р. 132. "взятое на себя редакцией заявлением" - 2 творит<ельных> падежа рядом с разной функцией - т. е. не слышите фразу, когда ее пишете (это то, что поэты делают, когда пишут - слышат).
Там же "началась печатанием" (почему же не "начала печататься"? - или "стала"?)
р. 186. "Библиографический отдел "С<овременных> записок" в отзывах сотрудников журнала был его наиболее уязвимым местом".
Тут "его" - невозможно звучит и все путает. Вообще, по-русски, где можно, притяжат<ельные> местоимения опускают. Выбросьте его, и сразу фраза лучше, а так это его относится и к журналу, и к отделу, и даже к слову мужского рода в предыдущей фразе. Да и вообще надо эту фразу начать с "Наиболее уязвимым местом" и т. д.
р. 203. "удовлетворял" + Dat.??
Вот такого много. Я читатель медленный и потому ломал себе язык частенько о такое. Но Вы - человек мысли, не языка, это естественно, м<ожет> быть. Да и я грешен в ляпсусах (но я хоть стараюсь себя слушать, когда пишу, и ошибаюсь лишь впопыхах).
Или вот еще
р. 225. "посмертная книга… Гиппиус, написанная… незадолго до собственной смерти" (чьей смерти, книги или Гиппиус; "собственный" и "свой", как правило, относится к подлежащему предложения; я уж не говорю о столкновении "посмертной" и "смерти"),
А насчет турусов и колес - это не из пословицы, а скорее из Пастернака (стих<отворение> "О, если б знал, что так бывает"). Это обычная вещь - переаранжировка привычного фразеологического выражения. А само выражение мне прекрасно известно.
Я теперь Assis<tant> Professor в Калифорн<ийском> ун<иверсите>те в Лос-Анджелесе, с сентября прошлого года, преподаю литературу и язык. Забросил критику и вообще эмигр<антскую> литературу (пока!), получил докторскую, хочу напечатать книгу о Хлебникове (уже сдал комиссии). А планов много, но устал зверски.
Ваш В. Марков
11. М.В. Вишняк - В.Ф. Маркову
7. II.59
Многоуважаемый Владимир Федорович!
Пишу без всякой надежды Вас в чем-либо переубедить - больше для того, чтобы предупредить превратное толкование моего молчания.
Мне кажется, что Вы то и дело противоречите себе. Приведу пример. - "Для меня главное человек" (а не группы, как для других, грешных), утверждаете Вы. А что Вы написали о Кусковой или Чернышевском, в которых трудно отделить "человека" от других сторон их былого существования?! Чернышевский для Вас "кандалы на русской литературе", и Вы проходите спокойно мимо того, что он носил кандалы годами в реальности, а не символически. В качестве чуть ли <не> уступки Вы "вполне допускаете", что Ч<ернышевский> "был честным человеком", "светлой личностью" (в иронических кавычках), но… Вас "это мало интересует". И это называется - "для меня главное человек". И Вы еще спрашиваете, откуда у меня впечатление, что Вы "ни в грош не ставите этики". - Да вот отсюда. Вы называете себя "животным не-общественным", и Ваше нигилистическое отношение к "группам" оборачивается таким же отношением к индивидам, из которых эти "группы" состоят. Думаю, не выдам никакого секрета, если скажу, что даже сочувствующие Вам литературоведы считают Вашу "анти-общественность" и мнимую "аполитичность" - патологической!..
Вы оправдываетесь: если бы Вы ни в грош не ставили этики, откуда взялся бы Ваш интерес к Швейцеру?.. Но Швейцер, как известно, - не только гуманист, он многогранен. И Ваш интерес мог быть вызван к нему как к музыканту. А потом, неужели надо доказывать, что пути поэта и, тем самым, Ваши - "неисповедимы": он слушает даже то, что читает, не так уж вчитываясь в содержание… Цветаеву и Вы "местами" не понимаете, однако довольствуетесь уже тем, что она не совсем "сбрасывает" Толстого и Достоевского. Правда, имеется у Вас и другой аргумент - через 200–300 лет, когда небо будет в алмазах, или следующие поколения "разберутся"…
"Я не скажу про всю Одессу" - вся "Одесса" (или эмиграция) слишком велика, - но при реалистическом (не "социалистическом") подходе на 1958 год, скажу за себя, что "хотя" Пушкин, Ходасевич, Тютчев или даже Блок - поэты, - все же я их почти полностью понимаю и потому отдаю им предпочтение перед косноязычными. (Между прочим: не могу понять, почему и для чего Вы выбрали для американской диссертации такого заумного поэта, как Хлебников, - которого и русский читатель может осудить за приятие великого Октября, но отнюдь не понять?!)
У Вас, оказывается, главный "зуб против меня" за то, что я, перепутав Маяковского с Демьяном Бедным, приписал "невежество" Вам, тогда как сам в том повинен. Очень сожалею, что возвел на Вас напраслину. Не могу сейчас вспомнить или найти, откуда я взял, что это Демьян, а не Маяковский первый сказал неприличное "э" по адресу Кусковой. Но Вы должны согласиться, что в моих устах Маяковский, хоть и многим даровитее Демьяна, "как человек" стоит его - "оба хуже"… (Маяковский даже хуже.)
Наконец, последнее: "бесстыдство". - Вы сами называете себя "озорником", отмечаете свой "задор" и "заносчивость". Далеко ли одно от другого, - особенно если учесть, что одно Вы говорите о себе, а другое о Вас говорит "невежественный", как Вы выражаетесь, оппонент.
Благодарен Вам за отмеченные неудачи - стилистические - в книге. Кое в чем Вы правы. Кое в чем преувеличиваете. Не могу согласиться, что в "Библиографический отдел "Совр<еменных> записок" в отзывах сотрудников журнала был его наиболее уязвимым местом", - "его" все путает. - "Его" может с одинаковым успехом относиться и к "отделу", и к "журналу" - смысл остается тот же, и ничего здесь не спутано, если не искать повсюду путаницы и не делать недопустимых допущений (в другом примере), что "смерть" может относиться не только к автору, но и к его книге (стр. 225). - А если и поэту дозволены "ляпсусы" и "переаранжировки" привычных выражений, - то о чем говорить применительно к нашему брату, не-поэту.
С пожеланием всяких успехов
М. Вишняк
12. М.В. Вишняк - В.Ф. Маркову
21. III.59
Многоуважаемый Владимир Федорович!
Из указанных Вами погрешностей языка в воспоминаниях о "Совр<еменных> записках" одни казались мне спорными, другие - ничтожными. Самым неприятным я считаю указание на "Dat." - "удовлетворять потребности" (стр. 203)…
Ну конечно, удовлетворять потребность, голод, нужду, жалобу и т. д.
Я соглашался мысленно с Вами и огорчался. И вдруг, почти случайно, в словаре Ушакова (т. IV, стр. 899) в слове удовлетворять, под цифрой 4 прочел: "чему (Dat.?! - М.В.). Оказаться в соответствии с чем-ниб., вполне отвечающим чему-н. (чаще в этом знач. употр. несов. удовлетворять). Работа может у. всем требованиям (не все требования). Подбор книг не удовлетворил всем запросам читателей. Эта столовая не может у. моему вкусу".
Именно в этом смысле, так употребил "Dat." и я… Что скажет по сему случаю литературовед В.Ф. Марков, "слушающий" свою речь?! Я положился было на "абсолютный слух поэта" - и едва не попал впросак.
Всего доброго.
М. Вишняк
13. В.Ф. Марков - М.В. Вишняку
5 апреля 1959 г.
Los Angeles
Многоуважаемый Марк Вениаминович!
Виноват перед Вами: не ответил на старое письмо, а сейчас еще одно пришло от Вас. В оправдание могу только сказать, что запустил всю корреспонденцию. Для того чтобы регулярно посылать посылки семье в СССР, приходится набирать разной работы для приработка, а это и отнимает время, и изматывает.
Насчет В<аших> писем: я не знал, что у Вас такие стилистические претензии. Выходит, что мои случайные и беглые замечания заставили Вас рыться по словарям, а теперь торжествовать, посрамив "профессора". Странно, я вот литератор, даже почти "писатель", а так не волнуюсь. Знаю, что у меня можно много найти оплошностей и что мои статьи писаны скверно. О В<ашей> книге я судил по общему впечатлению, но так как нужны были примеры, то я привел их наугад, выбрал at random, потому что при чтении не отмечал. Можно, вероятно, набрать и более бесспорного, да времени нет. Но уверяю Вас, когда читал книгу, частенько у меня "мозга" заплеталась о корявые фразы. Здесь дело не в "абсолютном слухе", а в том, что я читаю любую книгу медленно и губами, т<ак> ч<то> все дефекты такого рода не пропускаю. Это моя мука, я иногда физически устаю от чтения "немузыкальных" книг, как будто весь рот в синяках от словесных кочек и буераков. И дело здесь не в принятой грамматике или словаре Ушакова, а чистом ощущении: вот как палец чувствует, горячо или холодно. Недавно мне, например, чуть не пришлось лечь в госпиталь от чтения Гончарова. Вы, конечно, и тут заподозрите в "незрелости" и "парадоксальности". Как же, Ваши кумиры давно "доказали", что Гончаров величайший стилист, а вот на мой "рот" (ибо читаю губами, "артикулятивно") хуже его никто не писал из наших классиков. После него Тургенев, например, как стакан воды в Сахаре. Есть и другие "негладкие" писатели, Гоголь, например, но тут не-гладкость высокого порядка, преднамеренная, рассчитанная, виртуозная (как и у Цветаевой, у Хлебникова), а у Гончарова просто потому, что Бог ему уха не дал. Впрочем, что я Вам пишу это все, все равно не согласитесь, для Вас все мерки еще в 19 веке созданы, как же можно их разрушать. Но, как говорит Пастернак, "как мне быть с моей грудною клеткой". Что делать, если я вижу иначе: или я урод, или же действительно яснее вижу, чем некоторые. Кроме всего прочего, напрасны все мои доводы, т. к. Вам сам Ушаков доказал. Ничего не поделаешь. Я все же остаюсь при мнении, что Цветаева писала хорошо, а Вы плохо. И напрасно Вы язвите по адресу моего "профессорства". Я и не считаю себя "профессором", т. е. знатоком: я мало знаю и не во всех областях литературы разбираюсь, но какой-то слух к стилю есть - не столько от природы, сколько развитый чтением стихов. На том и держусь.
Разбирать Ваши отпоры на мои замечания не буду. Это было бы легко с глазу на глаз, а в письме - и длинно было бы, и не убедил бы (да Вас, вероятно, и с глазу на глаз не убедил бы).
Почему я выбрал Хлебникова для диссертации, спросите хотя бы Струве, м. б., ему удастся Вам объяснить. Впрочем, не взывая к Вашей эстетической стороне и вспомнив, что Вы - scholar (более подлинный, чем я), скажу, что забвение Хлебникова литературно-исторически недопустимо: он неисследован, очень влиял на русскую поэзию в 20-х гг., а главное - его репутация не соответствует настоящему положению вещей. Кроме того, диссертации могут писаться и о тех, кто "принял великий Октябрь". Наука различия не делает, да и самый этот факт в применении к Хл<ебникову> и второстепенен (по сравн<ению> с многими другими поэтами), и весьма сложен. От себя, субъективно, добавлю, что Хл<ебникова> почти никто не знает (два-три заумных стих<отворения> в антологиях извращают его облик), а я, чем больше копаюсь в нем, тем больше убеждаюсь, что это, вместе с Блоком, величайший русский поэт XX века (но это между нами, чтоб не говорили, что я люблю парадоксы и заострения).
Между "бесстыдством" и "озорничаньем" большая разница. В публичном употреблении первое - оскорбление, второе - доброе журение. Но, конечно, Вы не хотели меня оскорбить, просто у Вас, видимо, нет чувства слова. А спорить об этике* тоже надо нам с глазу на глаз. В прошлых письмах, написанных наспех, я, видимо, кое-что неясно сформулировал. А в общем, ставьте памятники Чернышевскому, только пусть он оставит литературу, к которой имеет мало отношения. "Мы", ей Богу, не так часто лезем в политику, чего "вам"-то надо в нашей бедной литературе. Не надо нам "преобразователей" жизни, "светочей" и т. п.
Вот Вы, наверно, осудили Адамовича, что он недавно назвал Белинского пустомелей, а ведь прав Адамович. Такое же говорил о "неистовом Виссарионе" и Мирский. И действительно редко кто так размазывал, так страдал словесным поносом. Тут какое-то больное место. Ведь вот заступиться за Боратынского Вам бы не пришло в голову, а за Белинского сразу небось, как и Аронсон в рецензии.
А я знаю, что я, например, никого в тюрьму не сажал бы, а Белинский посадил бы, если ему дали возможность. Нет уж, возьмите себе такую "этику".
Убеждать Вас не думал нив чем, но поболтать с Вами приятно. Я вас ведь ценю за многое.
Ваш В. Марков
P. S. Меня позабавило, что Вы копию своего письма послали Струве. И тут должны быть "общественником".
* <Примеч. В.Ф. Маркова на полях:> Есть этика и иная. И в ней я в помощи Кусковой не нуждаюсь, при всем моем к ней уважении.
Примечания
1
Г.П. Струве протежировал Маркову, помог поступить в докторантуру Калифорнийского университета в Беркли, консультировал в литературоведческих и диссертационных делах. Их гигантская тридцатипятилетняя переписка, часть которой находится в архиве Гуверовского института, а другая часть - в собрании Жоржа Шерона, частично опубликована: "Ваш Глеб Струве" (Письма Г.П. Струве к В.Ф. Маркову) / Публ. Ж. Шерона// Новое литературное обозрение. 1995. № 12. С. 118–152. Целиком переписка подготовлена нами к печати: Переписка Г.П. Струве и В.Ф. Маркова (1949–1984): В 3 т. / Сост., подгот. текста, предисл. и примеч. О.А. Коростелева и Ж. Шерона / UCLA Slavic Studies. New Series. Vol. 6–8. Los Angeles: Univ. of California Press, 2009.
2
Письма В.Ф. Ходасевича М.В. Вишняку // Новый журнал. 1944. № 7. С. 274–287.
3
Хирьяков Александр Модестович (1863–1942) - литератор, по взглядам толстовец. Эмигрировал в 1923 г., жил в Берлине, в Париже, с 1928 г. в Варшаве. См. о нем: Гомолицкий Л. А.М. Хирьяков: Пятидесятилетие литературной деятельности // Меч. 1937. 28 августа. № 33. С. 3. В 1925 г. Хирьяков опубликовал в "Современных записках" неизданный вариант повести Л.Н. Толстого "Казаки", указав в предисловии: "Из дневников Толстого видно, что в течение некоторого времени "Казаки" писались в двух параллельных одновременных варьянтах, причем один варьянт писался в прозе, а другой в стихах. Но стихотворная форма совершенно не соответствовала характеру дарования Толстого, и эта попытка была вскоре оставлена автором. Сохранившиеся стихотворные отрывки "Казаков" не представляют интереса" (Современные записки. 1925. № 26. С. 6).