Потом подошел к окну, распахнул раму, чтобы проветрить комнату: Тихонов не курил и всегда ворчал, если где-нибудь было накурено.
Тихонов еще с порога увидел радиограмму, шагнул к столу и стал ее читать, осторожно, за уголок держа вымазанными в масле пальцами.
- На, вытри. - Масюков достал из стола старое полотенце, подал ему. Тихонов тщательно, по одному, вытер пальцы, пожевал губами.
- Правильное указание. Принципиальное.
- Я не об этом, - поморщился Масюков. - Что будем делать?
- Ты командир. Вот и решай.
Месяц назад старый начальник точки капитан Помозов был переведен с повышением, а вместо него назначили Масюкова. Для некоторых это назначение было неожиданным, и в первую очередь, пожалуй, для самого Масюкова. Они с Юрой Тихоновым до этого работали на одинаковых должностях - техниками; и то, что Тихонов - один из самых сильных специалистов в полку, было известно многим. Как техник, он, конечно, был сильнее старшего лейтенанта Масюкова. А повысили все-таки того. Начальству было виднее.
Тихонов в общем-то не был самолюбивым, но тут его, видно, задело. Он не упустил случая, чтобы немножко поершиться перед своим старым другом - новым начальником.
Присев к столу, Тихонов перевернул радиограмму и стал быстро набрасывать схему генератора: лампу, цепи сопротивления, конденсаторы. Масюков косился, обиженно выпятив губу: ему не понравился и ответ Тихонова, и то, что он рисует на служебной бумаге. Ее ведь потом надо подшивать в дело.
Но приходилось терпеть, мириться - Тихонов предлагал единственный выход из положения: насколько возможно, поддержать жизнь старого генератора.
- А потянет?
- Должен потянуть, - сказал Тихонов. - Мы же ему даем вроде допинга. Ненадолго омолодим. Конечно, это не решение проблемы, но все-таки…
Масюков запустил пальцы в патлатые волосы, долго и пытливо разглядывал схему. Наконец озабоченно вздохнул:
- Боюсь, что эти конденсаторы не выдержат. Пробьет.
- Не пробьет - я все рассчитал. Больше того: мои ребята уже переделывают схему.
- Без моего разрешения?
- Но ведь другого выхода все равно нет, - пожал плечами Тихонов. - Переделки там незначительные. Поэтому я и дал команду.
- Ну знаешь!..
Старший лейтенант Масюков рассерженно вскочил, бросился к окну, закрыл его, потом зачем-то метнулся к порогу и, остановившись посредине комнаты, нервно ухватил пальцами подбородок.
- Ты что, прикидываешься, будто не понимаешь? Служба - закон! Ты вот им разрешил, а вдруг все сорвется, вдруг запорете? А ты меня попросту игнорируешь. И уже не первый раз, между прочим.
- Ну ладно… - примирительно протянул Тихонов. - Чего ты завелся-то?
- Я завелся?! - Масюков, будто подстегнутый, снова забегал по комнате. Но теперь он уже был по-настоящему возмущен. - Ты думаешь, если друг мне, так можно анархию разводить?
Тихонов медленно поднялся. Широкой ладонью прихлопнул на столе радиограмму.
- Слушай, Николай… Если я что сделал неправильно, скажи, замечание сделай. А кричать и возмущаться командиру не положено.
Слова эти Тихонов произнес Масюкову в спину, в затылок, когда тот в очередной раз бежал к порогу. Масюков враз затормозил, словно натолкнулся на стул. Повернул удивленно голову, встретив колючий, немигающий взгляд товарища, неожиданно смутился.
- Опять занесло… - с досадой махнул рукой. - Сегодня второй раз. Утром на старшину насыпался…
Что Тихонову нравилось в товарище, так это честность и прямодушие. Он мог ошибаться, его могло "заносить", но он никогда не уходил от ответа.
- А знаешь, Николай, мы ведь с тобой о главном еще не говорили.
- О чем это? - Масюков насупил брови, с неудовольствием наблюдая, как Тихонов притянул к себе новую бумажку, щелкнул авторучкой, опять собираясь рисовать. Что за дурацкая привычка: как придет, так обязательно исчертит все бумаги на столе. - Ты чего там рисуешь, это же инвентарная ведомость!
Тихонов невозмутимо отложил ведомость, не глядя взял предложенный стандартный лист канцелярской бумаги, быстро набросал какую-то схему, на этот раз напоминающую топографическую карту. В центре, там, где параллельно шли зубчатые линии, аккуратно поставил крестик, подумал и обвел его кружком. Вздохнул, поднял голову.
- Вот, видимо, тут…
- Что? - не понял Масюков.
- Тут где-то пропал вертолет. В Варнацком ущелье. Может, сел на вынужденную, а может… и хуже. От нас это примерно километров семьдесят. В прошлом году я там бывал. Рыбачили в Бурначихе. Таймени там отменные.
Тихонов нарисовал сбоку на листе аккуратную стрелку, обозначил "север - юг" и положил готовую схему перед Масюковым.
- Надо посылать поисковую группу. Сегодня после ужина.
- Как? - Масюков удивленно схватился за подбородок. - Самовольно? Никто нам такого указания не давал. И потом у нас на технике людей в обрез, ты же знаешь.
- Коля! - Тихонов взглянул на друга сузившимися глазами.
Поиск вертолета - уравнение с несколькими неизвестными. Приказ об этом может быть, а может и не быть. Есть ведь и другие варианты.
А здесь техника, которая должна круглосуточно находиться в боевой готовности. Боеготовность эту обеспечивают люди. А люди… Словом, если продолжать эту цепочку, то она может завести слишком далеко. Тихонов невесело усмехнулся, подошел к другу, положил руку ему на плечо. - Давай решай, командир. Например, так. Приказываю: создать поисковую группу в составе трех человек, наиболее подготовленных физически. Включить в группу радиста с ротной радиостанцией. Командиром группы назначить старшего лейтенанта Тихонова Юрия Акимовича.
Масюков отвернулся от окна, вяло улыбнулся.
- Все подшучиваешь… Неуместно. Дело-то ведь очень серьезное. Понимаю.
- Я говорю вполне серьезно, Коля. Вот тебе аргументы. Старшим надо назначить человека, знающего туда дорогу. Это раз. Обязательно офицера. Это два. Ну и, кроме того, я особенно заинтересован в поиске: на вертолете летел мой ефрейтор Варенников. Ты же знаешь?
Тихонова с Варенниковым связывала большая дружба. Оба были фанатично влюблены в технику, оба заядлые рыбаки и шахматисты. В полковых приказах не раз отмечали рационализаторские новинки "фирмы Тихонов - Варенников и Кº", как шутливо называли их сослуживцы.
- Тебе нельзя идти, - сказал Масюков. - Кто будет монтировать схему генератора?
- Ты. Я ведь уже начал. Все расчеты сделал. Теперь осталось только паять да кое-какие замеры провести. Ты вполне это сделаешь с сержантами Вороновым и Долоберидзе. Правда, придется эту ночку не поспать.
Масюков ожесточенно потер лоб, взъерошил соломенные брови, походил еще по комнате, похожий чем-то на задиристого петуха.
- Ладно! Быть посему. Теперь давай обмозгуем состав поисковой группы.
Вертолет горел. С обломленными лопастями винта, с обрубленной стрелой стабилизатора, помятый и бесформенный, он напоминал автомашину, упавшую с крутого откоса. Струйки фиолетового дыма выползали откуда-то снизу, из-под фюзеляжа.
Звук падения был глухим, парной туман тут же поглотил его, заглушил негромкое эхо. И сразу же наступила в тайге тишина. Потом послышались металлические удары, сначала несмелые, потом более яростные, и наконец с треском вылетела аварийная дверца. Из нее высунулась измазанная голова Худякова. Он протиснулся в люк крупными плечами, спрыгнул на землю. Торопливо протер слезящиеся глаза, крикнул:
- Давай быстрее!
Вторым выскочил лейтенант, вытирая ладонью разбитую щеку. Вслед за ним вылетели вещмешок, чемодан, два бумажных почтовых пакета, потом показалось испуганно-озабоченное лицо ефрейтора. Он пытался вылезти из вертолета, не выпуская из рук ящик-футляр. Едкий дым белесыми клубами уже прорвался из люка. Худяков помог солдату выбраться, сердито дернул за рукав лейтенанта.
- Бежим, какого черта! Сейчас бак взорвется!
И, прихрамывая, поковылял вниз, к берегу реки. Солдат, тяжело дыша, пятясь задом, волочил мешок с почтой.
Лейтенант отнял руку, с ужасом взглянул на окровавленную ладонь и сразу словно очнулся.
- Эй, техник! Стой! Стой, тебе говорят! - в два прыжка догнал Худякова.
- А капитан? Где капитан?
Тот обернулся, страдальчески морща разбитый лоб, махнул рукой в сторону горевшей машины.
- Там… Мотором придавило… Я пытался вытащить - не смог. Ему уже все равно ничем не помочь…
Зло сплюнув, лейтенант бросился обратно, на бегу снимая тужурку. Борттехник что-то кричал ему, но он с ходу нырнул в клубящийся зев аварийного люка. Ефрейтор, оставив мешок, оторопело огляделся и, сообразив, в чем дело, тоже побежал к вертолету.
- Тьфу… - выругался техник и тоже заковылял к месту аварии.
Белкина лейтенант вытащил, когда фюзеляж уже горел ярким оранжевым пламенем. Вдвоем с ефрейтором они едва успели оттащить капитана на несколько метров, как сзади грохнул взрыв. Упругая горячая волна швырнула их на землю и покатила вниз по косогору.
Борттехник Худяков минут двадцать оттаскивал их, почти потерявших сознание, под гигантскую пихту, где было сухо, мягко пружинил толстый многолетний настил желтых иголок.
Белкин был жив. Худяков это понял, как только поднял его на руки там, в кустах таволожника, после взрыва - капитан глухо и протяжно застонал.
Сейчас техник сидел перед ним на корточках, прикладывая ко лбу мокрый платок, звал настойчиво, голосом, в котором были и жалость, и радость одновременно.
- Командир… командир… командир!
Белкин открыл глаза, хотел что-то сказать, но закашлялся, отхаркивая кровью, - вся правая сторона груди была у него смята. Увидев рядом с Худяковым осунувшееся лицо лейтенанта-пассажира, слабо улыбнулся.
- Не сердишься на меня, лейтенант?
- Не сержусь, - ответил тот без улыбки.
- Фамилию твою забыл… Привалов?
- Прибылов. Михаил Прибылов.
- Тезка… Видишь, вышло к лучшему, что не взяли твою жену. - Капитан помолчал, и в его глазах, темных от постоянной боли, мелькнула искорка радости. - Понимаешь, на Зойку она похожа.
Рядом на камень валун осторожно пристроился ефрейтор. Несмотря на поцарапанную физиономию, он выглядел свежо и бодро. Пожалуй, ему повезло больше всех - он почти не пострадал при аварии. Это смущало его, и он будто чувствовал виноватым себя перед офицерами, особенно перед капитаном.
- Может, воды принести? - Ефрейтор подергал лейтенанта за обгоревший рукав. Тот недовольно отмахнулся: не надо.
Белкин лежал с закрытыми глазами. Дышал медленно, редко, и каждый вздох отражался в мучительной и горькой складке губ.
На лбу капитана розовели, вспухали слабые струйки крови из глубоких порезов.
- Может, вот этим заклеить? - неуверенно предложил ефрейтор, показывая моток синей изоляционной ленты. - Целлофановая лента. Лучше любого пластыря. Я вот залатал себе. Очень хорошо. - Он показал на своей щеке синий крестик заклеенного пореза.
Ему никто не ответил, никто не взглянул даже, не повернул головы в его сторону. Он был еще слишком молод, этот ефрейтор, и не умел молчать в трудные минуты. В минуты, когда кажется, что слова приносят облегчение, но когда на самом деле они излишни. Он просто не понимал этого.
- Да… Плохо дело… - Ефрейтор пригорюнился на камне, уткнув подбородок в колени.
- Да замолчи… - не выдержал Прибылов. - Раскаркался…
Белкин попросил, чтобы ему приподняли голову. Худяков мигом наломал пихтовых веток, положил их в изголовье, дал капитану попить из фляги. Минуту спустя Белкин почувствовал себя лучше, в глазах его появился живой блеск.
- Главное, без паники, - сказал он. - Ну я, понятно, выбыл из строя. Значит, кто теперь у нас командир?
- Я за командира, - сухо сказал Прибылов.
Белкин удивленно прищурился, потом покосился на своего борттехника. Тот как-то уж слишком поспешно кивнул в знак согласия и тут же отвел взгляд.
- Ясно, - сказал Белкин. - Значит, полный ажур. Начинать надо с ночевки. Костер, ужин и все такое прочее. Ночь проведем здесь. А утром будет видно. Как говорят, утро вечера мудренее.
- А с утра двинемся к нам, в Верховье, - подал голос ефрейтор Варенников. - Соорудим носилки - и в путь. Тут не так уж далеко: километров семьдесят.
- Нет, - сказал Прибылов. - Пойдем вниз по реке, на плоскогорье, там будем ждать вертолет. Я уверен: нас будут искать, а здесь, в ущелье, никто не найдет.
- Почему на плоскогорье? - неуверенно спросил Худяков.
Лейтенант резко повернулся к нему:
- Надо спасать человека…
Ночь упала в ущелье внезапно. Почти без перехода белесая мгла налилась чернотой, в которой растворились очертания осин, молодой пихтач с еще дымившимся остовом вертолета, темнота подступила к самому костру.
По-прежнему моросил холодный мелкий дождь. Под пихтой было сухо, но мокрый валежник в костре горел плохо, шипел и дымил.
- Варенников, - тихо позвал Белкин. - Накрой-ка, друг, мешок с почтой лапником. Чтобы не промок.
Ефрейтор отложил в сторону вещмешок, в котором что-то разыскивал, поерошил жесткие волосы, стряхнул с них хвоинки (пилотку свою он потерял).
- Слушаюсь, товарищ капитан!
Варенников наломал у соседнего дерева охапку лапника и аккуратно накрыл коричневый пакет.
- Товарищ капитан, а товарищ капитан. У меня вот в мешке медикаменты отыскались. Бесалол и кальцекс. Ну, бесалол не годится, а кальцекс я месяц назад принимал, когда простудился. Хорошо действует для усиления энергии организма. Может, примете?
Белкин усмехнулся, благодарно прикрыл глаза: какой славный парень! Солдат понял это по-своему, обрадованно кинулся к "сидору", но его остановил суховатый голос Прибылова:
- Варенников, не отвлекай раненого. Я тебе чем велел заниматься?..
Белкин прикрыл глаза, попытался представить лицо жены и не смог: виделось нечто расплывчатое, неопределенное. То глубокие, ясные Зойкины глаза, то мочка уха, то мягкий завиток волос у виска. Он никогда не мог припомнить, представить Зойкино лицо. Это было странно, потому что он знал и помнил каждую морщинку, каждую ее родинку.
Когда он вернулся из длительной командировки, у нее был неловкий, виноватый вид. Чудачка… Ему не за что винить ее, он уверен в этом. Интересно, что же ведет человека к другому, когда уходит любовь?.. Доброта, душевная щедрость?
Это из "неучетного". Из того, что бывает у человека, из того, что часто не замечают, не учитывают другие люди, самой жизнью приученные к поверхностной, скоропалительной арифметике. А "неучетное" обычно лежит глубоко, подспудно и появляется на свет божий редко, при крайней необходимости.
Вот как сегодня с этими ребятами. Разве мог он несколько часов назад предугадать эту решительность у юного лейтенанта или доброту и заботливость скуластого ефрейтора Варенникова! И откуда этот душевный надлом у разбитного, самоуверенного Худякова, словно он сделал что-то непристойное, унизительное? Значит, он сделал, и те двое видели это, а он, командир, не видел. И хорошо, что не видел - очень горько открывать вдруг плохое в человеке, которого давно знаешь и ценишь.
5
Они сели в единственный в городе рейсовый автобус "Центр - аэродром". Зойка ежилась, чувствовала себя неуютно, оттого что в спешке не успела припудриться и покрасить губы: на черном автобусном стекле лицо ее отражалось усталым, припухшим, как после бессонной ночи.
Костя сидел рядом, рассеянно смотрел вперед, в его широко раскрытых глазах, в черных зрачках то вспыхивали, то гасли отблески фар идущих навстречу машин. У него был классический профиль: с небольшой горбинкой нос, четкий и твердый овал подбородка.
Была у него привычка: молча сидеть, уставившись отсутствующим взглядом в одну точку. Зойку, помнится, сначала это раздражало - пришел человек в гости, а сидит бирюком-молчуном, витает где-то в своем поднебесье. Но потом она сделала для себя неожиданное открытие: в такие минуты от сильной, спокойно замершей Костиной фигуры исходило какое-то приятное и тихое умиротворение. Она даже сказала ему однажды: "Ты как скала, о которую разбиваются житейские волны".
Они едут на аэродром, чтобы узнать о судьбе белкинской "четверки". Об этом и надо бы сейчас думать. А она думает о Косте. Странно. И нехорошо.
- Который час?
Часы она тоже забыла в спешке. Как забыла и пропуск в авиагородок. Белкин когда-то выписал ей пропуск, на всякий случай.
Котя, очнувшись, ожесточенно потер лоб.
- Сколько сейчас времени?
- Ах, время… Время детское, четверть девятого.
- Я забыла пропуск.
- Какой пропуск?
- Ну какой, свой. Могут и не пропустить в авиагородок.
- Да, могут. Но я поговорю.
На КПП аэродрома солдат-контроллер Зойку не пропустил.
- Подожди здесь, я позвоню, - сказал Костя Зойке и толкнул дверь в дежурку, откуда белыми клубами повалил табачный дым, как пар из предбанника. Минут через пять он вышел, отозвал ее в сторону, виновато щуря глаза.
- Понимаешь, ерунда получается… Вроде парень неплохой Бахолдин. Не бахвал. А заладил: не положено, и все.
Зойка улыбнулась: "не бахвал" - самая приличная у Кости оценка. Он всех делит на две категории: "бахвал" и "не бахвал" - по каким-то одному ему известным признакам.
- Что же делать?
- Слушай, а ты пойди пока в аэрофлотское кафе. Посиди там с полчасика.
- Ладно, я подожду тебя там, только побыстрей возвращайся.
…Майор Бахолдин встретил Костю в коридоре у дверей комнаты дежурного.
- Ты извини, Самойлов. Я тебя туда не приглашаю - полно бумаг всяких. Поговорим здесь. Не возражаешь?
- Давай здесь, - пожал Костя плечами. Другой бы на месте Бахолдина, может, и пригласил бы в комнату, хоть посторонним быть здесь и не положено, но не Бахолдин. Они служили когда-то вместе в одной эскадрилье. Правда, недолго, всего с полгода. Бахолдин еще тогда отличался неистребимой аккуратностью.
Костя присел на подоконник, закурил, а Бахолдин остался стоять, чуть-чуть покачиваясь на носках, напоминая этим, что ему некогда.
- Насчет "четверки", Костя, порадовать ничем не могу, - сказал он. - Наверняка сидят на вынужденной.
- А связь?
- Может, стукнулись, повредили рацию. Всякое бывает… Не тебе объяснять.
- Это верно. Ну, а Верховье что-нибудь сообщило?
- Почти ничего. Радист уловил кусок фразы: речь шла о Варнацкой пади. Но ничего конкретного - были большие помехи. По-моему, не стоит беспокоиться, все будет о’кэй.
- О’кэй… - проворчал Костя, со злостью сбрасывая пепел с сигареты. - Я уверен - дело там дрянь. Ты же видишь, какая погода.
- Там Белкин. А это марка, - сказал Бахолдин.
- Вот потому я и говорю. Никакая непогода не заставит Белкина сесть на вынужденную. И если он пропал, значит, причина серьезная.
- Брось, брось, Самойлов! - отмахнулся Бахолдин. Он поглядывал на Костю иронически, поскрипывал новыми сапогами, всем видом своим словно бы говоря: знаем, в чем дело.
И от этого откровенного намека Костя сразу растерял всю воинственность, хотя ощущение правоты своей оставалось. Костя неловко сполз с подоконника, сказал, пряча глаза:
- Трепач ты, Валька. Демагог.
- Не Валька, а Валерка, - посмеиваясь, сказал Бахолдин.
- Все равно.
- Допустим, что все равно - это неважно. Ты вот лучше ответь мне, как старому товарищу, на один вопрос. Хотя можешь и не отвечать.
- Ну, ну…