- Теперь самое главное, - переводчик приблизил свои губы к самому уху Слободы и зашептал: - Кличка предателя у немцев "Улан", а фамилия…
Услышав ее, пограничник сгреб Сушкова за грудки и встряхнул:
- Ты… Ты как это?! Ты!..
- Молчи! - отрывая его руки от себя, простонал тот. - Я сам чуть ума не лишился. Сейчас главное, чтобы это не умерло вместе с нами, дошло до наших. Предупреди того, кому передашь, что на старые явки ходить опасно, боюсь, за мной следили.
Обессиленно отвалившийся на спину пограничник молчал: слишком неожиданным оказалось все свалившееся на него здесь, в камере смертников тюрьмы СД. Он не мог, не хотел верить, но с другой стороны, зачем Сушкову лгать, если он сам стоит на краю могилы, какой резон? Человек, видимо, действительно узнал, а его законопатили сюда и убьют, чтобы тайна умерла вместе с ним. Ну нет, не дождетесь…
Но тут же он остановил себя - отсюда еще никто не выходил живым, поэтому немцы ничем не рисковали, посадив в камеру смертников возможного обладателя тайны. Он, Семен Слобода, горько прав, сказав, что труп доверяет тайну трупу - какой прок от их тихого ночного разговора, кому он, в свою очередь, передаст страшное знание и дойдет ли оно вообще до наших, а если и дойдет, то когда?
Кому сказать - Ефиму? Тому тоже осталось день-другой, да и сам Семен должен считать последние часы. Что же делать, как быть? Хочется разбежаться и разбить голову о стену, чтобы не звучал в ушах шепоток переводчика, рассказывающего о страшных вещах.
Чернов - секретарь подпольного райкома, это пограничник знал. Он не отправит работать в подполье, да еще среди немцев, неизвестного человека, а по сему приходится верить рассказанному Дмитрием Степановичем, как бы страшен и горек ни был его рассказ. Но что же делать, что?!
- Не выйдет отсюда никто, а помирать мне теперь еще страшнее будет, - снова повернувшись на бок и оказавшись лицом к лицу с переводчиком, сказал Семен. - Теперь и я стану мучиться, что не могу передать.
- Мы советские люди, - веско сказал в ответ Сушков. - Передашь другому, тому, кому веришь. Кто-то же выйдет отсюда когда-нибудь? Я же сказал: не навечно здесь немцы! Может, выпустят кого или сунут в нашу камеру по ошибке…
- Какая ошибка?! - чуть не заорал Слобода, в Дмитрию Степановичу вновь пришлось зажать ему рот.
Успокоившись, пограничник шепнул:
- У них в этом отношении ошибок не случается. Если и сунут кого зря, то так же и кончат, как нас, чтобы ничего не вынес отсюда в другие камеры или на волю. Тут даже перестукиваться не с кем! Так все сделано, что кругом тебя пустота, а в ней только немцы! Мы же смертники, уже покойники, а рассуждаем, как живые!
- Неужели я ошибся в тебе? - грустно сказал Сушков и отвернулся.
Слобода тоже отвернулся и засопел, глядя на лохмы давно не стриженных волос Ефима. Он был недоволен собой, состоявшимся разговором и Сушковым. Впрочем, и тот, скорее всего, недоволен.
Поговорили, называется, поделились…
* * *
Предъявив часовому пропуск, Клюге спустился по щербатым ступеням, ведущим в подвальное помещение тюрьмы. Там пахло сыростью и мышами, запах раздражал, и хотелось скорее миновать лестницу, пройти знакомым коридором с серыми, плохо оштукатуренными стенами, спуститься по еще одной лестице и открыть двери специального кабинета, где ждал Канихен.
Внизу, у поворота коридора, еще один вооруженный эсэсовец вновь проверил у него пропуск и молча посторонился, пропуская шарфюрера. Вот и дверь. Нажав кнопку звонка, Клюге подождал, пока откроют, и вошел.
Около стены стоял длинный стол с аппаратурой, вертелись катушки, перематывая магнитную ленту, дежурный оператор, прижав наушники ладонями, прослушивал запись. Сбоку сидел Эрнест Канихен. Увидев вошедшего коллегу, он приветственно помахал рукой, сложив большой и указательный пальцы в кольцо.
- Все? - снимая фуражку, полуутвердительно спросил Клюге.
- Болтают, - равнодушно отозвался Канихен, затянувшись сигаретой. - Чего им еще делать?
Подвинув свободный стул, Клюге присел рядом с оператором и взял свободную пару наушников.
- Не выйдет отсюда никто, а помирать мне теперь еще страшнее будет, - донесся до него тихий голос. - Теперь и я стану мучиться, что не могу передать…
- Это молодой? - откладывая наушники, спросил Клюге у оператора. Тот кивнул.
Все так же крутились большие бобины с пленкой, шелестел на записи голос узников камеры смертников.
- Чертовски плохо слышно, - приминая в пепельнице окурок, доверительно пожаловался Канихен. - Шепчутся, подлецы, ползают как воши, из угла в угол нар, не сидится им на одном месте, а микрофоны не могут все уловить.
Клюге задумчиво побарабанил пальцами по крышке стола, наблюдая за оператором, менявшим кассеты на аппарате - техника еще несовершенна, но она во многом помогает в работе, однако, как и прежде, приходится больше полагаться на людей. Люди, люди, с той и с этой стороны, со своими заботами и судьбами, планами и мечтами, всем им чего-то надо, куда-то они стремятся, чего-то хотят, и столько приходится потратить сил, пока загонишь их в заранее предназначенную западню. Утомляет! Но уж коли загнали, то пусть не думают вырваться!
- Ничего, - он потер лицо ладонями, - технику страхуют. Устал я, Эрнест, плохо сплю, да еще стоит дурацкая погода: слишком рано начинается весна, слякоть, ветер, сырость… Как ты тут выдерживаешь, в этом подвале? Не схватил ревматизм?
- Я выхожу подышать, - ухмыльнулся Канихен, - да и потом, скоро конец.
- Э-э, - отмахнулся Клюге, - когда кончится одно, обязательно начнется что-нибудь другое. Я сейчас поднимусь в кабинет начальника тюрьмы и прикажу привести туда "Барсука". Если выяснится, что дело действительно идет к концу, то распорядись освободить второй коридор.
- Да, я позвоню, - кивнул на внутренний телефон, Эрнест. - Хорошо бы закончить с этим поскорее. Надоело. Как только ребята здесь сидят месяцами?
Он небрежно похлопал по плечу оператора, ответившего ему бледной улыбкой - поглощенный прослушиванием и записью, не снимавший наушников, он не слышал, о чем говорят.
- Там чисто? - показал пальцем на потолок Клюге.
- Проверено, - заверил Канихен. - Батареи парового отопления давно срезаны, печи в камере разобрали еще поляки, а парашу просто выставляют за дверь. Противно, но ребятам каждый раз приходится ее всю проверять, чтобы не спрятали записок. Вот уж у кого дерьмовая работа!
- И так кругом дерьмо, - скривил губы Клюге. - Хорошо, по трубам они не могут перестукиваться, а стены?
- Стены, - фыркнул Эрнест. - Наверху крыша, под ними следственный кабинет. С одной стороны камеры лестничный марш, а с другой - склад тюремного имущества. Кроме того, из их отсека вывели всех заключенных и за каждым, отправляемым на допрос из камеры, внимательно следят, чтобы не попытался что-либо сказать, крикнуть или бросить записку. Можешь не волноваться, я уже подробно докладывал обо всем оберфюреру.
Клюге тяжело поднялся, надел фуражку, немного постоял, о чем-то раздумывая, но, видимо, приняв решение, направился к выходу. У двери он обернулся:
- Не забудь про второй коридор.
Канихен сделал обиженное лицо и снял трубку внутреннего телефона. Хлопнула тяжелая дверь, и Клюге отправился в обратный путь из подвала.
* * *
Стоя у зарешеченного окна в кабинете начальника тюрьмы, Клюге, брезгливо сморщившись, разглядывал двор: он никогда не любил посещать тюрьмы, концлагеря и полицейские участки - все они тягостно и противно отдавали казенщиной, словно оставляющей на тебе свой незримый налет, от которого потом долго не удается отмыться. Особенно отвратительно чувствуешь себя в лагерях, когда чадят трубы печей крематориев, извергая жирный черный дым с приторно-сладковатым запахом, который впитывается в одежду и преследует тебя даже спустя несколько дней.
Да, противно, но необходимо. Кто-то же должен брать на себя эту нелегкую работу и ответственность, чтобы другие могли спокойно заниматься своими делами?
Тюремный двор ему не нравился - прямоугольный, заасфальтированный, он одним концом упирался в глухую стену здания. Нет, поляки не знали, как надо строить образцовые тюрьмы: в глухой стене даже нет вмурованных крюков для повешения или свинцовых пластин для расстрелов. И разве такой должен быть плац? Надо бы осмотреть и дворик для прогулок, разгороженный стенками и забранный сверху частой сеткой, но это ни к чему, только зря тратить время - никого из тех, кто интересовал шарфюрера, выводить на прогулку не будут. Никогда.
- Акцию проведете во дворе. По обычной методе, - не оборачиваясь, сказал он начальнику тюрьмы.
- Я уже подумывал, как бы отказаться, - озабоченно вздохнул тот. - Здание плохо приспособлено, на окнах, выходящих во двор, нет специальных жалюзи и заключенные имеют возможность наблюдать казни. Не из всех камер, конечно, но имеют.
- Что вас смущает? - чуть повернул голову Клюге. - Пусть видят, как мы караем предателей и врагов. Чем меньше их выйдет отсюда, тем лучше, а друг другу узники могут рассказывать о казнях сколько угодно, это пойдет только на пользу. Главное, чтобы об именах казненных не узнавали на воле.
- Исключено, - обиженно заявил начальник, - большинство едет прямо в Калинки, к старому противотанковому рву и глиняным карьерам.
- А куда вы деваете тела тех, кого казнят здесь? - обернулся гость, доставая портсигар. Закурил, не предлагая хозяину, - начальник тюрьмы берег свое здоровье.
- В мешок и ночью на кладбище. Здесь есть одно, почти заброшенное, очень удобное место.
- Да, но надо заранее приготовить ямы или могилы! - не унимался гость. - Кто этим занят?
- Сторож. Не волнуйтесь, проверенный. У него всегда приготовлено несколько ямок, - тихо посмеялся начальник тюрьмы, складывая на объемистом животе, перетянутом ремнем с кобурой, свои короткопалые пухлые руки. - Что, скоро понадобятся?
- Поглядим, - снова поворачиваясь к окну, ответил Клюге. - Прикажите доставить сюда "Барсука". Надо с ним потолковать.
- Я распоряжусь, - неуклюже вылезая из-за стола, заверил начальник тюрьмы. - Выпьете кофе? Не бразильский, конечно, но вполне сносный. Обнаружили на местном складе. При такой погоде кофе просто спасение.
Он причмокнул губами и достал из шкафа спиртовку. Поставил на стол чашечки и маленькую вазочку с печеньем. Немного подумав, вынул початую бутылку ликера, а из ящика стола извлек пузатые рюмочки тонкого стекла.
За кофе болтали о всякой всячине - налетах проклятых англичан на Берлин, новой речи доктора Геббельса, оставшихся в Германии семьях и трудностях воспитания детей в такое время, когда отцы служат вдали от дома. Несмотря на разницу в званиях, начальник тюрьмы держался с Клюге уважительно, помня о его близости к высокому начальству, и в то же время старательно следил за собой, чтобы не болтнуть лишнего - место начальника специальной тюрьмы не так просто достается, а лишаться его не хотелось. Здесь много спокойнее - за толстыми стенами с вышками охраны и прожекторами, за глухими коваными воротами. Есть шанс уцелеть, сохранить свою голову, не подставляя ее под пули партизан и террористов из подполья, не отправляясь на фронт или в какой-нибудь беспокойный город.
Тем более начальник СС Лиден по-дружески шепнул, что Клюге и Канихен не просто телохранители оберфюрера, а опытные контрразведчики из его ближайших сотрудников. Надо держаться настороже.
- Поговорите наедине? - убирая со стола, спросил начальник тюрьмы после того, как дежурный надзиратель доложил, что заключенный доставлен.
- Да. Канихен звонил насчет второго коридора? - Клюге достал из кобуры парабеллум, передернув затвор, загнал патрон в ствол и убрал оружие в карман бриджей.
- Все готово, - закрывая дверцы шкафа, улыбнулся хозяин кабинета. - Мои люди предупреждены.
Он запер сейф и вышел. Через несколько секунд в комнату ввели средних лет человека с давно не стриженными волосами, сосульками свисавшими на ворот грязного, засаленного пиджака.
Знаком приказав надзирателю удалиться, Клюге достал ключ и сам снял с рук заключенного стальные браслеты, небрежно бросив их на стол. Протянул растиравшему запястья узнику открытую пачку сигарет.
- Спасибо, - прикуривая от поднесенной спички, поблагодарил Ефим.
- Как дела? - показывая ему на стул и усаживаясь за стол начальника, поинтересовался Клюге.
Жадно затягиваясь сигаретой, "Барсук" зло усмехнулся:
- Всю ночь шептались… Я улегся к ним спиной, и они ничего не подозревали. Но вы же знаете, какой у меня тонкий слух! Переводчик очень подозрителен, никому не верит и долго присматривался, пока не выбрал этого парня, Грачевого.
- Он не Грачевой, - прервал агента Клюге. - Ему удалось спрятаться под этой фамилией в лагере. Мы уже все проверили. Дальше!
- Ночью Сушков, когда говорил, все поглядывал на меня, я просто чувствовал. Как я понял, он знает нечто важное: подслушал во время разговора своего шефа с важным гостем.
- Вот как? - заинтересованно протянул Клюге. - Ему все же удалось это сделать. Так, и что он говорил?
- Умолял Грачевого передать своим о каком-то предателе среди красных генералов.
- Имя?! - нетерпеливо перебил его эсэсовец. - Он называл имя?!
- Да, - Ефим докурил и, не спрашивая разрешения, вытянул из пачки, лежавшей на столе, новую сигарету. Возбужденный Клюге не обратил на это никакого внимания. - Только очень тихо, на ухо Грачевому, и я не смог расслышать. Еще он дал ему адрес запасной явки подпольщиков на Мостовой, три у некоего Андрея. И пароль.
Эсэсовец довольно потер руки, весело поглядев на приободрившегося Ефима. Не в силах сдержать радостного возбуждения, Клюге встал, прошелся по кабинету, остановился над "Барсуком".
- Тебе нельзя больше туда возвращаться, понимаешь? Теперь их возьмут в активную работу, а твоя миссия почти закончена. Ты славно потрудился, славно, - он похлопал Ефима по плечу и озабоченно заглянул ему в лицо. - Надо бы тебя показать доктору, мне не нравятся кровоподтеки. Теперь лечиться, мой друг, лечиться и питаться, все подробно написать и отдыхать, а потом снова придется потерпеть работу наших ребят над лицом и отправиться в камеру. Но уже в другую.
- Скоро? - досасывая сигарету, снизу вверх посмотрел ему в глаза Ефим. - Я к тому, что стоит ли беспокоить доктора? Честно говоря, терпеть, когда тебе разукрашивают морду, не очень приятно. А вот поесть я с удовольствием, оголодал на баланде.
- Ну, ты же знаешь, что нельзя подкармливать, - примирительно сказал Клюге и взял фуражку. - Представляешь, что могло случиться, если бы они унюхали своими голодными носами исходящий от тебя запах сала или колбасы? Удушат ночью, а ты нам еще нужен. Пойдем, - распахивая дверь, приказал он. - Сейчас закусишь как следует, а мы пока все оформим надлежащим образом, чтобы потом ни у кого не возникло малейших подозрений.
Ефим торопливо примял в пепельнице окурок и пошел к выходу: наконец-то закончилась его очередная работа. Довольно улыбаясь, он привычно направился налево по коридору.
- Не сюда, - остановил его Клюге, - нам направо. Сейчас поведут на допросы, - шагая рядом с "Барсуком", пояснил он, - лучше избежать ненужных встреч. Выйдем через второй коридор. Прошу!
Он показал на узкую лестницу, ведущую вниз, в слабо освещенный редкими лампами подвал. Ефим первым пошел по лестнице, придерживаясь рукой за шероховатую стену; сзади, отстав на пару шагов, спускался Клюге. На ходу он достал парабеллум, подняв его, приставил ствол к затылку агента и нажал спусковой крючок…