- Он иногда вампир такой, что я боюсь. Все мои силы, какие есть, он может убить за пять минут. Иногда кажется, что он пишет моей кровью, моими нервами.
- А как ты хотела иначе? Вначале только он еще своих изведет во много раз больше.
- Ты по крайней мере понимаешь. Он - никак. Сюда его не затащишь, юг не любит, а мне кажется, ему бы здесь работалось.
- Муж и жена всегда будут разными людьми. Не любит - и пусть не любит. Ты страдаешь оттого, что не можешь заставить его полюбить юг, а сама Поджимаешь губы, когда говоришь о его Севере.
- Мне и здесь хорошо. С тобой тем более.
- Я был и нет, а муж это навсегда. Да и мне больше по нраву края вечнозеленых помидоров, нежели края вечной зелени. В основном-то я их и описываю. О море написать - это мечта. Она тогда зародилась, когда я жил в Керчи, потом в Тамани, видел, что коренные жители иногда ни разу в лето даже не купаются в море, некогда. А предмет между тем требует наблюдений. Ну, смотри, смотри - это же чудо: полнолуние, рожа у луны, кстати, как на Севере, только загорелая. Сейчас она на берегу и вот-вот перейдет на полосу прибоя, он начнет вдобавок к белизне золотиться. Волна несется вдоль берега, как огонь по бикфордову шнуру. Или это плохое сравнение?
- Очень военное.
- Да мне и не нужны сравнения, оставим их твоему мужу. Можешь запомнить для него - волна летящего блеска.
И так стало - свет луны перешел с песка на прибой, и в этом движении прожекторного небесного света так ясно ощутилось взаимное движение земли и луны - двух начал. И так уж мне не хотелось говорить о взаимоотношениях мужа и жены - об этой почти единственной теме всех жен, что я стал уводить мою милую в разговор о мифологии, о языческой вере в мужское начало света и дождя и в женское начало земли, ждущей этого света и дождя. Но ничего не вышло - моя возлюбленная все-таки вынудила меня говорить о семейном ее положении. Ставя ее на место своей жены, я думал, что точно так же и своей жене мне ничего не доказать. Логика ее рассуждений была чисто женская. Например:
- Я не вижу в нем опоры, я не вижу в нем друга. Раньше он был другой.
Такие фразы она говорила постоянно. Как будто выдержать высокую ноту запетой любви дано всем. Дано, будем честными, но не тем, кому дано другое. Я отвечал в том смысле, что мужчина и работа должны быть синонимами. Мужчина немыслим без общения со своими единодумцами. Работа, если она всерьез, если она угадана как приказ развития природной одаренности, никогда не позволит сжечь жизнь в разгуле или запоях. В это она не могла поверить, не могла простить мужу пустячной выпивки, например, терпеть не могла его знакомств.
- Но ему же надо быть с друзьями.
- Зачем?
- Разговор, впечатления, взаимная поддержка, ведь всегда идет постоянное соотнесение работы других со своей, оценка.
Но логика ее возражений была несгибаемой.
- А не пора ли всем им вспомнить, что они сами - свой высший суд?
- Я думаю, он это знает, но в это входит и сравнение. Но наконец, мужчине просто нужно общение.
- Зачем?
- Хотя бы потому, что он мужчина.
- Ну и что? А мне не нужно? Хотя бы потому, что я женщина. Я твоими словами отвечаю.
Вот эти "а я?", "а мне?" были непрошибаемы для любых доводов. Как бы я ни защищал ее мужа, говоря, чтоб она смотрела на других, сравнивала, она этого не терпела. "Послушай, - говорил я. - Он задержался после собрания. Их сидит там десять человек, рядом в десяти компаниях еще по десять. Все женаты. Почему девяносто девять жен относятся к этому спокойно, а тебя трясет?" - "Это их дело". Больше того, она под свой эгоизм, который мог быть от ревности, от прав владения на мужа, подводила базис любви. "Его ждут, его любят, я высовываюсь в окно, волнуюсь, сын не засыпает, а ему хоть бы что".
- Но ты же женщина, твое дело такое женское - ждать.
- Много вы хотите, чтоб вам было хорошо в компании, да чтоб еще вас ждали, да чтоб еще и любили. Женщина! Что - женщина! Тогда я бы тоже могла - сигарету в зубы и в ресторан.
Спасение было в одном - смене темы разговора. Я менял тактику. Я склонял голову на ее колени, она ласково гладила волосы.
- Седеешь милый. Жена доводит.
- Годы. Как будто бы я без жены не поседел. Пли, например, как будто бы любая женщина не состарилась бел мужа. Еще бы быстрее. И почему-то мужей упрекают, что они виноваты в старении жен.
- Это обо мне?
- Это обо всех. Жена моя меня считает убийцей и деспотом.
- Она тебя недооценивает.
- Это ты ей скажи. Она истеричка иногда в чистом виде - устраивает скандалы по пустякам, будто ей выгодно вывести меня из рабочего состояния. Ребенок затемпературил, а я обещал быть на выставке - плохой отец, не имел права заводить детей: задержался - не думаю о семье: поехал на родину - лишь бы от нее уехать: самое смешное, что работу, которую бы мне без выезда не сделать, потом она очень любит и любит слышать от других о ней хорошие слова, то есть она с тобой одно к одному.
- У нее есть любовник?
- Думаю, что да, и очень давно. Так же в отпуске, так же очень редко. В это же самое время. Сидят у моря, освещенного луной, или у костра на берегу реки, и им хорошо, и перемывают нам косточки. Смотри. Костер далеко, видишь? И от него - красное, разбрызганное, но не резкое, вот и луна на воде, и вот посветлело, а темнота вокруг костра стала больше. Радуйся, что ты не художница, а то бы плакала от беспомощности.
- Мне и так есть от чего плакать.
- Здесь, в этом воздухе, который, как выразился экскурсовод, - помнишь, ездили в Новый Афон? - есть коктейль горного и морского, который успокаивает нервы? Экскурсовод, конечно, шагнул далеко от тех затейников, которых называли два притопа, три прихлопа. Этих уже называют: открываем перцовку - начинаем Массовку. У него все шутки об одном - выпивка и адюльтер. На большее он не восходит. Торопливо отбарабанит официальную часть и опять за свое. "Знаете ли вы, что такое абхазский закрытый стол? Знаете ли вы, что такое шесть абхазских тостов? Первый тост - один стакан, второй - два, третий - три… всего двадцать два". В дендрарии: "Мужчины, вы зря не смотрите на померанцевое дерево, вспомните, какая была померанцевая настойка". У горной реки: "О форель, царская рыба! Еще, товарищи, обратите внимание - по преданию, снимает грехи. Отчего это многие мужчины и женщины к концу пребывания у нас непременно хотят покушать форель? С белым вином!"
- Что ты о нем!
- А то, что с нами ехала его жена, которая была в восторге от его шуток.
- Вот бы вам таких жен. Моему особенно.
- Он бы ее стал лупить.
- Она бы и это считала как знак внимания. Только, скорее, она бы его лупила.
- Верю. Некоторые женщины специально устраивают сцены мужьям, чтобы потом страстью искупить свою вину.
- Откуда ты все знаешь? Значит, у тебя были еще женщины?
- Кроме тебя никого. А между нашими встречами жена, в редчайшие дни. Мне этого хватает выше головы. Ну, пошли в воду. Как раз луна зашла, и море будет светиться сильнее. И медуз нет. Сынишка мой раз сказал, когда пришел на море и поглядел в воду, увидел медуз и говорит: "Мало гадин, но крупные". Он сейчас с ней. Вот чего не отнять от нее - материнства.
Мы плыли рядом. Луна опять засветила во все небо. Было тихо, мы плыли без единого плеска. Женщина прерывисто заговорила:
- Такое все первобытное, если еще на берег, на эти многоэтажные корпуса не оглядываться. Вода, опусти в нее голову и открой глаза, малахитовая, свои руки как из слоновой кости, даже странно, что они так легко раздвигают малахит. И почему, как могут люди ссориться? Почему ты ссоришься с женой?
- А почему ты ссоришься? Давай поворачивать. Почему вообще мы съедаем друг друга? Это что - средство к существованию? Или даже форма существования?
- Муженек уже мне вдалбливал: враги человеку - домашние его. Зачем тогда женился?
- Но он же не знал о своем призвании.
- Но я-то при чем?
Мы вернулись в корпус, пройдя мимо вечно недовольной привратницы. В баре еще гремела музыка, разносортные девицы впархивали в него и выпархивали.
- Ужас какой-то, будто все с ума сошли. Ведь тоже чьи-то жены и чьи-то мужья. Или, еще ужаснее, будущие чьи-то жены и будущие чьи-то мужья.
- Не суди, да не судима будешь.
- Господи, ты будто у мужа моего учился. Еще скажи, что из блудниц со временем выходят блюстительницы чужих нравов и ханжи первостатейные.
- Видишь, ты зря на мужа сердишься, ты поддаешься все-таки его влиянию.
Мы уже были у себя в комнате. Она переодевалась, сушила волосы, развешивала пляжные полотенца, купальник.
- Это точно - поддаюсь. Узнал бы он, как я его цитирую, без него, конечно. Я ведь баба, а ведь баба, по Гоголю, что мешок, что положат, то и несет. Конечно, я его люблю, но подавить свою личность, независимость ради даже него - лучше умру.
- И умрешь, умрешь от гордыни именно как личность раньше смерти. И про независимость ты здорово трактуешь, как будто мы независимы даже от мозоли на мизинце, от настроения начальника, от давки в автобусе, от перемены погоды… За что же тогда его любить, когда он давит тебя как личность?
- За то, что он бывает таким, как ты, - ласковым, любящим, внимательным. Много ли мне надо?
- Ты требуешь его всего, это, конечно, прекрасно. Но его всего требует и работа. Разве и я не ухожу от тебя к работе? Ухожу, но здесь нет той суеты, которая считается, а может, и есть жизнь в том мире, который мы оставили. Ведь и я люблю жену, может, именно за то же, что она иногда похожа на тебя.
- Чем же?
- Отсутствием мелочных обид, раздражения по пустякам, поисками двойного смысла, бесконечными ожиданиями внимания к себе, ожиданием… а! Я думаю, что ты согласна, что понятие страдания входит в понятие искусства. Вот у кого вампиризм так вампиризм - это у читателей и зрителей, ведь они именно тем наслаждаются, что принесло создателю наибольшее страдание.
- Муж всегда повторяет, что никаких страданий, мучений творчества нет - сплошная радость. Мучения у меня.
- Мучений творчества нет, но есть жуткое, обморочное, ненормальное, изнуряющее, тут все эпитеты годятся, тяжелейшее ожидание творческого состояния.
- Он пока его дожидается, доведет меня до нервного истощения, до таблеток, я их горстями пью, а сам творит и радуется. Хорошо устроился. И еще понимания требует. А кто меня поймет?
- Но творит-то он, а не ты. А таблетки брось пить. И "та по врачам ходить. Классиков любишь - люби и их выражения. По Толстому, нет большего заблуждения, чем то, что врач может вылечить. Муж твой через свои страдания несет радость. Хотя понимает, что надо любить ближних, а несет радость неопределенным чужим.
- Ближние же - враги его.
- Все-таки ты злопамятная. Это от своеволия. Он занимается искусством. Было ли оно в древности в таком виде? Нет. И искусством не называлось. По истокам профессии он - летописец. Куда мы убежали от этого? К искусству, то есть к искусственному. А за это надо платить. Здоровьем, нервами, - ну и так далее. А ты без конца: а я, а мне! Ты как барыня-старуха тургеневская из "Муму". У нее дворовая девушка просится замуж, а барыня недоумевает, что это за блажь, ведь она же сама не хочет замуж.
- Это ты к тому, что он уже меня сделал старухой?
- Не кокетничай. Просто нельзя равнять несравнимое - мужчину и женщину. Если тебе совсем не надо ни капли выпивать, это не значит, что это не нужно и ему. Какая тут драма?
- Если б ты хоть раз видел его лицо в пьяном виде, хоть бы раз услышал, как он во сне что-то кричит, я б на тебя посмотрела.
- А что ты хочешь, бесы свое возьмут.
- Ты специально ведешь к тому, чтоб я и с тобой поссорилась?
- Вот тебе и пример. Ты выдумываешь обиду, вот и разбежимся по углам, вот уж им радости - похихикают. Не заметила усталости, не простила обиду, не смолчала вовремя, не перетерпела - вот тебе десятки щелей, куда можно влезть. Всему время-любви, работе, молчанию, радости, печали, откуда же эта претензия на сплошную радость?
- Какая там радость, хотя бы покой, да и он мне только снится, я вся как струна, я постоянно в тревоге за него, в напряжении.
- Чего боишься, то и случается. Нечего бояться. Готовь еду, детей воспитывай, рубахи стирай - в этом есть огромный жизненный смысл. Когда в его усталости ты утешаешь его…
- Он этого не ценит.
- Ошибаешься. Ты ждешь, что он явно оценит, явно это покажет, но есть же благодарность сердца.
- Увидеть бы хоть раз.
- Только на вскрытии. Самое прочное, что есть в любви, теплота сердца, хотя выражать ее мешает рассудок. Ну, будем ссориться?
- Неужели он сейчас ведет с ней такие же разговоры?
- Непременно! А так как он начитаннее меня, то читает ей стихи Василия Федорова: "До всенародного признанья пути заведомо трудны. Поэт обязан быть в изгнанье хотя б у собственной жены".
- Я просто поражаюсь, насколько он жесток. Иногда я ужасаюсь, что я и сама служу объектом его наблюдений. Ты сейчас скажешь, что самая доступная натурщица - это жена, знаю. Но он не рисует, он использует меня как доказательство своей концепции.
- Прочти маленький рассказ Нормана Мейлера "Записная книжка". Он тебе его пересказывал?
- Нет.
- Странно. Рассказ этот многое объясняет. От писателя, не выдержав всего того, на что ты жалуешься, уходит жена. Все ему разгневанно высказывает. Он слушает, смотрит и думает, что какой бы прекрасный мог выйти рассказ - от черствого, не понимающего женскую душу человека уходит жена. Какие у нее слова, думает он, их можно найти только в минуту страсти, надо запомнить, думает он, надо записать, а то забуду. Он даже не понимает, что жена уходит всерьез, он и тут поглощен своей проклятой работой. Видишь. Так что, если ты и выкидывала какие номера, он не принимал их за настоящие, хотя переживал страшно.
- Ничего, я однажды проучу его как следует.
- Не смей! Писательство есть обреченность, а писательская жена - жертва. Счастье ее в полной растворенности в деле мужа. Только так. Это единственное. Уверяю, что он работал бы в два раза больше, если бы ты больше думала, как ему помочь. А помогают не обиженным молчанием, не истериками, а ласковостью и добротой. Помни Анну Григорьевну.
- Да что вы все - Анна Григорьевна! Стояла она у плиты? Душили ее в автобусах, электричках?
- Вспомни тогда Гоголя - обращение его к русской жене: гоните мужа к его делу, делайте все, чтобы он как можно больше свершал пользы для отечества.
- А ты уверен, что мой муж свершает пользу для отечества?
- По крайней мере старается.
- Я и делаю все для этого. "во
- Если б ты делала все, так бы не говорила, а подумала бы, что делаешь мало.
- Мало! - взвилась женщина. - Да я нахожу в себе силы прощать его, да другая бы…
- Ну, ну, ну, какая другая, ты ж не терпишь сравнений с другими. А другой бы на его месте давно бы не стерпел напрасных упреков.
- Напрасных! - Она даже уперла руки в бока, собираясь наступать. - Равнодушие, глухота, постоянные отъезды! Я нахожу силы прощать его! Он ценит? Не ценит совершенно. Какие еще жертвы потребует его милость?
- Какие бы ни было, нельзя ждать награды. Жертве уже одно сознание, что она принесена во имя любви, помогает быть счастливой.
Женщина не слушала меня, и легко было представить, каково ее мужу, если меня, любимого, ни во что не ставят с моими доводами. Она продолжала:
- Кто еще будет так прощать его выпивки, равнодушие к семье, а давно ли мы выкарабкались из нищеты, чулки не на что было купить?
- Для творческого человека время денежных трудностей неизбежно.
- Пусть так. Я душу ему не мотала, не тыкала тем, что другие питаются с рынка и не стоят в очередях по полдня.
- Ты прямо гордишься тем, что прощаешь за то, что он сам себе простить не может. Это жестокость, а не подвиг прощения.
- Он пишет одно, а живет по-другому.
- Пример?
- Ругал в статье пьянство, получил огромную почту… И уверял меня, что не может вынести всего ужаса, который открылся ему.
- Он, думаю, и писал статью, чтоб и себя избавить от болезни, и кто лучше знает болезнь, как не переболевший, а почта, могу себе представить эти искалеченные судьбы, о которых он читал, они же на душу его ложились, те, кто исповедовался в письмах, уже получали облегчение. За счет чего? За счет того, что он взял их на свою душу, отяготил ее. А им стало легче. А ему как избавиться от тяжести? Ты поняла это? Нет, ты только и видела, что человек выпил. Эту тему давай закроем, а то он у тебя запьет только из-за тебя. Милая, мне самому многое неясно, но знаю по опыту - нельзя выяснять отношения. Это их ухудшит.
- Все, договорились до точки. Спокойной ночи.