Они прошли лестницей и пластиковым коридором. Кто-то здоровался со Славкой и Маэстро руку пожал, и еще кому-то Славка ответил мимоходом, что сейчас придёт.
– Вот сначала помощника устрою.
– А ты куда? – удивился Маэстро.
– Попью чайку и в МИК.
– Так ночь же, около двенадцати.
– Ты теперь про это временное деление забудь.
– Тогда и я с тобою, хотя бы провожу. Ты пей, а я подожду внизу.
Мужчины всё ещё стояли группами вдоль корпуса и на шоссе. Они были в джинсах, легких светлых брюках, в рубашках, закатанных до локтей. Они говорили о своём: о заправке, о ресурсах, но Маэстро казалось, что в душе они завидуют редким счастливцам, под ручку расхаживающим по шоссе.
Тоненькая дежурная выходила, вызывала к телефону, и никто с ней не заговаривал и не приставал. Маэстро чувствовал себя возбужденно и приподнято, как бывало с ним, когда он попадал в новое место. Ему хотелось заговорить с дежурной, но он не знал, с чего начать. И то, что казалось сложным ему, для вышедшего Славки не составило никакого труда.
– Ленуша, – сказал Славка, – айда с нами.
– Это ещё куда? – недовольно спросила дежурная, похожая на Брижит Бардо.
– Куда ходят порядочные люди? В МИК… И обратно тебе провожающего организуем. Вот этого молодца, – указал он на Маэстро.
– Нет, мальчики. У меня телефон.
Они обогнули здание и встретили высокую брюнетку, которую Славка тоже остановил:
– Даша, тут молодой человек соскучился, – он опять кивнул на Маэстро. Только приехал и не развлечёт никто.
– Ты бы ему соску купил, чтобы все видели, что он только появился, ответила, проходя, брюнетка.
– Этой палец в рот не клади.
Они отошли от гостиницы и провалились в густую темноту южной ночи. Небо опускалось на них перевёрнутой чашей с выпуклыми крупицами звезд.
– Смотри, спутник летит, – сказал Славка. – Американский, орбита полярная. Смотри, как видно. Воздух сухой. Пустыня.
– А чего он вихляется?
– Это кажется. Атмосфера неоднородна, оттого и вихляется. Видел такое небо?
– Нет, – признался Маэстро, любуясь.
Он давно не видел неба, лишенного обычного марева – мглистой короны больших и малых городов, колышущейся, дышащей в такт колебаниям электрической сети. А тут оно было первозданное, аспидно-чёрное и звезды яркие, желтые, крупные.
– Приедет Вадим, начнем астрономию изучать. Я только Медведицу знаю, да Кассиопею. А ты? Посмотри. Видишь? Напряги зрение, учёный.
Взгляд Маэстро, не находя опоры, проваливался в ночную пустоту.
– Нет, ничего.
– Ладно. В свободное время сходим. Там старт, и если внимательно приглядеться, виден кончик башни… Иди отдыхай. А завтра с утра оформишь пропуск и в МИК.
– А ты надолго?
– Не знаю. Как получится. Если кончили с барокамерой, то может и до утра, а нет, приду за тобою следом.
На обратном пути поразила его странная картина. Впереди в неверном свете фонаря кланялась женская фигурка. Она то сгибалась в плавном, церемонном поклоне, то рывком откидывалась назад, и это выглядело непонятным и пугало.
– Что-нибудь потеряли?
Женщина не ответила. Он снова спросил:
– Помочь?
Она сказала с запаздыванием:
– Фаланга. Прыгает.
От блестящей поверхности шоссе подпрыгивал серый пушистый комок. Он не думал, что фаланги прыгают так высоко. Женщина наклонилась и отпрянула. Она ловила фалангу.
… Женщина и смерть. Он хотел разглядеть её на свету, у гостиницы, но пропустил и увидел уже за стеклом вестибюля, точно в аквариуме. В её темном платье были блестящие нити. Они сверкали при движениях. У неё было правильное миловидное лицо и волнующая фигура. "Ах, зачем всё это здесь, на ТП?" – подумал он. Она беззвучно смеялась за стеклом, и он проворчал под нос: "Фильм ещё не озвучен".
Глава 5
– Теперь ты полнокровный гражданин республики, – сказал ему Славка, когда он, оформив пропуск и миновав часовых у входа на территорию МИКа и в его зал, попал, наконец, в сборочный.
– Присматривайся пока к объекту. Выйдет свободная минута, всё покажу.
Налево, у входа начинался монтажно-сборочный участок "гибрида". Он был заставлен пультами, аккумуляторами, термостатами, и там и сям тянулись между ними толстые жгуты кабелей. Маэстро видел объект до этого только на чертежах, и теперь с удивлением его разглядывал. Он походил на длинное гигантское насекомое с веретенообразным телом, поставленное на попа. Маэстро обошел его, ничего не узнавая: какие-то трубки да красные крышки.
– Нравится? – спросил Славка.
– Нет, – честно признался Маэстро, – хлипкий чегой-то.
– Давай, помогай, – неожиданно грубо сказал ему Славка. Видно объект ему нравился. – Отвинчивай разъем.
Маэстро не знал, как развинчивать разъемы, и Славка куда-то исчез. Он крутил и крутил, а разъем всё не вынимался.
– Ну что? – появился Славка и понял, увидев расстроенное лицо Маэстро. Тяни на себя.
Маэстро потянул, и разъем распался.
Развинчивай остальные и перенесем стол туда. Там светлее.
Когда пульт отделился от кабелей, связывающих его со станцией, Маэстро потащил его, куда показал Славка.
– Это еще что? – остановил его мордастый Лосев, видно не забывший промаха Маэстро. И закричал вдруг уверенным голосом, сделав чрезвычайно рассерженное лицо:
– Ну-ка, несите обратно.
И Маэстро потащил обратно злополучный пульт, изгибаясь, словно он нёс тяжелый чемодан. "Сапожина", – ругался он про себя, чувствуя себя кутёнком, брошенным хозяином.
– Вы что тут делаете? – спросил Лосев, двигаясь за ним следом. – Из какого расчёта?
– По системе ориентации.
– Я вас попрошу, – вежливо ледяным голосом произнес ведущий, – покинуть сборочную площадку и не появляться на ней без разрешения дежурного по сборке.
Маэстро ещё раз ругнулся про себя и пошёл разыскивать Славку. Он нашёл его в углу за пультами. Он сидел на зеленом вытянутом ящике с каким-то верзилой в золотом пенсне. Перед ними были широкие, как простыни, схемы, и они попеременно тыкали в них пальцам. Возле них стояло несколько человек, наблюдая пикировку умов.
– Нет, вы мне скажите, как? – высоким голосом спрашивал мужчина в пенсне. – Вы мне скажите. Я готов принять любую рабочую гипотезу. Только скажите: как?
Славка думал. Он демонстративно думал. И все это понимали и вокруг спорящих стояла местная относительная тишина.
– Значит… так, – произнес Славка, и все инстинктивно придвинулись к нему.
В это время что-то зашумело на весь зал. Поток света хлынул в раздвигающийся торец здания. Длинные, огромными цилиндрами и конусами въезжали в МИК отдельные ступени ракеты-носителя, "лошади", как называли её здесь, которая повезет станцию сначала по земным окрестностям и вышвырнет за пределы Земли.
– Итак, – сказал Славка, поводя глазами, – объясняю данный эффект дефектом нашего мироощущения.
"В стиле двадцать пятого отдела", – подумал Маэстро.
Все внимательно слушали. Ориентаторы иногда позволяли себе громкие слова. Это шло, вероятно, от начальника их прибористов – Иркина, прекрасного оратора и говоруна. Но то, что так начинали говорить, одновременно означало: ориентаторы абсолютно уверены в себе.
– На эту метку, – ткнул Славка в схему, – куча команд повешена. И мы считаем: они одновременно выполняются, но отчего? Я предлагаю мысленный эксперимент – растянуть мгновение.
Вокруг стояла настороженная тишина. Только с установщика с противоположного конца зала доносилось позвякивание.
– Сначала вырубился вычислитель. По выключению его автоматом переходим в индикаторный режим. А в индикаторном что? Соображаете? В индикаторном прёт сигнал с датчиков. И в этот момент – "выключение режимов", питание вырубается.
Вокруг одинаково молчали, мыслили. Славка сказал "растянуть" и многие перемножали миллисекунды допуска на скорость телеметрической протяжки. Противоречия не было.
– А мы говорим "мгновенно", – Славка улыбнулся. – Налицо эффект словоблудия, неправильного употребления слов. Доступно?
Славка победно поднял голову.
– Может такое быть?
Кругом молчали.
– Может, но маловероятно, – сказал Маэстро.
Но на него даже не взглянули. Славка, должно быть, подумал: "Прислали союзничка, с таким не соскучишься. А здесь раз не попал, другой – не по делу выступил и в осадок выпал. А ориентаторов уважали до сих пор". Остальные не знали Маэстро.
– Ладно, – ответил верзила. У него было грубое, точно вытесанное из камня лицо и очки, как на дровосеке. – А почему раньше такого не было?
– А кто сказал: не было?
Славка взглянул поверх голов, увидел рыжего телеметриста, кивнул ему.
– Ну, что, – спросил, улыбаясь, – принес народу показать "хвостики"?
В руках у телеметриста был кусок особенной тонкой ленты, похожей на папиросную бумагу, на которой писалась телеметрия.
– Нет, – помотал головою телеметрист, – здесь иное, какие там хвостики, целый драконий хвост. У ДУСов биения.
– Показывай.
Через ленту шла жирная, бьющаяся кривая.
– Нет, – отстраняясь, промолвил Славка, – этого не может быть.
Славка давно уяснил себе несложную истину, которую сформулировал себе так: "объект всегда прав". Сколько не повторяй, про себя или громогласно при всех: "Этого не может быть", ничего не изменится. Нужно действовать. Прежде всего найти ведущего. Именно он в подобной ситуации способен нанести наибольший вред: звонить в Красноград, информировать, жаловаться, порождая панику и суету. И будешь не столько работать, сколько отписывать и отвечать на звонки. Заблокировав ведущего, нужно было поспешить в архив – отобрать необходимую документацию. Ибо такова природа невезения – всё начинает работать против тебя. Затем собственно разбираться и между тем занять теоретика. Теоретик в подобной ситуации становился бельмом на глазу. Ещё вчера он искренне радовался: "прислали союзника", а теперь бы не поскупился, чтобы теоретика не было на ТП. Вадим ему, помнится, как-то сказал: слушаешь Зайцева, который вчера только с дерева слез. И получалось, что Зайцев – не тот, кому стоит в серьезном довериться. Возможно, он просто из разновидности графоманов теоретического плана и может только считать и катать теорию не по существу. Его следовало ограничить. И Славка сказал:
– Не суетись.
Теоретик теперь напоминал ему выпущенного из бутылки джина. Но стоял он с таким обречённым видом, что Славка сказал:
– Чего стоишь на расстоянии двух световых лет? Подойди.
– Не всё сразу, – выслушал он жалобы Маэстро, – впишем тебя в расчет. И ты не ходи коровой. Мог бы объяснить, что не на экскурсии. А ничего куклуксклановец?
Славке "гибрид" определенно нравился. Маэстро попробовал взглянуть его глазами, но ничего приятного не нашёл. Тело станции состояло из нескольких отсеков, пережатых фланцами. Высокий конус двигательной установки делал её похожей на маскарадного арлекина в остроконечном колпаке. Крышки датчиков выделялись алыми пятнами. Но как он не смотрел, станция не волновала.
– О чём вы говорили? – спросил он. – О каком хвостике?
– Да, так, пичок ночью прорезался на телеметрии, хвостик сигнала. И всё затормозилось. Разбирались.
– Совсем не спал?
– Подремал чуток перед оперативкой. Сидя… Ты мне ответь: кто сидя спит? Ну, стоя – слон, лошадь, а сидя? Должен же кто-нибудь сидя спать кроме меня?
– Слав, ты меня извини. Я, может, не во время и не то сказал.
– Очухался. За это полагается канделябром. Ты почаще молчи. Ты не знаешь политики.
Политика состояла не в том, что нужно что-то замазывать и скрывать. Когда бы такое имело место, получилось бы чёрт-те что. Политика состояла лишь в том, что следовало помнить массу особенностей и обстоятельств, записанных по разному поводу или нигде не записанных, оттого, что "гибрид" доводился на ходу.
Ведущий Лосев считал себя центром объектовой политики. В подобном качестве он был на ТП впервые. До этого приходилось ему бывать лишь помощником ведущего. Более того, в отсутствие Главного конструктора он целиком отвечал за объект. Он чувствовал себя пауком в полотне огромной производственной паутины. Он ощущал её малейшее колыхание, и наоборот – собственное шевеление отзывалось по стране: В Краснограде, Москве, на НИПах – Евпатории, Тбилиси, Улан-Удэ, Петропавловске-Камчатском. Любая их задержка меняла планы сотен людей. И сроки были астрономическими, планеты не станут ждать.
Мелкие заботы, "гордиевы" узелки приходилось рубить с плеча. Заболел сборщик – менялись смены; постановщика эксперимента из Академии Наук не пускали в МИК. Один из научных приборов станции прибыл в контейнере, опломбированном не по правилам. Следовало подготовить акт и решить вопрос о дополнительных испытаниях. Звонили из Краснограда, требуя объяснить ночную задержку, и всё, естественно, на высоких тонах. А теперь на проводе дежурный с КПП: корреспонденты приехали.
Приезд корреспондентов на запуск автомата был, если честно признаться, делом его рук. До этого "представителей органов пропаганды", как их именовали в переписке, допускали только на пилотируемые старты и никак не в МИК… Но этот пуск был для них необыкновенным, может одним из последних, и он сыграл ва-банк.
Готовящаяся в этот полёт станция значила для него многое. В отношении неё он чувствовал себя настоящим Папой Карло. Его "творчество" началось примерно полгода назад, когда Главный в обычном разговоре о дорабатываемом ракетном блоке вдруг спросил:
– А нельзя ли на него что-нибудь из готовенького?
И Лосев и предложил поставить "гибрид". Считали два варианта: к Венере и "Зондом" к предполагаемой планете, иначе в пустоту. Но Лосев не успокоился, издергал проектантов и баллистиков с экзотическим вариантом к троянским точкам, а Академия Наук просчитала пролёт над полярной областью Солнца, назвав его "Фаэтоном".
"Фаэтон", – морщился Лосев, – в этом вся Академия Наук. Это всё равно, что назвать себя умным и скромным. В КБ объекты называли попроще: "М" к Марсу, "В" к Венере, "МВ" – "гибрид" – к Марсу или Венере, доработанный вариант.
Лучше всего пустить было к Венере. Но венерианское стартовое окно не растянуть. А на этот раз из-за задержек в МИКе запасы были выбраны, шли, что называется, "на бровях".
Однако если основной вариант не выйдет, остаётся экзотика из запасных. А получится, грех не иметь под рукою пишущую братию. Но действуя подобным образом, он должен был скрывать свою инициативу. Главный не терпел "партизанских действий" у себя за спиной. Приехавшие журналисты напоминали теперь джина из бутылки. Он просил разместить их в городке, Ленинске, в часе езды до площадки. Он знал: они не успокоятся и терпеливо выслушивал дежурного. Иное волновало его, чутьем он чувствовал, что что-то в МИКе происходит без него. И посадив на телефон подвернувшегося проектанта, смотался на сборку узнать "как и что?"
Не застав ведущего, Славка расстроился. Знакомый проектант Взоров надрывался у телефона и на вопросы о Лосеве сделал несведущее лицо.
Тогда, чтобы не терять темпа, Славка махнул в архив.
В архиве работала Капитолина, тощая, словно высушенная здешним солнцем, с плоским скуластым лицом.
– Схема?.. Нет схем, – отрезала она.
– Как нет? – удивился Славка. – На них же написано: выдавать только по разрешению.
– Кем написано?
– Капитолина, не доводи до греха. Была служебная.
– Только и дел у меня – искать служебные.
– Где схемы, спрашиваю?
– Не ори.
– Побойся бога. Я ору?
– Надоели, сил нет. Отдала вашему Зайцеву. Говорят, он доктор наук. Так?
– А ты доктора ищешь? – теперь можно было на миг расслабиться. – Тебе, наверное, нужен врач?
– Заткнись, – отрезала Капитолина. – Так доктор он или нет?
– Ну, что ты, Капа, за человек? Мужчин запугиваешь.
– Мужчин, – она издевательски рассмеялась. – Мужчин… Трепачишки.
Держите меня. Только языком мелете.
– Зачем ему схемы выдала? Он же в схемах ни бум-бум.
Теперь они рассмеялись вместе.
– Доктор и ни бум-бум, – говорила сквозь смех Капитолина.
– Свернешь ты, Капочка, шею ради науки.
– И, правда, Славочка, ради науки я готова на всё.
То, что Маэстро не мыслил в схемах, было неверно. Он разбирался во многих вопросах. В Краснограде в отделе к нему обращалось множество людей. Как правило, в деле не основные, потому что основные не нуждались в помощи. К нему обращались многие и он старался помочь. Причем прибористов манила теория, наоборот, теоретиков привлекала практическая сторона. Обращавшимся казалось, что Зайцев знает и то, и сё, что он для них – сестра, точнее, братом милосердия. И сам он себя чувствовал в КБ, за отдельскими стенами и доброжелательством и опекой Вадима – в надёжной броне, а на ТП, на виду у всех, он был словно в открытом космосе в самодельном скафандрике.
Вид теоретика, "упершегося в схемы лбом" показался сходу забавным, и Лосев, увидев Маэстро, заулыбался.
– Над чем трудится теория? – спросил он.
– Да, вот, – поднял голову теоретик, – вроде схема неустойчива.
Лосев с трудом выбился в ведущие из конструкторов. Он не очень уважал теоретиков, считал: науке не место в конструкторском бюро. Ей место где-то на стороне, не здесь, где нужна четкость, а не размышления и научные общие споры уводили очень далеко.
Однажды в Москве, на высоком приёме, он видел, как к Главному подошёл известный артист и предложил тост за науку. Главный фамильярности не терпел, но к представителям искусства относился доброжелательно, как к детям. На этот раз он пить не стал, сказал:
– "За науку" не по адресу.
И кивнув в сторону теоретика космонавтики, добавил: "Это к нему".
– Как? – удивился народный артист.
– У вас, у артистов, – покачал головою Главный, – есть театры академические и театр транспорта. Мы в науке вроде театра транспорта.
Ведущий был с ним полностью согласен. Он ясно видел, что все эти звания в их области: академик, членкор и прочее – лишь дань уважения их технике. И теоретик, ковыряющийся в схемах, его рассмешил. Он мог бы отдать голову на отсечение, что схемы выверены. Но мысль – использовать теоретика – его позабавила.
– Что же ты не докладываешь? – сказал он при встрече Славке.
– О чём? – пялился тот на ведущего голубыми наивными глазами.
– Говорят, у вас схема неустойчива.
– Кто говорит?
– Твой коллега – Зайцев. По слухам, вами же распространяемым на площадке, доктор наук.
– Вот и разбирайтесь с доктором.
– А ты бы проверил.
– Нечего проверять.