В коридоре послышался топот, протяжно окая, дневальный выкрикнул команду: "Приготовиться к вечерней поверке!" Кадомцев поднялся, приоткрыл дверь, спросил дневального:
- Микитенко не приходил?
- Никак нет, товарищ капитан! Не появлялся. Вот ребята сейчас приехали, горючее привезли. Говорят, на Поливановском проселке мост снесло.
Закрывая дверь, Кадомцев ощутил неприятный холодок на спине. Это какой же мост, не у села ли? Не может быть, мост новый, добротный. Вероятно, другой. Кадомцев просто не видел его, он ведь ехал не проселком, а полевой тропой.
Мелькнула мысль: Утяшин наверняка знает про этот мост, ему могли сообщить. Спросить у него?
Утяшин стоял у географической карты, тянулся на носках, стараясь разглядеть что-то у самого Северного полюса.
Зачем же спрашивать, можно позвонить и справиться у дежурного.
Кадомцев потянулся к трубке, но телефон зазвонил.
- Слушаю.
Докладывал дежурный по дивизиону лейтенант Колосков: только что прибыл из увольнения рядовой Микитенко. Зашел на КП почиститься. Сейчас моет сапоги возле пожарной бочки под фонарем.
- Так направляйте его сюда, в казарму. На вечернюю поверку.
- Есть! - сказал Колосков, зачем-то подул в трубку, потом спросил: - Разрешите неофициальное добавление сделать, товарищ капитан?
- Опять за свое? - притворно рассердился Кадомцев, кося глазом на Утяшина: тот по-прежнему топтался у карты.
- Виноват! - кричал в трубку Колосков. - Одним словом, Микитенко теперь жених. Сделал предложение и сияет, как новый полтинник.
- Понятно.
- Он спрашивает: можно ли жениться? Не терпится получить разрешение.
Не прикрывая микрофона, Кадомцев нарочно громко спросил начальника штаба:
- Василий Сергеевич! Рядовой Микитенко надумал жениться. Как, мы ему разрешим?
Утяшин обернулся и направился к столу своей обычной легкой и пружинистой походкой. На лице ни тени от недавнего трудного разговора. Вот теперь Кадомцев его узнал: это был майор Утяшин. Общительный, простецкий и неискренний. Да, неискренний. Просто удивительно, как мог Кадомцев не заметить этого раньше.
- Значит: спрашивай - отвечаем? - усмехнулся Утяшин. - Выдаю притчу. Однажды Сократ на подобный вопрос своего ученика ответил так: женишься ты или нет - все равно будешь жалеть о том, что сделаешь.
- Понятно, - сказал Кадомцев. - Лейтенант Колосков, вы меня слушаете? Передайте Микитенко, что майор Утяшин и я не возражаем. Пускай женится. А сейчас - на поверку!
12
Звук был широким и сильным. Он впитывал в себя и шелест веток, и скрип форточки, и шаги дневального в коридоре, и еле слышимый лай сторожевых собак.
Оказывается, можно слушать тишину.
Кадомцев почувствовал это еще там, в канцелярии. Услышал радостно-нарастающий звук.
И ему захотелось побыть наедине с самим собой.
Он лежал долго, ничего не замечая, впитывая тишину, почти физически чувствуя, как она вливается.
В канцелярии настенные часы долго и хрипло отбивали полночь. Трудный был день, пестрый и верченый, как карусель. Лица, встречи, беседы… И ожидаемые и неожиданные. А одной все-таки не было. Встречи, которую он желал и ждал. Она не получилась, не состоялась. Сейчас он может самому себе в этом признаться.
Говорят, что, если двое очень желают встречи, она может произойти.
Щелкнул дверной замок, и в приоткрывшуюся дверь неуклюже протиснулся старшина Забелин. Осторожно, на цыпочках, он прошел к вешалке и, снимая мокрую, твердую от воды плащ-палатку, задел тумбочку. В темноте посыпались на пол щетки, загремела алюминиевая кружка… Ворча и чертыхаясь, Забелин стал шарить по полу руками.
- Я не сплю, - сказал Кадомцев. - Вруби свет.
Извинившись, старшина щелкнул выключателем, стал молча стягивать сапоги.
- Прямо потоп. К третьему посту еле добрались. Все болото водой взялось. Портянки хоть выжимай. А эти собаки - ну чистые волкодавы. Сами мокрые, дрожат, зубами от холода клацают, а так и норовят схватить за ляжку. Накидку вон мне попортили.
Дождь за окном все лил, и порывами шумел ветер. То прибойной волной накатывался и звонко хлестал по окнам, то, затихая, уходил куда-то в лес, и тогда слышно было, как тяжко и глухо скрипели сосны.
А Кадомцеву по-прежнему чудились в шуме стихии разумная законченность и стройность, будто какая-то легкая, светлая и тревожная мелодия собирала все эти разрозненные звуки, сглаживала их, сливала в единое…
Неожиданно Забелин приподнялся на подушке. Проворчал недовольно:
- Опять играет…
- Кто? - изумился Кадомцев.
- А фельдшер наш, сержант Хомякова. Ну и настырная девка! Я ей сколько раз говорил: после отбоя на музинструментах играть запрещается. Так нет же: опять пиликает на своем аккордеоне.
- Так это аккордеон? - разочарованно протянул Кадомцев.
- Конечно. Австрийский, марки "Циклоп". А играет она какие-то "Арабские грозы" не то "грезы". Такая заунывная штуковина… Она ее по нотам разучивает, уже с месяц, наверно. Я ей запрещал. Говорю: перестань, на личный состав действует, на воображение. Так она смеется: дескать, ее личное дело. Ну сегодня-то уж ладно. Пускай поиграет в последний раз.
- Как… в последний? - Кадомцев явно заикнулся на втором слове.
- Завтра уезжает сдавать сессию. Ну, в смысле, на экзамены.
- Во сколько?
- А с первым рейсом автобуса. В пять двадцать. А вы что-нибудь передать с ней в город хотите?
- Да, есть дело…
- Тогда незачем вам спозаранку беспокоиться. Я сам завтра за продуктами в полк еду. В десять часов. Со мной и передадите.
Старшина повернулся на бок, натянул одеяло на голову и, как по команде, мгновенно захрапел.
13
Лес дымился, парил. Между стволами веером тянулись голубые ленты солнечного света, сосны казались коваными, вспыхивала каждая ветка.
Дорога уходила в темень бора. Ночной ливень прибил песок, разгладил колею, и теперь дорога выглядела старым, заброшенным проселком, по которому давно никто не ходил и не ездил. Она была шероховатой, крапленной дождевыми ямками, нетронутой. Хотелось пройти по этой мягкой целине и оставить первые следы.
- Пожалуй, я провожу вас до шоссе, К автобусной остановке, - сказал Кадомцев.
- Хорошо, - кивнула Шура. - Тогда берите чемодан.
Кадомцев подумал, что будет вспоминать ее именно такой: немножко растерянной и грустной.
- В отъезде всегда есть что-то тревожное… - сказала Шура. - Будто что-то теряешь и не знаешь, найдешь ли потом. А мысли при этом у нас, горожан, стандартные и примитивные: не забыла ли выключить утюг? Вот что значит хорошо поставленная противопожарная пропаганда. А между прочим, я, кажется, в самом деле забыла закрыть форточку.
- Не беспокойтесь. Я попрошу Забелина, он закроет.
- И заодно уж попросите его, пускай польет кактус - ключи от медпункта у него есть. Поливать надо раз в десять дней, не чаще, Итого три раза. Не забудете?
- Нет, нет. Не забуду.
- Кактус этот мне подарила Ирина Ивановна Утяшина. Вы у них еще не были? Обязательно зайдите. У них настоящий дендрарий - около двадцати видов кактусов. Она ботаник, ее профиль - растения-суккуленты. Если интересуетесь, она вам целую лекцию прочтет. И подарит кактус. Может, даже такой, как у меня - цереус съедобный.
- Постараюсь зайти. - Кадомцев выразительно посмотрел на часы: не пора ли?
Она заметила, конечно, его неловкость, нарочитую сухость, за которой он старался скрыть смущение.
Позавчера проще. Он пришел в медпункт по официальному делу, и их разговор был вполне естественным. Сегодня же его появление в такой ранний час у ее дверей выглядело явно преднамеренным. Не мог же он появиться там случайно, задолго до общего подъема, начищенный, выбритый до блеска, благоухающий старшинским одеколоном "Кавказский танец". Впрочем, он и не скрывал цели своего неурочного визита.
Шура шла чуть впереди, беззаботно помахивая синей спортивной сумкой. Иногда оборачивалась, улыбаясь.
Он смотрел на ее следы - глубокие аккуратные ямки от острых шпилек - и недоумевал: почему они идут не рядом, она все время чуть впереди? Нет, это не она спешит, это он отстает, намеренно отстает.
Перед глазами Кадомцева неожиданно всплыла очень похожая, до удивления похожая картина: точно такие же чуть бегущие впереди маленькие следы. Только не на песке, а на снегу. На промерзшей дорожке московского бульвара. Дымчатая нейлоновая шубка, серебристая изморозь по пушистой кромке воротника. Была ли это любовь? Может быть… Она любила ходить чуть впереди; сначала ему не нравилось это, но потом привык. Настолько привык, что даже сейчас…
За этой ее привычкой, наверное, было многое, был весь характер. Весной Кадомцев уехал на практику, всего на полтора месяца, а когда вернулся, ему пришлось поздравить ее с законным браком. Ее мужа Кадомцев знал: он тоже был слушателем академии. Он оказался удачливее, может быть, потому, что не хотел ходить "уступом".
- Да… - неожиданно для себя вслух с досадой протянул Кадомцев.
Шура приостановилась, прищурясь, пытливо взглянула на него.
- Вы что-то сказали, Михаил Иванович?
- Так, вспомнил старое… Знаете, Шурочка, я люблю ходить рядом.
И Кадомцев, сняв фуражку, почувствовал себя вдруг легко и уверенно.
Шура сняла берет, повернула к нему голову, придерживая прядь на виске, улыбнулась мягко и доверчиво, одними только глазами.
- Тот, кто уезжает, всегда имеет право на откровенность. Ведь правда? Ну вот, тогда скажите мне, Михаил Иванович, зачем вы пошли меня провожать?
В самом деле, зачем он пошел провожать ее? Самой прямотой этот вопрос исключает всякие увертки и требует только такого же прямого и определенного ответа.
А нужна ли определенность? Как сказать. Иногда это слишком рано, иногда - очень поздно.
- Что же вы не отвечаете, Михаил Иванович?
- Думаю, как ответить, - усмехнулся Кадомцев.
Она засмеялась, ударила по сосновой ветке, нависшей над дорогой. Дождевые капли упали ей на волосы, на лицо, на желтые полоски сержантских погон.
- Длинно у вас не получится! И не пытайтесь.
- Почему же не получится? Пожалуйста. Пошел я вас провожать потому, что хотел этого. Чтобы сделать вам приятное. И еще чтобы сказать вам: пишите, я буду ждать ваши письма.
14
Кадомцев возвращался лесной тропкой, она вывела его к побеленному бараку гарнизонной столовой.
Динамик-колокол на столбе передавал последние известия. Кадомцев остановился послушать сводку, но неожиданно тяжкий и гулкий звук прокатился по лесу. Призывным набатом загудели над тайгой раскаты ревуна. Боевая тревога! Сирена набирала обороты, звала, приказывала: скорее, скорее, скорее!..
Кадомцев бросился бежать к казарме, но на ходу передумал и направился прямо на боевые позиции. На сосновой опушке у командного пункта увидел "газик"-вездеход с незнакомым номером. Свой или штабной, из города?
В капонире глухо рокотали дизели, синий дым выползал над обваловкой, слоился по мокрому кустарнику - дежурный расчет уже включил станцию в работу.
В сумрачном блиндаже командного пункта расхаживал незнакомый полковник. Он причесывался и перечитывал бумагу, вынеся ее перед собой на расстояние вытянутой руки.
Увидев эту бумагу, Кадомцев споткнулся на ступеньке, сразу замерло сердце: поверка! До последней минуты Кадомцев почему-то считал, что тревога все-таки внутренняя, автономная. Но в руках полковника была калька с данными налетов авиации и беспилотных средств "противника". Уж кому-кому, а Кадомцеву отлично было известно, что она означала. Это как перфокарта в вычислительной машине: заложил программу - и пошла писать губерния!
Полковник вручит кальку командиру подразделения, потом последуют вводные… Плохо все-таки, что он, Кадомцев, первым из офицеров появился на командном пункте. Не станешь же теперь объяснять поверяющему, что ты новичок и в дивизионе всего без году неделя…
- Превосходно! - обрадованно сказал полковник, выслушав доклад Кадомцева. - Политработник прибыл первым - это превосходно. Или вы, кажется, не разделяете такой точки зрения?
- Нет, почему же. Вполне разделяю, товарищ полковник. - Кадомцев пожалел, что зря все-таки не побежал в казарму. Но кто знал? Так казалось лучше, разумнее. В казарме старшина и без него все обеспечит. А ему там, в общем-то, делать было нечего. Противогаз и тот здесь, на КП.
- А я вас почему-то не знаю, - сказал полковник. - Не припоминаю.
- Недавно прибыл на должность. После окончания академии. - Кадомцев встревоженно поглядывал, косил глазом в раскрытую дверь станции, где шел контроль функционирования. Там что-то уж чересчур азартно, нетерпеливо покрикивал ефрейтор Трушков. Кажется, что-то доказывает дежурному технику. Вмешиваться не стоит - Трушков напрасно горячиться не станет. Так и есть: вскинул по-петушиному голову - доволен, убедил.
- Значит, после академии? - Полковник порылся в полевой сумке, вынул новую бумагу. - Тогда тем более это вам подойдет. Приступайте к работе, товарищ капитан.
- Не совсем понял вас, товарищ полковник… - стушевался Кадомцев, беря бумагу. Он смотрел на нее и действительно никак не мог уловить смысл. Цифры, выкладки, таблицы…
Полковник хлопнул его по плечу, рассмеялся.
- У вас, выходит, тоже с глазами нелады? Сочувствую. А у меня вот, знаете, прямо в дурную привычку вошло: как еду на тревогу, непременно забываю очки. И вы свои тоже забыли? Ну, да тут все просто - надо произвести оценку радиационной обстановки. Время, координаты, тротиловый эквивалент и вид ядерного взрыва даются. Радиационное облако движется в нашу сторону. Так что берите дозиметрическую линейку и считайте. Действуйте, дорогой мой.
Отойдя к столу, Кадомцев положил лист, вгляделся и только тогда облегченно перевел дыхание. Конечно же, дело это знакомое - сколько раз они получали такие вот вводные на тактических занятиях в академии! Нужно определить продолжительность выпадания радиоактивных осадков и уровень радиации в районе боевых позиций дивизиона. Рассчитать и доложить свои соображения о работе смен боевого расчета. Это обязан уметь делать любой офицер, в том числе и он, заместитель командира по политчасти. Его прямая обязанность всегда находиться среди людей, в боевых порядках и непосредственно влиять на успешное решение боевой задачи. Обеспечить эту задачу.
Дежурный телефонист с торчащим на макушке вихром, неловко придавленным телефонной дужкой, испуганно и сочувственно косился на Кадомцева. И кажется, что-то такое шептал. Пытался подсказывать. Кадомцев вспомнил, как именно этот веснушчатый парень пытался подсказывать Юлиану Мамкину на политзанятиях.
- Дозиметрист… - шепелявил подсказчик.
Кадомцев засмеялся, погрозил ему пальцем.
- Ладно, ладно! Не переживай. Разберемся сами.
Уже слыша на ступеньках тяжелый топот яловых прохоровских сапог, Кадомцев снял со стены микрофон громкоговорящей связи и объявил установленный сигнал оповещения о радиоактивном заражении, передал указания дежурному дозиметристу.
- Газы!
Теперь начиналось самое главное. Начиналось такое, отчего зависело многое в жизни Кадомцева, Прохорова, Трушкова, и этого вихрастого телефониста, и молчуна Микитенко. Многое в их общей жизни. И это был не экзамен, а пожалуй, нечто более важное, более значительное. Тут не могло быть ни случайной удачи, ни счастливого билета. Просто черта, рубеж, подводящий итог всему пройденному и открывающий новый горизонт. Рубеж этот им предстояло сейчас переступить, взойти на новую ступеньку. Взойти вместе, разом. Потому что, если сорвется хотя бы один, остальные тоже разделят с ним эту участь. "Неудача одного - промах всех" - таков уж неумолимый закон жизни ракетчиков.
- Дивизион, к бою! Подготовить ракеты!
Сквозь респиратор маски голос подполковника Прохорова звучит глухо, мягко, однако динамики связи делают его жестким, властным, колючим, окрашивая металлическим оттенком.
- Поиск! Азимут… Дальность… Цель групповая, в помехах.
Лица скрыты резиновыми масками, видны лишь глаза. Но как много они говорят! Сейчас это особенно заметно: в глазах весь человек, весь его сложный внутренний мир. Угрюмая сосредоточенность Прохорова, беспокойный, лихорадочный блеск за стеклами стреляющего - майора Утяшина, выражение ожесточенной, даже какой-то злой деловитости в глазах ефрейтора Трушкова… И приникшая к пульту фигура Вахрушева, полная напряженного ожидания. Сейчас все зависит от него, от его мастерства и сноровки, от того, насколько быстро он обнаружит цель и выдаст данные.
На экранах буря, белесая вьюга помех. Они пляшут серым мутным налетом, будто бельмами подернув изумрудное поле.
Сухо и звонко падают в динамик удары метронома. Секунда, вторая… пятая… десятая… За розовым ухом Вахрушева ползет прозрачная струйка пота.
- Есть цель по азимуту! - кричит Трушков. - Есть цель!
Вахрушев привстает на сиденье, быстро переключает тумблеры, еще и еще раз пытаясь смыть с экрана пестрые засветы помех. Наконец подает голос:
- Есть цель! Азимут… дальность… Групповая.
Повеселели, потеплели глаза за стеклами противогазов. Полковник, довольно посмеиваясь, чешет карандашом затылок и опять прохаживается по бетонному полу командного пункта. Недовольно морщится: надоедливо скрипят его новые сапоги.
Слышен хриплый голос Юлиана Мамкина:
- "Ноль вторая" маневрирует по высоте! Пикирует.
Это вторая цель, скоростная и малоразмерная, летит чуть дальше и южнее первой. Ее курс параллельной лентой ложится на планшет. Теперь, не меняя направления, она увеличивает скорость, идет к земле. Зачем?
Майор Утяшин вполоборота вопросительно смотрит через открытую дверь на командира. Тот молча выдерживает этот взгляд, хмуро сдвигает брови. Он не любит вмешиваться в действия стреляющего. Тем более теперешняя задача целераспределения не из самых сложных.
- Обстрелять цели последовательным переносом огня, - негромко, но твердо командует подполковник Прохоров.
Это и Кадомцеву ясно. Но какую из них захватить в первую очередь? Может быть, замысел "ноль второй" - отвлечь внимание ракетчиков и дать возможность проскочить первому самолету?
Кадомцев с сочувствием глядит на бритый затылок Утяшина. Ведь если майор сейчас ошибется, усилия многих людей окажутся напрасными.
А "ноль вторая" уже идет на малой высоте, прижимаясь к самой земле. Временами ее пульсирующая отметка сливается с отражениями местных предметов. Сейчас уже ясно: она первой войдет в зону поражения.
- Захватить "ноль вторую"!
Цель немедленно захвачена. Но Кадомцев только теперь понимает, как трудно ее вести на фоне "местников".
Дважды перекрывая отметки "местников", цель на какое-то мгновение раздваивалась, и Кадомцев с замиранием сердца ожидал худшего: возможного срыва.
Но всякий раз цепкие "клещи" станции снова вели "ноль вторую" в перекрестии экранов.
- Цель подходит к зоне пуска!
- Внимание! Первая, пуск!
Отстучали шаги метронома - и динамики разнесли по позиции весомые и крепкие, полные скрытого торжества слова:
- Цель уничтожена! Расход - одна.