* * *
Самолет взлетел и взял курс на Ташкент. Сосед мой, узбек лет тридцати, рассказал: "Я – "толкач" с Ташкентской мебельной фабрики. 15 дней "выбивал" фондовые лесопоставки в Иркутске, Братске, Ангарске и в леспромхозах. Фабрика стоит уже 1,5 месяца – нет леса – нет продукции, нет работы, нет зарплаты. За 15 дней потратил больше 300 рублей на дорогу, харчи и гостиницы. Однако половину леса "выбил". Ташкент берет за грудки Иркутск. Без Иркутска трудно. Это хорошо! Это из реальной жизни. Но все же было бы неплохо, если бы в обмен на лесопоставки ташкентцы отгружали в Сибирь солнце в контейнерах. Там его очень не хватает – для жизни.
* * *
Самолет, залитый солнцем, повис над Ферганской долиной, окруженной горами и похожей на поднос с фруктами. Но это была уже другая история.
Иркутск – Байкал – Ташкент Март 1982 г.
Поясок России
ПОЯСОК РОССИИ – междуречье Волги и Дона. Бархат леса и полей парча, росчерк рельсов, рек, дорожных трасс, строчки перелесков, взлетных полос, шлейфов дымных – вот его плетенье.
Самолеты и огороды
Раннее утро. Высунувшись в высокое окно медпункта, как будто окунаешься в реку. Солнце еще низко. С лугов, с аэродромного поля течет прохлада, доносятся влажные запахи трав, цветов, прели. Солнечные лучи нежны, тени длинны. Видно далеко-далеко. Желтизна и чернота полей, темно-зеленые гряды перелесков, светлые извивы дорог. Ближе – молчаливые сигары самолетов… Полк просыпается рано: полеты. В комбинезонах – как черные жуки – тянутся летчики спозаранку к летному полю. Техники облепляют самолеты. Ревут моторы. Начинается работа.
* * *
Солдатская столовая. Завтрак. Галдеж, грохот бачков с кухни, плеск воды в мойках. За деревянными длинными столами взвод. Стриженные, загорелые, одинаковые, на первый взгляд. Каша в мисках парит, хлеб ломтями. Меню: горох да каша, с рыбными консервами, с салом. Из свежих овощей только капуста. А ведь июль кончается.
Подхожу к столу – галдеж стихает. Любопытство и дружелюбие. "Каково питание?" – спрашиваю. "Как в Метрополе". Смех. Грамотные, черти… Присаживаюсь. Прошу кружку чаю. Дежурный с удовольствием наливает. Хлопают двери, бухают сапоги, гремит посуда… Офицеров с солдатами вместе – нет и не бывает. А прежде, в пору моей военной молодости, не то, что старшине, ротному важно было знать и видеть, что солдат ест и как ест.
Зато в летной столовой – любо-дорого: тишина, чистый воздух, белые скатерти. Официантки. Выбор блюд и закусок. Белые скатерти и – хлеб ломтями, солонки и – деревянная серость солдатских скамеек… Не слишком ли привычна эта разница в культуре обслуживания.
* * *
Летный цех работает напряженно. План нужно выполнять. Рев моторов, кажется, бесконечен. Новичку в тягость. А малыши в детских колясках тут же в парке преспокойно засыпают под звуки аэродромной колыбельной.
В перерывах – перекур. "У нас что главный бог? Безопасность полетов. А в Ираке, говорят, их летчики на всех режимах работают, как в бою. К авариям относятся просто – бог дал, бог взял. Помолятся, столкнут останки с полосы и по-новой"… А почему не потрепаться?..
* * *
Конкурс в летные училища огромен. Но авиационная медицина строга. Для многих, иногда с детства мечтавших о профессии военного летчика, отсев – трагедия. Сидят и плачут на скамьях у медпунктов.
Очень много детей летчиков. Это понятно – не идти же им в Художественное Строгановское… Родители-летчики забили всю гостиницу: командированному устроиться негде. Встречают, провожают, подбадривают своих, хлопочут через старых друзей. "Думал, привезу и уеду, – говорит один из них. – Вижу – даже бывший начальник училища своего внука за руку водит. Нужно до конца сидеть!" Но ведь те, у кого нет такой опеки, все это отлично видят.
Отцы и дети. Даже преподаватель Военно-дипломатической академии, бывший летчик, своего младшего сына устраивает в училище бомбардировочной авиации. "Старший, – с гордостью говорит он, – уже капитан, летает на СУ". Задумаешься: ведь не в торговый институт, а в авиацию. Допустим ли такой протекционизм? Матери так уж точно – одно горе.
* * *
Строят новые казармы для солдат. Но их нехватка еще чувствуется. Иные почернели от времени и сырости. Каменные выступы поросли кустарником, окна залеплены ласточкиными гнездами… В медпункте сложности. 3 дня назад поступил солдат. Лихорадка, рвота, разлитые боли в животе. Накануне ел немытые яблоки. Решили понаблюдать. Рвота стихла, но боли держались. На третий день замечают: солдат правую ногу тянет и за низ живота держится. Осмотрели: четкие признаки аппендицита, температура 38°. Отправить в госпиталь! На чем? Воскресенье, и в громадном училище никакой дежурной машины. Врач охрип, крича по телефону, пока Христа ради не выпросил машину в комендатуре. Прооперировали спустя 3 часа: гангренозный перфоративный аппендицит, местный перитонит. Вызвали бы скорую – ехать 15 минут. Ну как же, училище!
Врачи в частях разные. Немало вдумчивых, безотказных, грамотных. У них хороший профессиональный тонус, их уважают, у них порядок. Есть успокоившиеся, уставшие, принципиальные в меру. Есть увлекающиеся организационной стороной дела, но больной человек от них далек. А есть и пустышки, вообще неизвестно зачем имеющие диплом: от них ни одному больному солдату легче не стало. А как важна сейчас в армии фигура врача! Один из командиров как-то сказал про моих стажеров: "Уж очень они у вас земские…" Если бы!
* * *
Совещания, согласование различных вопросов, толкотня в штабе, работа с техникой отнимают у командиров много времени. Солдаты, особенно вечером; зачастую предоставлены сами себе. Иногда это кончается плохо. Пользуясь малой провинностью и неопытностью новобранца, старослужащие продержали его в кухонном наряде бессменно в течение 5 суток. Руки у него разъело, ноги отекли, на сквозняках простыл. Заметили его лишь, когда он подняться не смог. И только тогда отправили в лазарет. 5 суток мимо него ходили и зав. столовой, и повара, и врачи. И никто не видел страдающего человека.
Трудно живет часть. Успешно решая главное – боевую подготовку, освоение техники, летное обучение, упускают не менее важное – работу с людьми, их быт, культуру жизни и взаимоотношений.
* * *
Близится вечер. Смена караула. По дороге тяжело шагает колонна солдат с карабинами за плечами. Вороты расстегнуты, сапоги в пыли, кто в пилотке, кто без. Смуглые, черноволосые, гортанная речь, – почти все туркмены или узбеки. Русская армия в центре России.
* * *
С огородов, обступивших городок, тянет сыростью, острым запахом помидорной ботвы и укропа. Навстречу мне идет женщина, на ладони у нее белый кочан капусты – с собственного огорода.
Разговорился с пожилым огородником. "Живу, – говорит, – здесь с 47-го года, работаю в подсобном хозяйстве при летном училище. Почему нынче столько огородов? Так ведь жрать стало нечего. Вон, видите 9-этажки? Понастроили соты, трутни живут и ждут, когда пчелки им меду принесут. А нести-то нечего и некому. Похоже, что нынче всерьез взялись. Теперь дело пойдет".
Полеты закончились. Многие летчики, прямо с аэродрома, не снимая комбинезонов, – на свои участки. Картошка, помидоры, капуста, лук, укроп, морковь. Ведра в руки – и за водой. Полеты утомляют, особенно инструкторов, а огород, земля – такой отдых, переключение, да и подспорье, немалое к столу. Как врач, я это очень одобряю.
На скамейке у гостиницы в городке – летчики-перелетчики. Симпатичные ребята! Застряли на 1–2 дня. Перегоняют самолеты. Отдохнув, подаются в город. Я – сама наивность, приглашаю: "Приходите вечерком, чаю приготовлю, у меня индийский!" Дружно рассмеялись в ответ. "Что, не придете?" – недоумеваю я. "Придем – не знаем, но приползти – приползем…" Ясно, к женщинам пошли. Однако я знаю, что один из них уже дочке пластинку купил, а другой – сыну бритву.
Случается, офицеры годами в гостиницах живут в ожидании квартир. Зашел к одному как-то. Майор, лет 40. На столе – фото сына. Разговорились. Женился, в жене души не чаял. Мотались по стране, растили сынишку. В 35 лет жена умерла. Горевал, сына берег. Лишь недавно женился вновь. О ней говорит скупо – "супруга", "женщина", как о чем-то, что не заменило главного. Но сын к ней "прикипел". Кажется, вернись его первая жена – он помешался бы от радости. Тяжел якорь любви настоящей.
* * *
Сумерки. Дальняя аллея в парке. Солдат и девушка прижались друг к другу…
* * *
Совсем стемнело. Сосед пригласил сходить в парилку. Собрались. Небо вызвездило, прохладно. Идем по тропинке, почти ощупью. Дымком потягивает. Заворачиваем за угол женской половины. Неожиданно – прямо перед глазами – окошко в бревенчатой стене, без рамы, и в ярком свете – очень близко – моющаяся женщина. Видно чистое румяное лицо. В зубах заколки. Белые руки. Черные влажные волосы. Молодые груди торчат. Отвернулся, а яркое окно так и стоит перед глазами…
Парилка на славу! С веничком! Сосед мой по этой части просто колдуном оказался. С головы до пят пройдется горячим ветерком, не касаясь тела, потом дробно и слегка хлестнет, а уж затем вдарит – по пяткам, по бедрам, по заднему месту, по спине. И снова ветерочком. От нестерпимого жара – в холодный зал. И снова в тепло. После посидели в полотенцах. Попили чаю с мятой. Тело легкое. Блаженство. Никакой женщины не надо.
Такое здоровье – баня летом! Да и купанье тоже. А как-то спросил солдата: "Где Медведица-река?" Не знает. За 1,5 года ни разу не был солдат на речке, а до нее всего 2 км. "Где ресторан "Медведица" – знаю"…
Возвращались – вовсе ночь была. Только легли, прибегают: "В городке мать одного из офицеров закручивала банки с горячим компотом и обварила ногу". Мой стажер собрался и пошел оказывать помощь. Вдогонку советуем: "Если что, бери компотом!"…
Июль 1983 г. г. Ртищево
Тихие города
Стремительный "Икарус" обгоняет едущую впереди телегу с людьми. Лошадь пугается, резко сдает в кювет, люди и поклажа падают. Сбруя у лошади натянулась, морда ее оскалена, белки глаз сверкают. Люди – кто где. Возчик перепуган и смущен. Фуражка его набоку. Молодуха сидит на рассыпавшейся вишне, встать не может. Ругань, смех и грех. Еще минута – и вся группа остается позади. Старое нового испугалось.
В Петровск из Саратова дорога ровная. Едешь и покачиваешься в кресле, словно в высокой карете среди необозримых хлебов и зеленых дубрав: каждый кустик твой. Хлеб убирают, поле как тельняшка, прострочено скошенными рядками.
Для саратовщины гречиха – редкость. С горы посмотришь – гречишное поле как белый платок на желтом песке. Забыли как и выращивать ее, сдают в аренду рязанским хозяйствам… А ведь гречке цены нет. В свое время Мичурин советовал: "Стройте зажиточную колхозную жизнь, окружайте колхозы доходными садами". Старик понимал, что должно закрепить крестьянина у земли.
Рядом с водителем сидит молодая мать с грудным ребенком. Там свободнее. Покормила его и спать уложила. Тепло малышу в маминых коленях. Женщина – вечный домик: мужчину согреть и успокоить, ребенка выносить, выкормить и согреть собой. И так всю жизнь – пока сердце бьется и руки греют.
Возле меня девушка – зеленые глаза. Возвращается домой, окончив политехнический институт, инженером на завод. В Петровске вся ее родня – от прабабушки до младших сестер. Жаль, если погасит Петровск свежий ветерок ее молодых мыслей. Велика сила инерции. Но, может быть, и сам городок помолодеет хоть немного.
Городок небольшой, тысяч на 40. Когда-то, балуясь флотом в Воронеже, наведался сюда Петр I. Велел поставить крепостцу на Медведице. С тех пор и стоит Петровск. Крепостцы и след простыл, а Медведица, как и 300 лет назад, – в лопухах и лилиях, разве что обмелела. Главная улица протянулась километров на пять. Завод, аэродром, старинный собор и пожарная каланча, которой век и сноса нет.
Для больницы построен новый многоэтажный корпус. Гинекологи и хирурги устроены отлично. В гору пошла сельская клиника. Терапевты на очереди, а пока – в переполненных довоенных бараках. Рядом с больницей покосившееся, заросшее травой крыльцо тубдиспансера. Дворик. Вчера прошел дождь, и за забором во всю ширину улицы месиво грязи. На крыльце и на лавках больные в старых, покрытых пятнами халатах. Все вокруг залито солнцем, вишня лезет сквозь щели забора, а лица больных бледные, худые… Фтизиатр в отпуске, смотрит больных все тот же терапевт, у которого и своих 50 коек.
* * *
Малые тихие города России. Контрасты здесь особенно заметны. Современное здесь лишь вкраплено среди старых развалюх. Входит оно так медленно, что стареет уже пока строится, не выдерживая конкуренции с капитальными соборами, пожарными башнями, особняками и привокзальными постройками прошлого века. Две-три чистые улицы – это все, на что хватает средств у горисполкомов. А рядом деревянные, влезшие в землю по наличники дома. Закрытые ставни. Глухие заборы, буйное цветение лопухов и крапивы в придорожных канавах. На столбах объявления: "Продается дом, 45 м2…", "Продается дом с большим сараем…" Пустеют малые города.
* * *
Мичуринск. Пыль, сор, затоптанные островки травы на обочинах. Серые от пыли листья деревьев. На узких улицах, на которых и в прежние времена телегам было тесно, непрерывный поток грузовых машин, автобусов, так что перейти дорогу невозможно. Визг, лязг, буханье через рытвины и рельсы.
Рядом кладут гудрон. Рабочие в желтых спецовках степенно разравнивают его, вдыхая пыль, выхлопные газы и асфальтовые испарения. Много женщин, мужиковатых, мускулистых, загоревших до черноты, с лицами, полузакрытыми платками. Работают молча и тяжело. Жара. Время от времени кто-то из них идет на колонку с глиняным кувшином. На ногах старые башмаки, спекшиеся от жаркого гудрона.
Говорят, нынешний мэр Мичуринска живет в Тамбове и приезжает в свой город только на работу. Чего же хотеть от города, в котором даже мэр не живет.
Качество здешней жизни заметно отстает от столичной. Вклад людей тот же, а общественной отдачи меньше. Перемены медленны. Это создает психологическую почву обойденности, рождает неудовлетворенность. Но многие рады своему родному городу, живут в его ритме, счастливы тем, что имеют и могут. В сущности все понимают, что экономика страны, при всем ее могуществе, все еще "тришкин кафтан": на спину натянешь, что-то мерзнет. Что-то где-то должно мерзнуть. Да и как не понять – время – то какое.
Кассы автовокзала. Женщина лет 50-ти, только что приехавшая из Саратова, стоит за билетами на обратный рейс. В руках корзина с большим букетом гладиолусов. Соседка спрашивает: "Что, сын служит?" В ответ грустное: "Служит. В земле". Афганистан…
* * *
Железнодорожный переезд. Ждем. Идут составы – в одну сторону, разноцветные "Жигули" в два яруса, в другую, – цистерны с нефтью. Вагоны стучат и стучат, конца им нет. Тяжело народное добро! Наконец, проходят, обнажая строгий почерк рельсов. А за переездом – вдребезги разбитая дорога – верный признак того, что въезжаем в город.
* * *
Простота нравов. Посередине улицы идет местный парень – не пьяный, с гитарой. Наигрывает и поет. Он хорошо чувствует себя дома. Все лучше, чем наши столичные – косматые, с транзисторами. Массовая культура особенно быстро улавливается женщинами. Даже в захудалых поселках – модная одежда, модная прическа, стильная походка… Неважно, что вокруг грязь и в руках ведра с вишней. Знай наших!
* * *
Вокзалы – что в Мичуринске, что в Ртищеве – забиты народом. Привокзальные площади одинаковы, как куриные яйца, и грязные, как поросята. Как не вспомнить Гоголя…
На вокзале, среди скамеек, прямо на полу расположилась старуха с нехитрым скарбом. Одета кое-как, но платок на голове чистый. Руки крепкие, крестьянские, не дрожат, когда мешок развязывает. Достает бутылку с водой, на дне карамельки – лимонад собственного изготовления. Отхлебнула беззубым ртом и бутылочку в мешок спрятала. Присматривается к людям. Когда у кого-то на пять минут потерялась девочка, тут же указала, где она. Говорят, она тут и живет.
* * *
Из окон старого вагона электрички, идущей из Балашова, хорошо видны луга, пойма Хопра. Последняя чистая река России. Травы высокие, утопая в них, как в давние времена, цепью растянулись косари. Обочина заросла кустарником. Мальчишки вылезают по пояс из окон электрички и хватают зеленые ветви.
* * *
Поездишь по городам и весям, потолкаешься среди людей, вглядишься в лица – и возникает осязаемое ощущение народа. Он разнолик и един. Все, что создано, – им, чего нет – ему создавать. Многого еще и нет. Нужно перестраивать тихие города России, перестраивать жизнь, растить человека.
Знакомый дед, бывало, говорил мне: "Люби Родину, какая она есть. Радуйся, если радует. Украшай, если некрасива, умой, если не умыта. Люби и когда она тебя не любит".
Балашов – Саратов
Июнь – август
1983 г.
Тамбов
От Мичуринска до Тамбова путь недолог. Попутчица хороша собой, дородна, полуоткрытые груди ее поднимаются как белые паруса. Здоровья и спокойствия ее хватило бы на нас обоих. Сначала говорил я один, она молчала, улыбаясь. Потом разговорились. Никак бы не подумал, что она хореограф и не за мужем. Разговор нетороплив, все больше про грибы и варенья. Говорить с ней приятно: белозубая улыбка резных губ манит, как клубника в сметане… "Тамбовская казначейша" да и только…