- Скоро переход, - прошептала она в паузе между куплетами. Чуть наклонилась, перевернула страницу и показала пальцем. Едва началась джазовая часть, девушка отошла от пианино, распростерла руки в манере певичек ночных клубов. Двигались ее губы, морщился нос, в произношении появился южный акцент, она улыбалась во весь рот, отбрасывая голову назад при каждой высокой ноте, заламывала руки. От былого очарования не осталось и следа.
После джаза Вилли вновь заиграл Моцарта, и девушка обрела утраченную было непринужденность. Как она мила, подумал Вилли, когда та, опершись спиной о пианино и засунув руки в карманы, закончила песню.
- Дорогая, а есть у вас что-нибудь попроще? - спросил мистер Деннис.
- "Нежная Сью", "Городской разговор", ноты у меня с собой, но я могу…
- Прекрасно. Подождите нас, пожалуйста. Вилли, зайди ко мне на минутку.
Кабинет мистера Денниса представлял собой крохотную клетушку в глубине подвала. Зеленые стены украшали фотографии певцов и актеров. Единственная лампочка свисала с потолка.
- И что ты думаешь? - Он поднес зажженную спичку к остатку сигары.
- Ну, от блондинки толку не будет.
- Пожалуй, что нет. А рыженькая?
- Э… как ее зовут?
- Мэй Уинн.
Иногда произнесенное имя гулко отдается в сердце, словно крик в пустом зале. Вот и у Вилли от словосочетания "Мэй Уинн" по телу пробежала дрожь.
- Ну, и что ты о ней думаешь?
- А какая у нее фигура? - спросил Вилли.
- При чем здесь фигура? - Мистер Деннис погасил окурок. - Я спрашиваю о ее пении.
- Ну, я люблю Моцарта, - в голосе Вилли слышалось сомнение. - Но…
- Просит она немного.
- Немного? - Вилли не сразу понял о чем идет речь.
- Я о вознаграждении, Принстон. Если дать меньше, профсоюз выставит пикеты у моего заведения. Даже не знаю, что и делать. Может, Моцарта нам и не хватает. В нем есть новизна, лоск, привлекательность. Но с тем же успехом Моцарт может и разогнать публику… Давай посмотрим, как у нее с обычным репертуаром.
"Нежная Сью" удалась Мэй Уинн лучше, чем предыдущий джазовый кусок, возможно, потому, что ее не обрамляла музыка Моцарта. Было меньше вульгарных жестов, практически исчез южный акцент.
- Кто ваш агент, дорогая, Билл Мансфилд? - спросил мистер Деннис.
- Марти Рубин, - выдохнула Мэй.
- Вы можете начать в понедельник?
- А можно? - ахнула девушка.
- Вот и чудесно. Покажи ей, где у нас что, Принстон. - И мистер Деннис удалился в кабинет. Вилли Кейт и Мэй Уинн остались вдвоем меж искусственных пальм и кокосовых орехов.
- Поздравляю, - Вилли протянул руку, и девушка быстро пожала ее.
- Спасибо. Как я? Убила Моцарта, да?
Вилли надел галоши.
- Где бы вы хотели перекусить?
- Перекусить? Я буду обедать дома, благодарю вас. А разве вы не собираетесь показать мне клуб?
- А что тут показывать? Ваша артистическая вон там, за зеленой занавеской, напротив женского туалета. Это чулан, без окна и умывальника. Мы выступаем в десять, двенадцать и два. Вы должны приезжать в половине девятого. Вот и все. - Он встал. - Вы любите пиццу?
- Почему вы хотите пригласить меня на обед? Это совсем не обязательно.
- Потому что в эту минуту у меня нет более сокровенного желания.
Глаза Мэй Уинн изумленно раскрылись. Вилли взял ее под локоток.
- Так мы идем, да?
- Мне нужно позвонить. - Девушка позволила увлечь себя к двери.
Они отправились в "Луиджи", маленький, ярко освещенный ресторанчик, со столиками в отдельных кабинках. После пронизывающей сырости улицы тепло и ароматные запахи итальянской кухни казались особенно приятными. Мэй Уинн так и села в пальто. Вилли удивленно уставился на нее.
- Ради Бога, снимите пальто.
- Не хочу. Мне холодно.
- Неправда. Это самый жаркий и душный ресторан Нью-Йорка.
Мэй неохотно поднялась, словно ее принуждали к стриптизу.
- Я начинаю думать, что вы глуповаты… Ну, - она покраснела, - перестаньте так смотреть на меня.
Вилли остолбенел. Фигура Мэй Уинн, в облегающем платье из лилового шелка, с тонким серым ремешком, была очень хороша. Смутившись, она села, сдерживая смех, чтобы не обидеть Вилли.
- Ну и фигурка у вас. - Вилли устроился рядышком. - Я-то подозревал, что у вас слоновьи бедра или совсем нет груди.
- Жизнь научила меня не искать работу и друзей с помощью моей фигуры, - ответила Мэй. - Иначе от меня требуют то, чего я не могу дать.
- Мэй Уинн, - нараспев произнес Вилли. - Мне нравится это сочетание.
- Вот и хорошо. Я долго билась над ним.
- Так это не ваше имя?
- Извините, но разговор у нас какой-то странный. Почему вы допрашиваете меня?
- Извините.
- Я вам скажу, хотя обычно этого не делаю. Меня зовут Мария Минотти.
- О! - Вилли взглянул на официанта с подносом спагетти. - Так вы здесь, как дома.
- Несомненно.
Итальянское происхождение Мэй Уинн вызвало у Вилли сложные чувства: облегчение, радость и разочарование. Пропала таинственность. Певичка ночного клуба, исполняющая арию Моцарта и понимающая, о чем поет, казалась чудом, ибо в обществе, к которому причислял себя Вилли, знакомство с оперой являлось признаком благородного происхождения, для всех, кроме итальянцев. Итальянская певичка стояла гораздо ниже на ступенях социальной лестницы и теряла свою исключительность. Вилли знал, как вести себя с такими, как Мария Минотти. Обычная певичка, пусть даже и хорошенькая. Никаких серьезных намерений. Он понимал, что никогда не женится на итальянке. Они же бедные, грязные, вульгарные и католики.
Но это отнюдь не означало, что ему не удастся поразвлечься. Наоборот, заранее зная исход, он мог чувствовать себя гораздо уверенней.
Мэй Уинн пристально наблюдала за Вилли.
- О чем вы думаете?
- Только о вас.
- Вы действительно Виллис Севард Кейт?
- Да.
- И вы - отпрыск старинного, знатного рода?
- Самого старинного и самого знатного. Моя мать - из Севардов, Севардов с "Мэйфлауэра". Мой отец, правда, не так знаменит, его предки прибыли сюда лишь в 1795 году.
- О, пропустили революцию.
- И намного. Обычные иммигранты. Мой дед, однако, шагнул повыше, став главным хирургом в больнице, и вообще светилом в этой области.
- Ну, Принстон, - девушка рассмеялась, - вероятно, мы не подойдем друг другу. Раз уж мы заговорили об иммигрантах, мои родители приехали в Америку в 1920 году. У моего отца фруктовая лавка в Бронксе. Мать едва говорит по-английски.
Принесли пиццы, пышущие жаром лепешки с сыром и томатным соусом. Мэй вырезала треугольный кусок, скатала его кончиками пальцев, откусила.
- Мамина пицца гораздо лучше. А я, кстати, готовлю самую вкусную пиццу в мире.
- Вы пойдете за меня замуж?
- Нет, вашей матери это не понравится.
- Отлично, значит, мы понимаем друг друга. Позвольте тогда признаться, что с каждой минутой я все сильнее влюбляюсь в вас.
Лицо девушки внезапно затуманилось.
- Это запрещенный удар.
- Я не хотел вас обидеть.
- Сколько вам лет? - спросила Мэй.
- Двадцать два. А что?
- Вы кажетесь моложе.
- У меня детское лицо. Я думаю, что меня не пустят в кабину для голосования до семидесяти лет. А сколько вам?
- Я еще не голосую.
- Вы обручены, у вас есть ухажер или кто еще?
Мэй закашлялась.
- Ну?
- Давайте лучше поговорим о книгах. Вы же учились в Принстоне.
Они поговорили, не забывая о вине и пицце. От современных бестселлеров, о существовании которых Мэй хотя бы слышала, Вилли скоро перешел к своим любимым писателям восемнадцатого и девятнадцатого веков, и девушка совсем сникла.
- Диккенс! - благоговейно восклицал Вилли. - Будь у меня хоть капля решительности, я бы провел всю жизнь, изучая и комментируя творчество Диккенса. Он и Шекспир останутся, даже когда английский станет таким же мертвым языком, как и латынь. Вы знакомы с его произведениями?
- Я прочитала только "Рождественскую песнь".
- О!
- Послушайте, я окончила только среднюю школу. В магазинчике дела идут плохо. А нужно покупать платья и чулки, да и есть тоже надо. Поэтому я пошла работать. Пару раз я бралась за Диккенса. Но он как-то не лезет в голову, когда проведешь весь день за прилавком.
- Когда-нибудь вы полюбите Диккенса.
- Надеюсь. Я думаю, что Диккенс особенно хорош в сочетании с десятью тысячами долларов в банке.
- У меня нет ни цента.
- Зато есть у вашей мамы. Это одно и то же.
Вилли откинулся на спинку сиденья и закурил.
- Действительно, любовь к искусству - удел праздных, но это не умаляет достоинств искусства. Древние греки…
- Не пора ли нам? Я должна порепетировать сегодня вечером, раз уж получила работу.
На улице лил дождь. Неоновые огни вывесок отбрасывали синие, зеленые, красные блики на мокрую мостовую. Мэй протянула руку.
- До свидания. Спасибо за пиццу.
- До свидания? Я отвезу вас домой на такси.
- Мой мальчик, такси до Хонивелл-авеню в Бронксе обойдется вам в пять долларов.
- У меня есть пять долларов.
- Нет, благодарю. Меня вполне устраивает подземка.
- Ну, давайте поедем на такси до станции.
- Такси! Такси! А для чего бог дал вам ноги? Проводите меня до Пятидесятой улицы.
Вилли вспомнил, как восхищали Джорджа Мередита прогулки под дождем, и перестал настаивать на такси. Певичка взяла его под руку. Шли они не спеша, капли дождя падали на их лица и скатывались на одежду. Тепло, идущее от ладони Мэй, растекалось по всему телу Вилли.
- Действительно, прогулки под дождем не лишены прелести, - изрек он.
Мэй искоса взглянула на него.
- Вы так не думали бы, если б шли один, Принстон.
- Еще бы. Это ваша первая работа?
- В Нью-Йорке, да. Я пою только четыре месяца. Много выступала в дешевых ресторанчиках в Нью-Джерси.
- И как принимали Моцарта в Нью-Джерси?
Мэй пожала плечами.
- Я обходилась без него. Там думают, что "Звездная пыль" такая же классика, как Бах.
- Кто написал английский текст? Вы сами?
- Мой агент, Марти Рубин.
- Слова ужасные.
- Напишите лучше.
- И напишу. - Они пересекли Бродвей. - Сегодня же.
- Это шутка. Я не смогу вам заплатить.
- Вы уже заплатили. Никогда в жизни Моцарт не доставлял мне такого наслаждения, как сегодня.
Мэй отпустила его руку.
- Не надо. Я не люблю лести. Я сыта ею по горло.
- Иногда, скажем, раз в неделю, я говорю правду.
Мэй посмотрела ему в глаза.
- Извините.
Они остановились у газетного киоска. Мимо сплошным потоком шли пешеходы.
- Благодарю вас за обед, - Мэй повернулась к Вилли. - До понедельника.
- А раньше мы не увидимся? Я позвоню. Какой у вас телефон?
- У меня нет телефона, - Вилли поморщился. Мэй Уинн таки принадлежала к самым низким слоям общества. - В крайнем случае можно звонить в кондитерскую, она в соседнем доме, и меня позовут.
- А если возникнет этот случай? Дайте мне телефон кондитерской.
- В другой раз, - она кокетливо улыбнулась. - До понедельника мы все равно не увидимся. Буду готовиться к выступлению. До свидания.
- Наверное, я наскучил вам разговорами о книгах, - Вилли пытался оттянуть расставание.
- Нет, вы меня развлекли, - помолчав, она протянула руку. - За сегодняшний день я узнала много интересного.
Мэй спустилась по ступенькам и затерялась в толпе. Вилли пошел в "Таити" с таким ощущением, будто родился заново. Нью-Йорк, с его яркими ресторанными вывесками и мчащимися такси, казался ему таким же прекрасным и загадочным, как Багдад.
В три часа ночи мать Вилли открыла глаза. Ей снилось, будто она в оперном театре. Прислушиваясь к звукам музыки, она вдруг поняла, что слышит ее наяву: любовная песня Керубино доносилась из комнаты Вилли. Она встала, накинула синее шелковое кимоно, прошла в комнату сына.
- Вилли, дорогой… Пластинки, в такой час?
Вилли сидел у проигрывателя с блокнотом и карандашом в руках. Виновато взглянув на мать, он нажал кнопку "стоп".
- Извини, мама. Не думал, что разбужу тебя.
- Что ты делаешь?
- Хочу украсть у Моцарта пару нот для нового номера.
- Какой нехороший мальчик, - она всмотрелась в лицо сына и решила, что возбуждение его вызвано творческим порывом. - Ты обычно ложишься спать, когда приходишь домой.
Вилли поднялся, положил блокнот на стул, зевнул.
- Я как раз подумал об этом. Устал. А Моцарт подождет до утра.
- Хочешь стакан молока? Мартина испекла изумительный шоколадный торт.
- Я уже съел кусок. Извини еще раз, что разбудил тебя. Спокойной ночи.
- Ты решил украсть прекрасный фрагмент. - Она подставила Вилли щеку для поцелуя.
- Лучше не придумаешь, - поддакнул Вилли, закрывая за ней дверь.
Мэй Уинн пела в "Таити" три недели. Ее Моцарта приняли хорошо. С каждым вечером она держалась на сцене все раскованнее, в движениях появилась плавность, исчезли лишние жесты. Марти Рубин, агент и учитель Мэй, приходил несколько раз в неделю послушать ее. После выступления они не меньше часа обсуждали его за столиком или в артистической. Тридцатипятилетний Марти, низенький, полный, в очках с очень толстыми стеклами без оправы, одевался по последней бродвейской моде, носил пиджаки с подложными плечами и широкие брюки, но предпочитал спокойные тона, серые или коричневые. Вилли несколько раз мимоходом говорил с ним. Он не сомневался, что Рубин - еврей, но не видел в этом ничего предосудительного. Вилли нравились евреи за их сердечность, юмор, деловую хватку. В то же время в пригороде, где он жил, дома евреям не продавали.
За исключением бесед с Рубином, все время между выступлениями Мэй проводила с Вилли. Обычно они сидели в артистической, курили и разговаривали. Говорил, в основном, Вилли, а Мэй слушала, ограничиваясь редкими репликами. Спустя несколько вечеров, Вилли уломал Мэй встретиться с ним днем. Он повез девушку в Музей современного искусства, но экскурсия завершилась провалом. В ужасе смотрела Мэй на шедевры Дали, Шагала, Челищева, а затем на нее напал безудержный смех. Более удачным стало посещение "Метрополитена". Ей очень понравились Ренуар и Эль Греко. Она заставила Вилли пойти туда еще раз. Тот оказался хорошим экскурсоводом.
- Неужели всему этому вас научили в колледже за четыре года? - спросила Мэй, когда Вилли познакомил ее с творческой карьерой Уистлера.
- Не совсем. Мама водит меня по музеям с шести лет. Она у меня меценат.
- О, - только и ответила Мэй.
Вилли скоро получил телефонный номер кондитерской в Бронксе, они перешли на ты и продолжали встречаться, после того как Мэй закончила выступления в "Таити". Шел апрель. Они гуляли по зазеленевшим паркам, обедали в дорогих ресторанах, целовались в такси. Вилли дарил ей фарфоровых кошечек, плюшевых медвежат и цветы, много цветов. Он сочинил несколько плохоньких сонетов. Мэй взяла их домой и перечитывала снова и снова, роняя на бумагу теплые слезы. Никто еще не писал ей стихов.
В самом конце апреля Вилли получил повестку из призывного пункта, приглашающую его на медицинский осмотр. Он вспомнил о том, что идет война, и, не откладывая, отправился на базу подготовки офицеров военно-морского флота. Его приняли в Училище подготовки резерва. Занятия начинались в декабре. Таким образом он выскользнул из когтей армии и получил длительную отсрочку.
Миссис Кейт, однако, восприняла его зачисление в училище как трагедию. Она метала громы и молнии в адрес волынщиков из Вашингтона, которые так затянули войну. Она все еще верила, что война закончится до того, как Вилли наденет форму, но у нее не раз холодело сердце при мысли о том, что ему придется-таки отправиться за океан. Советуясь с влиятельными друзьями, она всякий раз отмечала странную холодность в собеседнике, стоило ей заикнуться о тепленьком местечке в Штатах для Вилли. Она решила сделать все, чтобы последние месяцы свободы стали для Вилли лучшими в его жизни. Мэй Уинн занималась тем же, но без ведома миссис Кейт, вообще не подозревавшей о существовании девушки. Миссис Кейт заставила Вилли бросить работу и увезла его, вместе с согласным на все доктором, в Мексику. Вилли, которому скоро наскучили сомбреро, яркое солнце и оперенные змеи, вырубленные на разрушающихся пирамидах, тратил деньги на телефонные разговоры с кондитерской. Мэй ругала его за расточительность, но ее радостный голосок служил достойной наградой. Кейты вернулись в июле и сразу же поехали на Род-Айленд. С десяток раз Вилли вырывался в Нью-Йорк под надуманными предлогами. Осенью Марти Рубин организовал Мэй гастроли по ночным клубам Чикаго и Сент-Луиса. Она вернулась в ноябре, и Вилли провел с ней три счастливых недели. Он проявлял чудеса изворотливости, достойные отдельной книги коротких рассказов, придумывая объяснения частых отлучек из дому.
О женитьбе не было и речи. Иногда Вилли задумывался, а почему она не касается этой темы, но радовался тому, что их отношения не шли дальше страстных поцелуев. Он рассчитывал, что роман растянется еще на четыре месяца его пребывания в училище. А потом он уйдет в море - весьма удобный и самый безболезненный финал их любви. Ему импонировало изящество, с которым он вел интригу, выжимая из нее максимум развлечений при минимальных обязательствах. Он гордился тем, что не пытался соблазнить Мэй. Правильная линия поведения, решил он, заключалась в том, чтобы наслаждаться живостью и возбуждением, которые дарило общество девушки, не наживая себе неприятностей. Действительно, он выбрал достаточно правильный курс, но особой его заслуги в этом не было, потому что основывался он на трезвом подсознательном расчете: на его домогания Мэй могла ответить отказом.
3. Курсант Кейт
Второй день Вилли Кейта на флоте едва не стал его последним днем и на военной службе, и на земле.
Утром, в метро, когда он ехал на Бруклинскую военно-морскую базу, Кейт почувствовал, что синяя форма младшего матроса привлекает внимание. То обстоятельство, что ему предстояло проверить частоту пульса и степень искривления позвоночника, не портило удовольствия, которое доставляли взгляды стенографисток и учениц старших классов. Вилли собирал дань, положенную тем, кто штурмовал Соломоновы острова. В мирное время у него не было причин завидовать матросам из-за их формы, но теперь брюки клеш стали едва ли не самыми модными.