место район съехал. - Обухов взял в руки газету со сводкой. - Вот видишь, как оно получается: если бы Соколов сдал шестьсот тонн, у нас процент поднялся бы на три десятых. А выше нас кто стоит? Лабинский и Тарасовский, а у них у обоих процент на две десятых выше нашего. Понял, в чем дело? Слышал вчера, на перекличке меня порадовали: Обухов на два места ниже скатился… С этим Соколовым надо…
В окно было видно, как у райкома остановилась машина.
- Председателя своего пришлось посылать, - раздраженным голосом продолжал Обухов, - воспитывал там Соколова.
"Своим" председателем Обухов называл Павлова - предрика. Запыленный, похудевший, он вошел в кабинет. Обухов встретил его словами:
- Ну, всыпал ты нашему "передовому мыслителю, вдумчивому руководителю"?
Павлов присел к столу, обтер лицо платком.
- Дело очень сложное, Михаил Николаевич, - проговорил он, покачивая головой. - Соколов объявил аврал на уборке: все поднял! Бригадир Орлов и тот в ночную смену сцеп комбайнов водит - подменяет основных комбайнеров. Животноводов на уборку перебросили: днем коров доят, ночью на соломокопнителях…
- Ты очень уж красочно описываешь, - перебил Павлова Обухов. - Эти описания ты не отнимай вот у них, - Обухов кивнул в мою сторону, - у товарищей корреспондентов. Для них побереги… Выполнит он график в эту пятидневку?
Павлов облизнул пересохшие губы.
- Нет, не выполнит, Михаил Николаевич.
- Так какого черта ты там целый день пропадал? Тебя за сказками, что ли, туда посылали? За сказками, да? - Глаза Обухова метали искры.
На худом, загорелом лице Павлова появились темно-красные пятна.
- Дело очень серьезное, Михаил Николаевич! - чуть повысил голос Павлов и поднялся со стула. - На месте Соколова я так же поступил бы.
- Тебе, я вижу, и надо быть на месте Соколова, а не районом руководить…
- Я, Михаил Николаевич, был председателем, и в любое время… если доверят.
- Ага! Трудностей испугался? Чего там наделал твой Соколов? - последние слова были произнесены в тоне примирения, и это, видимо, успокоило Павлова: он опять сел на стул.
- Хлеб перестоял, Михаил Николаевич, зерно осыпается страшно. А тут, как на грех, ветры чертовские, как с обеда начнет, так и до ночи. Только ночью и тихо. Я сам проверил у Соколова: шапку бросишь, - Павлов снял свою военного образца фуражку, - за пять минут два-три зерна в нее попадает, а в день - самое малое центнер с гектара… Соколов думает дней за пять все махнуть с корня, пока погода хорошая. Я заезжал на станцию - прочат дождь в ближайшие дни.
- Дождь? - испугался Обухов. - Так мы же на тридцатое место слетим, ты понимаешь это?
- Надо, Михаил Николаевич, поговорить с обкомом, просить машин, хотя бы сотню. Тогда мы и хлеба уберем без больших потерь и вывозку…
- Говори сам! - крикнул Обухов.
- Давайте о деле, Михаил Николаевич. - Павлов сказал это твердо, решительно, и Обухов невольно задержал взгляд на худом, потном лице предрика. Павлов снова начал доказывать, что за три дня можно потерять половину зерна - осыплется, но если в эти три дня вывозка зерна на элеватор и сократится, то потом можно ее усилить и план перевыполнить. Обухов отверг и эти доводы Павлова. Тогда тот заявил еще более решительно:
- Не знаю, Михаил Николаевич, но я дал такую установку и Григорьеву и Коновалову. Все надо бросить на уборку урожая, это мое твердое убеждение! И это будет по-государственному. Хлеб ведь гибнет, безвозвратно гибнет хлеб!
- Не паникуй. Ты забыл про график?
- Но поймите, Михаил Николаевич, природа графиков не признает. Поговорите с обкомом… Все равно наши машины сейчас в день по одному рейсу на элеватор делают, в очередях там простаивают… Ведь каких-нибудь пять-семь дней, и хлеб будет прибран. Тогда и…
- Хватит, Павлов! Прекратим болтовню. - Обухов присел к столу, снял телефонную трубку и вызвал совхозную метеостанцию. - Как погода? - Выслушав ответ, он сердито бросил трубку на рычаг. - Ты слушал: через два-три дня дождь!
- Вот и осыплется весь неубранный хлеб. Весь, начисто!
- А мы обязаны и хлеб убрать и график выполнить! Понял? Давай такую команду: все машины - понял? - все машины, до единой, только на вывозку хлеба на элеватор! А колхозы должны изыскать средства на отвозку зерна от комбайнов. Все, Павлов. Ты сейчас же поезжай… - Обухов назвал несколько колхозов. Сам он взял на себя Соколова и его соседей, у которых успел побывать Павлов. - И до дождя на эти три дня все автомашины - только на хлебосдачу!
- Я возражаю!
Обухов как-то оторопело взглянул на Павлова. Таким незнакомым, по-видимому, показался ему тон, каким были произнесены слова.
- Я возражаю! - так же твердо повторил Павлов. - И прошу созвать внеочередное бюро.
- Вон ты как? Не выспался, наверное… Бюро соберем первого октября и, если по твоим колхозам график хлебовывозки будет сорван, поставим вопрос о нашем председателе райисполкома. Ясно? - Обухов встал и, забрав папку, вышел из кабинета.
Павлов устало приподнялся со стула, неторопливо надел фуражку.
- Вот так мы заботимся о хлебе, - тихо проговорил он. У порога остановился, в раздумье добавил: - О государственном, народном хлебе…
Начинать разговор с Павловым я счел просто неудобным и пошел искать попутный транспорт.
В редакции районной газеты мне сказали, что колхоз "Сибиряк" по хлебосдаче отстает.
- А по уборке как?
- По уборке сводок не печатаем, - ответил редактор.
Я посмотрел подшивку газеты. В последних номерах склонялось имя Соколова. Его называли уже и неумелым организатором, забывшим интересы государства, и многими другими обидными словами.
К Соколову я попал только на следующий день к вечеру. Парторг Василий Матвеевич сказал, что Соколова найти трудно: он где-то на полях.
- Вчера был Обухов, а Соколова так и не мог отыскать, - хитро улыбнулся Василий Матвеевич.
Он рассказал мне, что на днях по докладу Соколова партийное собрание приняло решение: спасать хлеб! Все машины, весь транспорт закрепили за комбайнами. А чтобы участвовать в хлебосдаче, было решено в эту пятидневку часть зерна ссыпать на глубинный пункт, открытый в новом зерноскладе. Василий Матвеевич был назначен ответственным за работу на току и за сдачу зерна. Когда он доложил Обухову, что за пятидневку они оформят в сдачу тонн четыреста, тот заявил: не меньше тысячи!
- И как же? - спросил я.
- Оформим и засыплем четыреста, - сказал Василий Матвеевич. - На глубинку зерно принимают с влажностью семнадцать, а у нас пока идет девятнадцать.
- А если разрешат с более высокой влажностью?
- Все равно четыреста. Склад-то у нас один, а пятидневка-то не последняя, да и график не последний, - улыбнулся Василий Матвеевич.
Уже ночью на попутной машине я добрался до одного из комбайновых агрегатов. За штурвалом комбайна оказался бригадир Орлов. Еще издали при свете электрических лампочек выделялась его коренастая фигура в кожанке.
- Нажимаем! - крикнул Орлов, когда я взобрался на мостик.
С мостика комбайна открывалось красивое зрелище: по обширному полю двигались огни. Пересиливая грохот моторов, пронзительно ревели сирены. Тревожные сигналы в степи - это сигналы о бедствии: ждем транспорт! Берите намолоченное зерно!
- Все восемь сцепов на ходу! - выкрикивал Орлов, показывая на светящиеся островки. - Душа радуется! Красота!
Действительно, в степи двигалось восемь огненных шаров. Темноту между ними то и дело прорезывали снопы еще более яркого света - это шоферы спешили за зерном. И чем чаще раздавались сигналы сирен, тем стремительнее двигались эти снопы электрического света.
Вот и Орлов подал сигнал. Вскоре к его комбайну примчалась трехтонка. Агрегат остановился, в кузов машины забила мощная струя зерна. При ярком электрическом свете она казалась огненной, с золотистым отсветом по краям.
Пока агрегат разгружался, Орлов и его помощники хлопотали у комбайнов, открывали и закрывали разные заслонки, лили на цепи густую смазку. А когда оба комбайна разгрузились, на мостик поднялся высокий человек в комбинезоне, с защитными очками.
- Чего это, Иван? - удивился Орлов и посмотрел на свои часы. - Твоего отдыха еще час остался.
- Хорошо отдохнул… Говорят, у Сереги не ладится.
- Ну, тогда жми! Я все проверил, пока нормально. - И Орлов спустился с капитанского мостика. Он, оказывается, только на четыре часа подменял этого комбайнера и теперь должен был сменить другого, работавшего на соседней загонке.
- Понимают задачу ребятишки! - сказал Орлов, когда агрегат двинулся в темноту.
Орлов радовался, что и правление артели "подбодрило" комбайнеров: за каждый гектар, убранный в ночное время, работники агрегата получают сверх установленной законом оплаты еще восемь килограммов пшеницы.
- Деньков пять да столько же ночек, и наша бригада все как есть уберет.
Я спросил о второй бригаде. Орлов ответил, что та немножко отставала, но ей помогает "сам Соколов".
- А он мужик хитрый: чего-нибудь придумает, а не то у Гребенкина комбайнов выпросит.
- Разве Гребенкин может дать комбайны?
- Уже дает. Наш колхоз пообещал ему сортовых семян этого… нового сорта, вот они и рады: за наш колхоз сдали тонн сто пшеницы, а Иван Иванович отвел им одно поле с этой пшеницей: убирайте, говорит, и прямо домой возите. А это большая помощь второй бригаде.
- Успевают отвозить зерно от комбайнов? - продолжал я допытываться.
Оказалось, что Соколов разрешил в крайнем случае намолоченное зерно ссыпать на временные площадки, устроенные возле каждого поля. Если нет транспорта, то комбайнер выводит свой агрегат к площадке и ссыпает зерно на землю.
А рано утром, когда проводится технический уход за машинами и заправка горючим, весь транспорт переключается на отвозку зерна с временных площадок.
- Иван Иванович запретил комбайнам стоять! - с некоторой торжественностью произнес Орлов.
В стороне послышался конский топот. Орлов прислушался.
- Неужели Соколов?.. Он! Больше некому.
Топот приближался, но в кромешной темноте осенней сибирской ночи ничего не было видно.
- Иван Иванович! - крикнул Орлов.
- Ты, Степан Петрович? - послышался голос Соколова. Не слезая с коня, он стал расспрашивать Орлова о работе комбайнов.
- Молодцы ребята, - похвалил Соколов. - Скоро к вам на подмогу придет еще трехтонка.
- Где это отыскалась? - заинтересовался Орлов.
- Гребенкин две машины дал… На пятидневку…
- А где же Гребенкин машины берет? - не удержался я от вопроса.
- Сергей Устиныч… он знает дороги, - неопределенно ответил Соколов. - Мы с ним соревнуемся…
Соколов слез с коня: он решил здесь дождаться подхода комбайнов, огни которых светились еще далеко.
В темноте не было видно лица Соколова, но по его голосу, по тому, как тяжело опустился он на копну соломы, можно было понять, что Иван Иванович сильно утомлен. Однако он оживился, когда начал рассказывать о соревнованиях с Гребенкиным.
- Это, понимаешь, Сергей Устиныч придумал, - начал он. - Как-то приезжает чуть не всем правлением. Посмотрели наше хозяйство, на полях побывали, а потом он, Устиныч-то, и завел разговор про соревнование. "Давайте, - говорит, - соревноваться не за то, кто кого обгонит, а за общий подъем обоих колхозов. Клятву, - говорит, - дадим друг другу - помогать во всем. Плохо у вас, трудности, - считаем, что это и наши трудности. У нас тяжело - считайте, что это и ваше горе, помогайте. А если кто хорошее надумал и сделал, сразу соседу сообщить". Наши правленцы поначалу не шибко, понимаешь, обрадовались. Как-никак, а тот колхоз послабее. Наши толкуют: Гребенкин хитрит, не поехал небось к Григорьеву. А когда получше обсудили, решили: убытка от такого соревнования не будет, а польза, может, и получится.
- Расскажите, как присягу принимали, - рассмеялся Орлов.
- Почитай, что и присягу… А все Устиныч придумал. Выстроил своих членов правления в один ряд против наших и клятву вроде прочитал… Обязуемся, мол, не давать отставать соседу, и все такое. Потом руки пожали друг другу. А на другой день Сергей Устиныч присылает машину: дайте кирпича. Домов они много строят, а печки класть не из чего. Видать, они кирпич-то наш поприметили: на своем заводе делаем. Наши сразу зароптали: обошли, мол, Соколова. Потом мы помогали им ток механизировать. Как у нас, уже нельзя было построить, но сортировочку с бункерами наши плотники и кузнецы помогли им сделать. Ну, потом наш животновод, понимаешь, к ним ездил на пятидневку - помог кое-какими советами.
- А Гребенкин как? - не выдержал я.
- Долг платежом красен. Теперь и они нам помогают… Ох, как сильно выручают! Тут мы семян им решили дать хороших…
- Я говорил уже товарищу корреспонденту, - перебил Орлов.
- Так вот, с семенами, - продолжал Соколов, - мало того, что сами они домолачивают то поле. Устиныч по первому слову дал нам две трехтонки и обещал еще две прислать. Шефов хороших нашел, те ему в машинах не отказывают.
Соколов вдруг притих, и вскоре мы услышали легкое похрапывание.
- Пусть минут десяток отдохнет, - негромко произнес Орлов.
С каждой минутой нарастал гул комбайнового агрегата, а когда он оказался метрах в двадцати от нас, Соколов проснулся.
- Ну как? - спросил он, проворно поднимаясь.
Нас осветили фары трактора, и теперь я видел лицо Соколова, наблюдавшего за приближающимся агрегатом. Оно преображалось на глазах: морщины будто разглаживались, рот медленно приоткрывался, и казалось, сейчас Соколов воскликнет: "Вот хорошо!"
Орлов сменил комбайнера, Соколов отдал тому свою лошадь, чтобы быстрее доехал до полевого стана - к месту отдыха, наказал ему поторопить автомашину.
Некоторое время мы шли вслед за комбайном, а на повороте загонки свернули в сторону и очутились на какой-то дороге. Соколов рассказывал, и в его словах чувствовалась досада.
- Первого октября мне обязательно нагоняй будет… Михаил Николаевич тридцатого сентября сам нагрянет, будет требовать, чтобы оформляли квитанцию на зерно, которое на току, несортированное, влажностью выше нормы. Пригрозит наказанием… Конечно, это важно - хлеб рано сдать. Только пять дней позднее, пять дней раньше - тем более, все равно в глубинку, - по-моему, значения большого не имеет… для государства. Для Михаила Николаевича, конечно, имеет. А вот если на пять дней раньше уборку закончить, это, понимаешь, все равно что дополнительно много миллионов пудов хлеба дать государству. Много миллионов! - повторил Соколов и остановился, услышав сирену. - Маленько ведь не успел, - укоризненно проговорил он, наблюдая за снопами света, что далеко отбрасывали фары мчавшейся к агрегату автомашины.
…Из колхоза уезжать не хотелось. Люди работали так горячо, что о каждом можно было писать большой очерк. В колхозе не было ни одного человека в возрасте от двенадцати до восьмидесяти лет, кто не участвовал бы в уборке.
Но в ночь на тридцатое сентября пошел дождь: сначала только побрызгал, а к утру разошелся как следует. Все небо затянули рваные темно-серые тучи. К обеду комбайны остановились, а к вечеру забуксовали и машины. На полях все затихло.
Но зато шумно стало в колхозной конторе.
Удивительно было то, что дальнейшие события развернулись так, как и предсказывал Соколов.
Вечером тридцатого на вездеходе примчался Обухов. Узнав, что график хлебосдачи не выполнен, он расшумелся и пошел с Соколовым на ток. В одном складе работали веялки, действовал и мехамбар - он был под навесом. Но очищалось семенное зерно - последние дни убирали семенные участки. Увидев горы насортированного зерна, Обухов порекомендовал "оформить" его на глубинку, то есть как бы сдать государству, а позднее заменить его зерном с производственных участков.
- А что это даст? - спросил Соколов.
- График выполнишь!
- Нет, Михаил Николаевич, семена сдавать не буду. Партия приказала заботиться о семенах. Хорошие семена - половина урожая.
- Так это же на день-два. Странный человек! - возмутился Обухов.
- Это же, Михаил Николаевич, обман государства. Сдаем, понимаешь, вроде в бирюльки играем. Семена в сводке мы уже показали, а теперь вы советуете показать их еще и в государственных закромах. Один и тот же хлеб…
Обухов, видимо, понял, что разговор об оформлении семян вести бесполезно.
- Дело твое, Соколов, - сказал он. - Я только посоветовал. А теперь как хочешь. Не забудь: завтра в семь вечера на бюро.
И уехал дальше.