Вообще-то Даня не любил своего отца. Что это за отец, который все время где-то прячется и не пришлет даже открытки ко дню рождения? Но все равно взглянуть на него не мешало бы. А если он тут останется на несколько дней - показать его ребятам, всему классу. Не знакомить, а просто показать: "Вон идет мой отец". И чего-нибудь такое наврать, насчет Арктики, например, или Камчатки. А то надоело, что все его называют "бабушкиным сыном". Хотя это, конечно, и правильно.
Стоит ли заходить в дом? Может, лучше пойти погонять футбол до вечера, дождаться бабушки, и уж тогда пусть она сама все решает? Но ведь сегодня бабушка ушла на суточное дежурство.
На цыпочках Даня поднялся к порогу, приоткрыл дверь в сенцы и изумленно присел: прямо перед его носом на стене висела большая офицерская шинель с блестящими пуговицами и суконными зелеными погонами. Сосчитал звездочки: по три на каждом - старший лейтенант! Гость, да еще какой!
Он сидел в большой комнате, которую бабушка называла горницей, и брился перед старым настенным зеркалом. Электробритва шумела, и он, наверно, не услыхал, как Даня поздоровался, а увидел его в зеркале и обернулся.
- A-а, Даня пришел! Подожди, я сейчас.
"Откуда он меня знает?" - с приятным удивлением подумал Даня и присел на скамейку прямо у порога, положив на колени портфель. Он чувствовал себя стесненно и нерешительно, будто явился в гости, а не к себе домой.
Электробритва была красивая, с красным шнуром, только очень уж стрекотала. Как вентилятор в кафе "Волна". И еще Дане понравилась рубашка с погончиками ("Вот бы и мне такую! Самая командирская форма для "Зарницы").
- Ну давай знакомиться, - сказал офицер, закончив бритье и укладывая бритву в футляр. - Меня зовут Леонид Кузьмич, а хочешь - называй дядя Леня. Как тебе понравится.
- Нет, - сказал Даня. - Мне больше нравится "товарищ старший лейтенант". Можно так?
- Конечно, можно! - рассмеялся Леонид Кузьмич. - Но нежелательно. Ведь я теперь ваш жилец. И лучше нам называть друг друга по имени. Разве звучит, если я буду называть тебя не Даня, а "товарищ пионер"?
- Да, - согласился Даня. - Не звучит. Но у меня ведь тоже звание есть. Юнармейское - "сержант". Видите, нашивка на рукаве? Я в "Зарнице" командир взвода.
- Вот как? Это хорошо. Значит, у нас с тобой наверняка получится командирский контакт. Как ты считаешь?
- Конечно, получится, - сказал Даня и подумал, что во всем этом наверняка будет и некоторое неудобство: жить рядом со старшим по званию не очень-то вольготно. - Разрешите мне раздеться, товарищ старший лейтенант?
- Раздевайся, сержант. И приступай к обеду. Бабушка сказала, что борщ и курица в холодильнике, в прихожей.
- Мы их называем сенцы.
- Ну, значит, в сенцах. Разогревай обед и действуй. Я уже пообедал в столовой. Выйду во двор, покурю.
Раздеваясь, Даня с неодобрением косился на старшего лейтенанта, который расхаживал по комнате в шлепанцах и в каких-то пестрых носках. Все это здорово не вязалось, не соответствовало зеленым брюкам галифе и вообще ужасно портило военную внешность нового жильца.
- А почему ваши сапоги на крыльце?
- Проветриваются. Я их только что почистил.
- А я бы свои сапоги не снимал, - сказал Даня. - Я бы ходил в них все время.
- Не думаю, - усмехнулся Леонид Кузьмич. - Военные сапоги штука, брат, тяжелая. Да еще попробуй полазь в них по горам. Ноги потом гудят.
- А зачем вы лазаете по горам?
- Служба.
- А я бы по горам не лазил. Я бы пошел служить в военные летчики. Сел себе в самолет, включил мотор - и в небо. Хорошо!
- Не те времена, - насмешливо сказал Леонид Кузьмич. - Это раньше так было, сержант Даня. А теперь, прежде чем сесть в самолет, тебя полчаса будут зашнуровывать. Затянут так, что кости трещат.
- Как это затянут? Во что?
- В высотный скафандр. Ладно, ладно, все вопросы потом! У тебя по распорядку сейчас обед, вот и обедай.
Леонид Кузьмич вышел, а Даня долго еще не мог успокоиться: надо же, как ему повезло с новым жильцом! Старший лейтенант и, наверное, какой-нибудь горный егерь, если по горам лазает. Жалко, что нельзя у него подробно порасспросить про службу, - ничего не расскажет, потому что военная тайна. А может, все-таки попробовать спросить, будто бы невзначай?
Интересно, надолго он к ним? Вот было бы здорово, если б на всю зиму! Это не то что всякие прочие жильцы-пляжники со своими надувными матрацами, шортами, пластмассовыми бидонами, с вечерними выпивками во дворе и крикливыми песнями под гитару.
Даня восхищенно осмотрел офицерскую тужурку, повешеную на спинку стула, новенький фибровый чемодан, кожаную полевую сумку, потрогал, приоткрыл футляр электробритвы. Небольшой, но стоящий багаж. Разве сравнить с разноцветными тряпками курортниц, которые они развешивают по всем гвоздям, спинкам и вешалкам, несмотря на ворчание бабушки? А главное - как хорошо пахнет в комнате: кожей, табаком и немножко одеколоном. От запаха вся бабушкина старая мебель кажется новее, солиднее, и комната преобразилась.
Даня присвистнул от удовольствия, представив, как завтра ему станут завидовать все ребята.
На Данином столе в соседней комнате лежало треугольное письмо - бабушка всегда, уходя на работу в санаторий, оставляла для Дани такие треугольнички, сделанные из тетрадных листов. Она научилась их делать еще в войну, когда служила зенитчицей на Северо-Западном фронте.
"Данилка! Я дежурю до восьми утра. Наш дорогой гость пусть спит на моей кровати - простыни я оставила под подушкой. Не вздумай ему мешать, веди себя хорошо. Бабушка".
Письмо Дане не понравилось, и он сердито сунул его в книгу. Подумаешь, какие строгие предупреждения! Как будто одна бабушка умеет вежливо обходиться со своими отдыхающими, а Даня только и делает, что всем грубит. Да он, если честно признаться, ни одному постояльцу, ни одной пляжнице не сказал плохого слова. А сколько их тут перебывало, да еще каких привередливых! Даня вообще предпочитал не иметь с ними никаких дел, и, хотя его не раз пытались соблазнить всякими сладостями, он не клевал на такие зряшные "удочки" - у него летом и без того хватало своих забот и радостей. Море, скалы, гроты, крабы, бычки, акваланги, рыбачьи моторки - да мало ли других развлечений в приморском курортном городке! К тому же местные ребята пляжников вообще недолюбливали, презрительно называя "скобарями" за их назойливость, бестолковость и неопрятность. Толковые люди попадались среди них редко.
Другое дело - старший лейтенант, да еще такого внушительного спортивного вида - крепкий дядечка. Сразу видно: настоящий мужчина. Только вот непонятно, с чего это вдруг бабушка разрешила ему спать на свой кровати? Обычно она никогда не делала этого, и, как только появлялись жильцы, кровать непременно переносили в Данину комнату. Помнится, бабушка не разрешила спать на своей кровати даже заслуженной артистке, балерине из Киева. А теперь почему-то сама приказывает: "Пусть спит на моей кровати…"
И потом что это значит: "наш дорогой гость"? Он ведь не бабушкин племянник и даже не дальний родственник. Это родственников называют "дорогими гостями". А может быть, старший лейтенант больше, чем другие, заплатил за комнату, и оттого бабушка называет его "дорогим"? Скорее всего так оно и есть. Жаль, что утром Дани не было дома: он бы подсказал, шепнул бы на ухо бабушке, что нехорошо брать высокую плату с военного человека, который без устали ходит и ходит по горам.
* * *
С официальными званиями у них, в общем-то, не получилось. После обеда, когда Даня делал уроки, они еще два-три раза назвали друг друга "сержант" и "старший лейтенант", и то только потому, что Дане так было удобнее выспрашивать подсказки к задачкам по арифметике (Даня сразу сообразил насчет этого: попробуй откажись, если к тебе обращаются официально!).
А между тем сам он всякий раз неловко ерзал на стуле, услыхав обращенное к нему слово "сержант". Дело в том, что Даня еще при встрече немножко приврал: на самом деле он был вовсе не сержант, а "младший сержант", и хорошо, что Леонид Кузьмич до сих пор не обратил внимания на его нарукавные нашивки (их было две, а не три!). К тому же Даня числился в отряде не командиром взвода - тут он тоже приврал, - а старшим барабанщиком, которому, правда, полагалось иметь две полоски на рукаве. Тем более что другого такого барабанщика в школе не было: один Даня умел так лихо и четко выдавать "дробь", выбивать "зарю" и "подъем флага". А уж о "походном марше" нечего было и говорить.
Даня должен был вечером отправиться в Крабью бухту, где затевалась очередная баталия с "высадкой десанта и захватом форта". Но не пошел, остался сидеть на теплом крылечке рядом со старшим лейтенантом Леонидом Кузьмичом. Ребята за забором долго свистели, вызывая Даню; наконец, среди жухлого плюша показалась физиономия Родьки Ляхновского и мгновенно исчезла. Потом Даня еще раз увидел Родьку на заборе уже ближе к крыльцу: тот глядел с таким изумлением, будто увидел во дворе по меньшей мере слона, прыгающего через веревочку.
Даня нарочно подсел поближе к старшему лейтенанту, эдак по-приятельски привалился к его боку, и они вдвоем стали глядеть на звезды.
Звезд было много, особенно над побережьем, над сумрачными увалами гор, где небо уже сделалось глубоким и черным. А над морем небо казалось светло-полосатым, похожим на вылинявшую тельняшку, и полосы эти начинались у самой воды, будто кто-то растушевывал, размазывал снизу вверх густо-синие всплески морской зыби.
Дане было тепло и уютно, дымок от сигареты Леонида Кузьмича приятно пощипывал глаза.
- Дядя Леня, а почему звезды так рассыпаны? По кучкам. Там вон кучка, там и там. А почему не везде поровну?
- А там свои миры, Даня, - сказал Леонид Кузьмич. - Так вот вместе им, наверно, теплее… А нам удобнее ориентироваться по ним. Каждая кучка - это созвездие.
У всех созвездий, оказывается, были удивительные и красивые названия: Андромеда, Орион, Стрелец, Кассиопея, Козерог, Гончие Псы… Этих псов Даня так отчетливо представил, что даже поежился от страха: мчатся в морозной тьме, распластав хищные тела, длинноногие зубастые псы, тяжело дышат, высунув красные языки.
- Страшно… - сказал Даня. - А вы ночью по горам тоже ходите?
- Иногда, - сказал Леонид Кузьмич. - Если бывает срочное задание. Или, например, при перебазировании.
- А зачем вы по горам ходите? - по возможности равнодушно спросил Даня и насторожился: ответит или не ответит? Ведь, наверное, тут-то и была военная тайна.
Однако Леонид Кузьмич ответил и даже рассказал о своих военных делах подробно. Они оказались к тому же не просто военные, а военно-топографические. Вместе с другими топографами - офицерами и солдатами Леонид Кузьмич ходил по Северному Уралу и делал топографическую съемку местности при помощи триангуляции - так называется метод засечки какого-нибудь места из трех разных точек. Потом это место "привязывают" к координатам и, когда таких "привязанных" мест набирается много, Леонид Кузьмич составляет карту. Зачем карта?? Да вот хотя бы для школьных занятий, чтобы на ней показывать, где какой город или откуда и куда текут реки. Кроме того, карта нужна и на тот случай, если предстоит путешествие: взглянул на нее, промерил свой маршрут и сразу прикинул, сколько часов придется идти, ехать, сколько продуктов следует взять на дорогу. Конечно, они, военные топографы, карты составляют не такие, как в школе, а очень подробные и точные, чтобы потом, если вдруг понадобится, по этим картам можно было безошибочно спланировать бой, провести полк солдат, колонну танков, надежно разместить ракетную позицию, а то и нанести красным карандашом полетные курсы военных самолетов.
Почему они ходят пешком? Ну, не всегда только пешком. У них имеются и вертолеты, и автомобили-вездеходы, и транспортеры-амфибии. Для передислокации и снабжения. А вот что касается съемки, то тут только на своих двоих, потому что работа эта кропотливая, ответственная, дотошная, все приходится мерить шагами и метрами. И не только горы. Степи, пески, таежные чащи - все повидали эти яловые сапоги.
- Да… - уважительно, с сочувствием протянул Даня… - Трудная у вас служба, дядя Леня. А сапог хоть вам хватает? Выдают?
- Выдают, - сказал Леонид Кузьмич. - Пару на год. А через каждые два года дают еще хромовые сапоги. Но в них ведь в тайге не походишь.
- Конечно, - согласился Даня. - Эти лучше. Покрепче. А почему они называются яловыми?
- По товару, из которого сделаны. Кожа на них коровья, стало быть, яловая.
Внизу на прибрежной косе вспыхнула гирлянда ночных фонарей, у ресторана "Поплавок" упали на воду разноцветные блики из освещенных окон - Даня любил наблюдать, как по вечерам эти огоньки качаются в волнах в такт музыке.
Где-то там, левее, в таинственной черноте бухты, среди ослизлых, пропахших морем камней трещат сейчас "автоматы", а Родька в старой отцовской мичманке истошно орет "полундра!", увлекая в атаку пацанов с Тополевой улицы. Потом они будут жечь костер в гроте, сушить промокшие штаны, жарить на углях крабов и ругать Даню, называть его "салагой" и "дохлым бичом". Ну и пускай ругают. Все-таки ему здесь интереснее.
Разве не приятно посидеть бок о бок с бывалым человеком, который пешком исходил целое государство? Да и не так уж часто приходится вести деловой мужской разговор, в котором каждое слово полно значительности и веского смысла.
- А моя мама геолог, - вздохнул Даня. - Бабушка называет ее "геологиня". Она сейчас работает в Манты-Хансийском округе. Это на Севере.
- Ханты-Мансийском, - поправил Леонид Кузьмич и потрепал Даню по макушке, положив ему на голову теплую ладонь. - Она ведь тоже скоро в отпуск приезжает?
- Приезжает, - удивился Даня, уловив в голосе Леонида Кузьмича какую-то новую интонацию. - А вы откуда знаете? Вам бабушка сказала? Верно?
- Верно.
- Она всегда в отпуск приезжает осенью или зимой. Бабушка говорит, что у мамы все не как у людей: люди отдыхают летом, а зимой работают. А у геологов - наоборот.
- Вот и у нас тоже так, - сказал Леонид Кузьмич.
Даня блаженно сожмурился, представив приезд матери: два распахнутых чемодана, полных всяких соблазнительных вещей, пестрых коробок и целлофановых пакетов. Особенно хорошо в первые дни: ему все время примеряют новые рубашки, ботинки, костюмчики и совсем не заставляют делать уроки. Бабушка достает из сундука любимую мамину медвежью шкуру и стелет ее на пол у кровати, а мама целыми днями читает книги, курит сигареты и ходит в красивых домашних туфлях с загнутыми носками, которые называются "багдадский вор".
А как же будет теперь, когда в доме живет чужой человек? Пусть даже хороший, но ведь чужой, совершенно посторонний…
Даня беспокойно завозился на ступеньке: почему же бабушка не подумала об этом?
- Тебе холодно? - спросил Леонид Кузьмич.
- Нет, - сказал Даня. - Это я так - ногу отсидел… А вы долго у нас будете жить, дядя Леня?
- Да как тебе сказать… Наверно, месяц. Отпуск у меня на тридцать пять суток.
Долго, решил Даня. Это и хорошо и плохо. Где же будет спать мама, ведь бабушкина кровать занята? Нет уж, лучше не думать - пусть разбираются и решают сами взрослые. В конце концов это не его дело.
- Вообще-то вам здесь будет скучно, - сказал Даня. - Ни позагорать, ни искупаться. Порыбачить, конечно, можно. Только у меня снасть неважная: на бычка. Если хотите, могу с ребятами поговорить, спиннинг достанем.
- Нет, зачем же, Даня. Лучше, пожалуй, купить. У вас, наверно, есть рыболовный магазин?
- Есть. Называется "Охота и спорт". Там попадаются хорошие снасти, стоящие, - сказал Даня и подумал, что так даже лучше: не придется выпрашивать у Родьки спиннинг.
- Вот и отлично. Завтра же мы с тобой туда и сходим. Не возражаешь?
- Так завтра же воскресенье - магазины не работают.
- Ах да! Я и забыл, - рассмеялся Леонид Кузьмич. - Ну, да не беда: ты мне покажешь, где этот магазин находится. А удочки на витрине пока посмотрим. Посоветуешь, какую купить.
- Это можно, - кивнул Даня.
Они сидели на крыльце долго, допоздна, и говорили про многие увлекательные дела: про космические корабли и ракеты, про танки, которые под водой форсируют реки, про таежных зверей и птиц, про полярное сияние и горячий ветер пустыни "афганец", про рыбу "маринку" с ядовитой головой и про то, как делаются сани, на которых зимой и летом ездят на оленях в ямальской тундре. Правда, Даня больше слушал, чем говорил, но ему все это очень нравилось, и еще нравилось, что Леонид Кузьмич нисколько не расспрашивал про учебу, не выпытывал, почему это у него тройка по арифметике, как непременно поступали все взрослые, с которыми Дане приходилось встречаться раньше.
Они сидели и спокойно беседовали, и каждый из них мог одинаково вежливо встать и сказать: "Не пора ли идти спать?" Но они этого не говорили, так как считали разговор интересным и важным, а со сном в таких случаях всегда можно повременить.