Не примите всего этого за личную неприязнь (которую скорее я готов видеть в Ваших замечаниях, хотя могу и ошибаться). Я Вас плохо знаю (тогда в Монтерее мы могли поговорить по душам и узнать друг друга, но этого не произошло), но как человек, судя по Вашей книге, Вы мне нравитесь, хотя в ином плане Вы совсем не "герой моего романа", и я иногда задаюсь вопросом: как Вы, чудесный человек, жили рядом и виделись с людьми, которыми я восхищаюсь, и ничем не облегчили их изгойства в этом мире (я не говорю о материальной помощи), не проявили понимания, которое им так нужно? Или такова их "планида"? Вы хорошо описываете, не крутите, не скрываете (хотя пишете иногда ужасно), и потому картина для постороннего наблюдателя ясна до слез.
Ну, нагородил Вам турусов и колес. Простите, что отвлекаю Вас от важных политических дел.
Уважающий Вас В. Марков
P. S. Сама Ваша книга - незаменимый документ. Это я уже говорю как "scholar".
9. М.В. Вишняк - В.Ф. Маркову
17.1.59
Многоуважаемый Владимир Федорович!
Несколько удивился Вашему письму. Тем не менее благодарю за него: оно интересно, кое-что пытается объяснить и в этом смысле поучительно, - хотя, как Вы увидите, для меня и неубедительно.
Меня удивило не то, что "спец" (или "школяр") только через два года откликнулся на книгу, представляющую, по его словам, "незаменимый документ". Меня удивило Ваше недовольство, чтобы не сказать - претензии: по существу (об этом ниже) и по поводу того, что, опубликовав письмо в редакцию против В. Маркова в двух эмигрантских газетах, я в двух словах вернулся к тому же в книге (вышедшей примерно тогда же, когда появились письма).
Но воспоминания о "Совр<еменных> записках" воспроизводят многое, о чем я писал и публиковал раньше: кое-что приводится полностью, другое - в сжатой форме. Ведь то "Воспоминания". И я спрашиваю себя, - а если хотите, то и Вас: в чем же криминал?.. Сирин на десятки лет затаил раздражение против (а не "на", как пишет Берберова в "Мостах") редакции "Совр<еменных> записок" за то, что она не напечатала (не имевшего никакого отношения к его художественно-литературному изображению) порока Чернышевского (теперь, после "Лолиты", объяснение этому можно было бы искать не в политической только его антипатии к Чернышевскому!). В книге я назвал Адамовича и Слонима, присяжных литературных критиков, осудивших, вместе с редакцией "Совр<еменных> записок", Сирина. Наряду с этим упомянул и Вас, пришедшего по особым причинам своей биографии в восторг от того, что Набоков дал "общественной" (в иронических кавычках Ваших, - хотя при чем тут ирония?!) России заслуженную "хорошую пощечину". Теперь Вы поясняете, что сделали это потому, что Чернышевского Вам большевики "запихивали в глотку в юные годы". Это - объяснение не совсем логичное (за преступления большевиков взыскивать со всей "русской общественности", даже с очутившейся в эмиграции), - и вряд ли может быть оправдано "литературным невежеством", как Вы выражаетесь. Нет, оно тут ни при чем. И "шельмовал" я Вас вовсе не за это. Вы, неизвестно почему, рискуете утверждать, что Чернышевский для меня "икона". Откуда Вы сие взяли? Это совершенно неверно. Но если бы писали не в состоянии аффекта о Чернышевском, Вы могли бы узнать, хотя бы из моей статьи в "Нов<ом> журнале" № 27 об "Идейных корнях большевизма", как к Чернышевскому относились знавшие его современники, и не только такие, как Некрасов или Короленко, но и Страхов, Лесков, Достоевский и, особенно, Розанов!.. Это не может не убедить Вас в том, что Ч<ернышевский> вовсе не был тем "чудовищем", каким Вы себе его представляете. Прибавлю еще, что на Чернышевского сейчас всех собак вешают не только люди Вашего "духа", но и марксисты-антибольшевики, желающие реабилитировать Маркса и сделать ответственным за большевизм народничество. Прочтите письма Чернышевского с каторги, и Вы, может быть, почувствуете, что он был мучеником, а не мучителем.
Я никогда не чувствовал к Вам "личной неприязни", - скорее наоборот, - и всегда ценил Ваши литературные дарования и разносторонность. Именно поэтому я и огорчался, что Вы "ни в грош не ставите" (это, конечно, преувеличение) "этику" и подчиняете ее, или "добро", - эстетике, или "красоте" (в "добре" мораль переплетается с правом и политикой). Мое огорчение "кульминировало" в возмущении, которое вызвала Ваша атака против Чернышевского с одновременной атакой против сейчас уже покойной Е.Д. Кусковой. Такое же возмущение выражали вслух и противники Чернышевского, собравшиеся на расширенном заседании сотрудников "Опытов" с приглашенными лицами. Помню, Мих<аил> Мих<айлович> Карпович говорил первым и произнес проникновенную по чувству и убедительности речь о том, кем была и кто такая Кускова. Не сомневаюсь, что примерно так же говорил бы Глеб Петрович Струве, будь он на собрании.
В "эстетском бесстыдстве" прилагательное было реминисценцией нашего былого спора об этике и эстетике; оно же, как мне казалось, несколько смягчало самое резкое мое осуждение Ваших выпадов (необоснованных) против живых (Кускова) и мертвых (Чернышевский). Должен ли был я или должен ли сейчас извиняться за свои слова?.. Никакого отношения к Уайльду или "уайльдизму" мои слова, конечно, не могли иметь.
Теперь о другом, затронутом в Вашем письме.
К Цветаевой относились отрицательно или по меньшей мере критически не одни только люди, сделавшие из Чернышевского свою "икону", по Вашей совершенно произвольной характеристике. А Гиппиус, - или она не была из Вашего "цеха" поэтов, мазанных особенным мирром? В отдельные периоды и Ходасевич писал о ней очень жестоко. Сам Степун говорил о "невнятице" Цветаевой. О себе скажу, что многого в поэзии Цветаевой просто не ощущал и не понимал, - например, в прославленном ее "Крысолове". И я имею право на это, если и Степун не понимает многих стихов Пастернака. С другой стороны, если Цветаевой Достоевский "в жизни как-то не понадобился", - мне она в несравненно меньшей степени "понадобилась". Я ее знал как истеричную, сумасбродную, в ряде отношений непереносную женщину, - и я имел все основания сторониться ее.
Вы выделяете поэтов в особую категорию или касту "посвященных" или избранных. Я слишком многих поэтов знал и знал, увы, как низко каждый из них - или почти каждый - расценивал другого поэта, чтобы не видеть в Вашей восторженности функции Вашего возраста со всем присущим ему призрачным романтизмом. Нет, поэты вовсе не таковы, какими они кажутся Вам или себе, Бальмонту и другим: поэт "плюет", по слову Пушкина, не только когда "толпа его бранит" (или редактор с читателем), но и его же собрат - другой поэт…
Вы повторяете апокриф Яновского, Варшавского и других, будто в "Совр<еменных> зап<исках"> была цензура. На мой взгляд, Вы совершенно определенно смешиваете два разных понятия: цензуру и - редакцию. То, что Вы или Ульянов считаете нетерпимостью и цензурой, было отбором, и отбора не может не быть во всяком печатном органе, где материала больше, чем он вмещает. Сирина мы всегда предпочитали Яновскому и Цветаеву, несмотря на ее явную "невнятицу", Бальмонту. Может быть, выбор производился неправильно или вкуса, по Вашему, было мало, - но к цензуре это не имело решительно никакого отношения. Если в этом Вас не убедила моя книга, письмо, конечно, не может убедить. Прикиньте только, как действуют другие редакции, в том числе и лица, осуждавшие редакцию "Совр<еменных> записок", - и Вы, может быть, согласитесь, что такой "либеральной" редакции, какой была редакция, состоявшая из 5 социалистов-революционеров, - другой не было. Даже недруги наши - справа (П. Струве) и слева (Чернов) - это отмечали, ставя нам это в плюс или в минус.
Это, кажется, все. - Да, еще два вопроса. Что значит "пишете ужасно иногда"?.. По содержанию "ужасно" или по стилю, по форме? Если второе, - пожалуйста, укажите, - хотя бы образцы. - С своей стороны, укажу, что "турусы и колеса" не имеет смысла; другое дело - "турусы на колесах".
Если будете писать, сообщите, чем занимаетесь - служебно и профессионально? Давно ли Вы в Лос-Анджелесе?
С искренним приветом.
М. Вишняк
10. В.Ф. Марков - М.В. Вишняку
29 января 1959 г. Los Angeles
Многоуважаемый Марк Вениаминович!
Вы правы - письмо мое глуповато. Впопыхах я не сообразил (вернее, сообразил, когда уже отослал), что книга писалась, когда моя "оплеуха" была еще свежа в памяти. Зато получилось непосредственно, хоть и необдуманно. Все получилось потому, что меня задел личный выпад. Я все же давал "оплеуху" какой-то группе (тут Вы можете не понять; для Вас группа, партия не меньше, если не больше, человека; для меня же главное человек, а группы почти не существуют), а Вы вторично обозвали меня лично и печатно. Я же против Вас как Марка Вениаминовича в печати не выступал. Кроме того, я не считаю себя ни эстетом, ни бесстыдником. Вот весь этот комплекс и заставил меня вспылить. В ответ на В<аше> письмо кое в чем защищаюсь.
Я не читал Вашу книгу раньше, т. к. корпел как вол над диссертацией больше года - и ничего не читал, страшно отстал, лишь сейчас начинаю со многим знакомиться.
Объяснений моей "пощечине" сейчас не буду давать - давно это было и Вам уж, верно, надоело. Это надо объяснять устно и не один раз. Да и преувеличили это замечание тогда Бог знает как. Но дело не в этом. Я на Вас не в обиде за то, что Вы выступили против меня в газете и "заклеймили" за "пощечину". Это и естественно, и законно. Меня тогда задело, что Вы меня несправедливо обвинили в литературном невежестве (по поводу Маяковского и Д. Бедного) публично, тогда как невежество-то было Ваше: Вы не читали Маяковского. Это мой зуб против Вас, а не что-либо иное. Мне Маяковского полагается знать (Демьяна не так), Вам - нет, таким образом, Вы тут задели мою гордость, видимо, да так меня с этим пятном оставили (ибо я, м<ожет> быть, и по иной причине - не ответил). Ну Бог с ним, с этим делом.
Чернышевского я не считаю "чудовищем", а скучнейшим критиком, бездарным романистом и куцым эстетиком. Кроме того, он для меня ассоциируется с кандалами на русской литературе, возложенными и возлагаемыми ему подобными в течение десятилетий. А что он был честным человеком, "светлой личностью", вполне допускаю, но меня это мало интересует, не в этом контексте это для меня важно. Good for him!
Разве я где-нибудь писал, что "ни в грош не ставлю" "этику"? Я или описался, или Вы меня не поняли. Да откуда же у меня тогда интерес к Швейцеру? Я даже в "Опытах" делал попытку этического подхода к литературе, очень осторожную, правда, т. к. это две области, которые могут и не соприкасаться. Насколько я помню, никогда в своей жизни не отрицал "этики", а последние лет десять даже влекся к ней. Не знаю, откуда у Вас это впечатление. М<ожет> быть, в личном разговоре я нападал на политику, которую Вы склонны отождествить с этикой. Иначе не могу объяснять. Я "эстетом" был лишь в мальчишеском возрасте, когда читал впервые Уайльда - да и то месяца два, не больше.
А чем мой выпад против Кусковой не был "обоснован"? Что она не понимает Цветаевой (а видимо, и вообще стихов), не преступление, и почему об этом не сказать. Она же печатно отзывалась о Цветаевой, а я о Столыпине печатно не отзывался.
Что Цветаеву не понимали и собратья - чести им не делает (кстати, почитайте, что Пастернак пишет о ней в автобиографии в "Н<овом> р<усском> с<лове>"), кроме того, иногда это вопрос времени: современники часто кого-нибудь сперва не ценят, а иногда только следующее поколение разбирается. Часто дело осложняется "партиями" в литературе или поколениями (Гиппиус - начало Серебр<яного> века, Цветаева - конец; Гиппиус царила в петербургских салонах и на Цв<етае>ву с высоты былой славы могла пофыркивать). Во всяком случае, большинство литературной верхушки, думаю, признавали Цветаеву. Насчет упомянутых мной "партий" Вы можете ухмыльнуться - но будете неправы. К глубокому моему сожалению, Серебряный век кишел "партиями" такого рода, мешал сходиться настоящим людям. В пушкинское время все же был идеал дружбы, а Блок сказал:
Друг другу мы тайно враждебны,
но я уверен, что такая вражда - вещь искусственная. В идеале все лучшие люди подают друг другу руки, особенно в литературе (этому есть замечательные примеры - несмотря на "партии"). Утопия, скажете. Может быть, но очень дорогая моему "эстетскому" сердцу.
Я сам местами Цветаеву "не понимаю", но ведь поэзию слышат, а не понимают (и даже не чувствуют)! А что Цветаевой Достоевский не понадобился или Гете для нее больше Толстого, не значит, что она и Д<остоевского> и Т<олстого> сбрасывает.
Вы часто пишете о моем возрасте. Да, я вдвое моложе Вас, но мне все же 39 лет - т<ак> ч<то> напрасно Вы видите во мне юношеский романтизм. И я знаю, что такое поэты, хотя знаком я со знаменитостями не бывал (и в СССР и здесь Бог миловал, т<ак> ч<то> мемуаров мне не о чем писать). Но о житейском и подлинном в поэте писал еще Пушкин. Т<ак> ч<то> "низким" в биографии поэтов Вы меня не удивите, я эту сторону их знаю хотя бы по письмам. Дело не в этом.
Насчет "цензуры" я, пожалуй, неправ. Готов с Вами согласиться. И вообще честь Вам и слава за "Совр<еменные> записки".
Что значит, что Вы "пишете ужасно"? Сейчас не могу найти особо разительных образчиков, не отмечал их при чтении, но вот наудачу: