Был еще озорной Энрике, девятнадцатилетний испанец, неутомимый, как щенок, гоняющийся за теннисным мячом, так что когда наше развлечение - я, так сказать, бросал палку, а он приносил, я бросал - он приносил, я бросал - он приносил… - подошло наконец, с точки зрения обессилевшего хозяина щенка, то есть меня, к давно ожидаемому завершению, этот мальчишка с гримасой чисто собачьей неблагодарности спросил: "Может, еще?"
И был еще Барри, тот самый скуйлеровский Барри, которого я случайно встретил на выставке Фрэнсиса Бэкона в Малом дворце и который, оказавшись при деньгах, угостил меня первоклассным обедом в трехзвездочном "Гран-Вефур"; на эту любезность я мог ответить ему единственным доступным мне способом. Тяжек секс, виновато сострил ничуть не смущенный Барри, этот юродивый умник: "Когда я был в твоем возрасте, золотко, я просыпался вялый, но с напряженным членом; теперь я просыпаюсь окостеневший, а вот член у меня совсем вялый". (Как я узнал, впрочем, авансы, которые он делал Скуйлеру двадцать лет назад, тот решительно отклонил.)
Был Итало, двадцатисемилетний итальянец, с мелодраматически раздувающимися ноздрями, с кокетливыми завитками волос на висках и черной как вороново крыло челкой, которая каждые пять минут падала ему на глаза, с гладко выбритым лобком, странно привлекающим взгляд, и с коллекцией фотографий фон Гледена в потайном ящике комода. Был Поль, которому только что сравнялось двадцать, хрупкий, боящийся щекотки, который постоянно грыз ногти и так же не знал, что делать со своей сексуальностью, как я в шестнадцать лет. Приведя его к себе в "Вольтер", я осторожно, как стеклодув из Мурано, брал в рот его красноватый член, чтобы не дать пролиться слезам, которые висели на ресницах его блестящих глаз. Был богач Самнер сорока двух лет, рантье из Бостона, с беленьким карликовым пуделем, который изящно бегал вокруг нас, как маленькая балерина на пуантах. Хоть Самнер и был из тех презираемых мною американцев, которые смотрят на Париж только как на место развлечений, я был не в силах противиться двойному соблазну: он не только жил в отеле, где умер Уайльд, но занимал номер Мистингет со стеклянной кроватью в стиле ар-деко.
Секс с ним был еще более тяжек, чем с Барри, и я, наверное, уснул бы, если бы меня не развлекали бесчисленные отражения в стекле Лолиты - пуделя, осторожно принюхивавшегося к кровати, - и не увидел бы, как Самнер надевает перед сном кокетливую маску (для борьбы с морщинами) и натягивает на волосы сеточку. И был Дидье, наконец-то мой собственный Дидье, потрясающий двадцатидвухлетний атлет, хоть и излишне, на мой взгляд, увлекавшийся татуировкой. Боже мой, что это был за акробат! Сначала он, обнаженный, стоял передо мной вполоборота, так что член и яички не были видны, - образец порочного бодлеровского юноши. Потом на постели изгибался так, что бедра оказывались выше головы, а ягодицы расходились в стороны, напоминая высокоскулое лицо Джин Тирни, и обвивал ногами шею; округлые грибочки его яичек выглядывали при этом так соблазнительно, что вам хотелось обвязать эту прелестную безделушку нарядной розовой бархатной ленточкой.
И наконец с неожиданной, почти материнской нежностью (чего, казалось бы, от него и ожидать нельзя), он привлекал меня к себе, так что мы оказывались в позе soixante-neuf и мой член, как градусник, оказывался у него во рту, а его - у меня, словно наши тела были смежными элементами пазла или набором для любовного самообслуживания.
На протяжении этого деятельного периода где меня только не трахали: на брошенных на голый пол грязных (а иногда и дырявых) надувных матрасах; на двуспальных хабитатовских кроватях с элегантными покрывалами и тремя симметрично лежащими замшевыми подушками - серой, бежевой и желтой; на узеньких койках в углу комнаты общежития; в ваннах, на коврах, в кровати, как я уже упоминал, Мистингета; под старой-старой афишей с изображением мрачного Джимми Дина на залитой дождем улице Нью-Йорка; на нижней полке в каюте баржи, пришвартованной на Сене рядом с мини-статуей Свободы; на огромной резной кровати в форме лодки, над полированным изголовьем которой блестело большое черное распятие; один раз даже в гамаке; с полдюжины раз на том орудии пытки, которое получается, если в номере отеля сдвинуть вместе две односпальные кровати; на софе, сделанной - подумать только! - из турецких седельных сумок (ах, как же это было безумно увлекательно!); на множестве самых обыкновенных соф; на жесткой медной кровати - к ее шарикам были привязаны мои запястья и лодыжки, - вроде той, на фоне которой Лиз Тейлор в шелковом неглиже снялась для афиши фильма по Теннесси Уильямсу; и, как на последнем прибежище, на моей собственной уютной постельке в номере "Вольтера".
И здесь, читатель, заканчивается мой рассказ - более или менее. Прошло ровно пятьдесят шесть дней с тех пор, как я его начал, - первым днем был тот, что наступил после ночи с Дидье, а сегодня - пятьдесят седьмой. Когда я закончу те несколько абзацев, что мне требуются для завершения работы, я отправлю рукопись своему кузену Деннису. Доверять ее Мику я не стану: насколько я его знаю, он первым делом подвергнет текст радикальному "творческому" редактированию, особенно те части, которые содержат его собственный портрет. Нельзя передать рукопись и моим родителям: как большинство приличных людей, они с ужасом смотрят на гомосексуальность, воспринимая ее как всего лишь менее злокачественную разновидность СПИДа. Для них я, как гей - а что я отношусь к таковым, они, должно быть, понимают, - уже являюсь носителем этой ужасной болезни, которая еще просто не проявилась зримо. Нет, как я написал в самом начале своих воспоминаний, только Деннису решать, опубликует он рукопись или нет. Для него это не будет легким решением. В конце концов, он сам играет в книге яркую эпизодическую роль под собственным именем (и хотелось бы мне, чтобы он не прибег к цензуре в том, что касается описания нашей с ним встречи); это означает, что если книга выйдет, то и самому Деннису придется выйти из тени. Таким образом, если такое и случится, то может случиться не скоро.
Я все еще преподаю в "Берлице", но, за исключением того, что школа дала мне кое-какой материал для написания книги, теперь она остается для меня лишь источником заработка. Конечно, Скуйлер, неизбежный незаменимый Скуйлер, никуда не делся; он попрежнему царствует среди учителей, многих из которых уже не знает, которые не знают ничего о нем и даже не знакомы со словом "дуайен". "Скуйлер, - говорю я себе, глядя на него, - уж ты-то по крайней мере никогда не меняешься". Ах, если бы только это постоянство, эта неизменность, физическая и умственная целостность могли передаться нам, остальным! Доброе здравие, к несчастью, не бывает заразным, и это, пожалуй, то, чего больше всего недостает миру.
Фери исчез окончательно. Во Франции ли он? Жив или умер? Никто не может мне этого сказать. Ральфа Макавоя тоже нет. Вот так - сегодня рядом, завтра - неизвестно где. (Стыдно признаться, но, как бы искренне я ни жалел о его исчезновении и ни беспокоился о его здоровье, меня огорчает тот факт, что теперь я уже никогда не узнаю, насколько хорош он был в постели.) Как сообщил мне Скуйлер, Питер, шумный американец с бритой головой, которому всегда так везло на лучших парикмахеров и булочников в Париже, вернулся в Штаты и постригся в какой-то католический монастырь в Нью-Гемпшире. Зловещий знак, мне кажется…
Мы с Миком продолжаем видеться. Иногда, когда он слишком плохо себя чувствует, чтобы отправиться на одно из все более частых собраний своего общества - они происходят то в обветшалой церкви, то в молодежном клубе какого-нибудь окраинного arrondissement! с двузначным номером (каждый раз, когда я сопровождаю туда Мика, мне кажется, что нам приходится все больше и больше удаляться от центра города), - он приглашает меня в свою квартиру на рю Дагерр. Мы гасим свет, зажигаем две свечи и ставим их на пол - так, чтобы случайно не задеть, - включаем телевизор (французское телевидение отвратительно, но какая разница); Мик растягивается на животе на софе, поставив свою тарелку рядом на полу, а я кладу ноги на его все еще удивительно сексуальную задницу, и так мы с ним всхлипываем под какую-нибудь древнюю мелодраму с Габи Морлей или дублированный документальный фильм Би-би-си об осиротевших детенышах орангутанов.
Мик, хоть и угасает, все еще не отдает Богу душу. Он однажды привел мне слова мадам дю Барри, сказанные на эшафоте: "Еще несколько секунд, палач, пожалуйста!" Даже под сенью гильотины жизнь лучше, чем смерть.
Что касается меня, то единственное, что мне остается, - это ждать неизбежного. Я могу себе представить, что меня ожидает, но, как ни странно, страха не испытываю: в конце концов, я сам напросился. Моя жизнь до сих пор настолько во многом была фальшивкой, что я, пожалуй, готов приветствовать даже смертельную дозу реальности.
Если вы сочтете, что в это трудно поверить, знайте, что в самый разгар моего сексуального загула, моего праздника либидо я позволил себе осознать последствия риска, на который я вполне сознательно шел.
Мой образ жизни уже тогда был таков, что нельзя было сомневаться в его окончательном исходе. Бывали ночи, когда удовлетворив с моим партнером, кем бы он ни оказался, взаимную страсть, - я, не в силах уснуть, продолжал наслаждаться видом нагого тела рядом со мной, вдыхал запах подмышек, проводил пальцем по влажным, пахнущим дерьмом волосам промежности, гладил съежившийся после соития член и ощущал его усталую реакцию на мое прикосновение, - вот в такие ночи я ловил себя на том, что прокручиваю в голове хронологию своих тайных удовольствий, пытаясь создать генеалогическое древо своих партнеров и гадая (некоторые предположения у меня имелись), кто из них, как карточный шулер, вытащит из рукава туза пик - туза СПИДа.
Это занятие, конечно, было обречено на неудачу. Мне все время вспоминается танго, жестяное звучание которого я так часто слышал из дешевых динамиков "Соледад" (туда на дискотеку меня водил Фери). Это была банальная медленная мелодия, редко выпадавшая в заранее заданной последовательности номеров, известной мне так же хорошо, как содержание надоевшей долгоиграющей пластинки. Называлось оно "Буэнас ночас, Буэнос-Айрес" и рассказывало о том, как одинокий моряк вспоминает всех женщин, с которыми спал в этом городе, гадая, которая из них родит ему сына, чтобы имя его осталось жить, когда сам он погибнет, как это неизбежно случится, в море. Я вспоминаю, как сравнивал себя с этим моряком, находя большое сходство, за исключением того, что это я был - в этом не приходилось сомневаться - оплодотворен (уверяю вас, читатель, что это слово я выбирал с большой тщательностью). Этого моряка я напоминаю еще и тем, что не испытываю абсолютно никакого раскаяния.
Итак, Ким, Эдуард, Дидье, Гаэтан, Барбе, Mes semblables, mes freres, все вы, члены единственного сообщества, единственной семьи, единственного братства, к которому я когда-либо принадлежал или мечтал принадлежать, все вы, с кем я имел честь делить восторги и страдания, величие и унижения гомосексуальности, позвольте мне по-братски приветствовать вас, кто бы вы ни были.
Я не хочу умирать - естественно, не хочу, - но, если уж придется, я теперь знаю, что буду горд, что не испытаю ни малейшего стыда за то, что умру от AIDS.
Нет, не так: я буду горд, что умру от СПИДа.
Примечания
1
Шарль Бодлер - французский поэт, предшественник символизма. В сборнике "Цветы зла" анархическое бунтарство, тоска по гармонии сочетаются с признанием непреодолимости зла, эстетизацией пороков большого города.
2
Т.С. Элиот - известный англо-американский поэт, литературный критик, культуролог, лауреат Нобелевской премии по литературе.
3
Скатология - наука об изучении экскрементов.
4
Вуайеризм - получение сексуального удовольствия от подглядывания за раздетым объектом сексу-ального интереса.
5
Эксгибиционизм - половое удовлетворение, получаемое при публичном обнажении половых органов.
6
Солитер - карточная игра, предусматривающая раскладывание карт по цвету масти.
7
boulangeries (фр.) - булочная.
8
pains aux raisins, croissants au chocolat (фр.) - булочки с изюмом, круассаны с шоколадом.
9
steak tartare (фр.) - бифштекс по-татарски. Блюдо, состоящее из сырого мяса с пряностями.
10
bien cuit (фр.) - хорошо прожаренный.
11
complement vide (фр.) - совершенно пуста.
12
pot au feu (фр.) - мясо в горшочке.
13
casier (фр.) - вместилище.
14
Дуайен - глава дипломатического корпуса, старший по рангу и по времени аккредитации в данной стране дипломатический представитель.
15
Четвертое июля - День независимости, основной государственный праздник США.
16
mersi, s’il vous plaot, ca va (фр.) - спасибо, прошу вас, как дела.
17
mystere (фр.) - тайна.
18
Роберт Мэпплторп - культовый гей-фотограф (умерший от СПИДа).
19
Джим Моррисон - американский эстрадный певец 1960-х гг., кумир подростков. Вэн (Джордж Айвен) Моррисон - известный ирландский рок-вокалист и мультиинструменталист.
20
Мик Джаггер - известный английский рок-музыкант.
21
pissotieres (фр.) - мужские общественные туалеты
22
Jardin des Tuileries - сад Тюильри.
23
raison d’etre (фр.) - причина прихода.
24
Знаменитый художник Сальвадор Дали создал несколько изысканных предметов мебели.
25
piano (ит.) - тихо.
26
dramatis personae(лат.) - действующие лица.
27
cheveux ‘anges (фр.) - волосы ангела.
28
Игра слов: "scratch pad" по-английски и "сверх-оперативная память", и "подушка для сатаны".
29
Votre nom, s’il vous plaot, Ouvres vas cahiers a la page vingt-huit (фр.). - "Назовите, пожалуйста, свою фамилию", "Откройте свои учебники на странице 28".
30
Персонаж фильма С. Кубрика "Доктор Стрейнжлав, или Как я научился не волноваться и полюбил бомбу", ученый с милитаристскими и нацистскими взглядами.
31
Роберт Редфорд - известный голливудский киноактер.
32
bite (англ.) - укус
33
34
Жан Луи Форен - французский живописец, график, гравер, карикатурист.
35
les belles caissieres (фр.) - прекрасные кассирши.
36
Колетт (Габриэль Сидони) - французская писательница, в произведениях которой изображается, среди прочего, жизнь рантье, артистической богемы, дам полусвета.
37
steak frites, petit camembert (фр.) - бифштекс с жареным картофелем, небольшой камамбер.
38
bonne famille (фр.) - хорошая семья.
39
faux pas (фр.) - промах.
40
Рита Хейуорт - американская танцовщица и актриса.
41
Энди Уорхол - американский художник и кинорежиссер, один из мэтров поп-арта.
42
Je suis tres, tres desole (фр.). - Я ужасно, ужасно огорчен.
43
Джон Траволта - известный актер театра и кино.
44
je ne sais quoi (фр.) - то, чем я не являюсь. je sais tres bien quoi - то, чем я очень даже являюсь.
45
Жан Кокто - французский писатель, художник, театральный деятель, кинорежиссер и сценарист.
46
Regarde les tantes!(фр.) - поглядите-ка на педиков!
47
Sales pedes!(фр.) - грязные подонки!
48
Мадлен - сорт печенья.