- Может, Таньку мою послать? - несмело предложила хозяйка. - Ты не гляди, что мала ростом, ей уж семнадцатый пошел. Староста наш, Трифонов, мужик свойский, мы его сами выбирали, он ей записал тринадцать, чтобы не угнали к германцам. Попрошу, он поможет. Оне с моим мужем друзья были, да на войну только мой пошел, а Трифонов остался - одноногий он, еще с Первой мировой, будь она неладна, а Танька сходит, здешних немец в город пускает. Доверишься?
Семен задумался. Конечно, местная девчонка, да еще не выдавшаяся росточком - видно, пошла в мужа хозяйки, - вряд ли вызовет подозрение у немцев и полицаев. Это, пожалуй, выход. Но надо решить, как ей поступить в городе? Придется дать адрес явки и пароль, научить, как провериться, прежде чем постучать в нужный дом, что говорить, а о чем умолчать. Если ей действительно семнадцатый год, поймет, какое дело доверено и что за это с ней будут вытворять немцы, если дознаются. Не хочется рисковать чужой, совсем еще молодой жизнью, но что остается?
- Хорошо, позовите ее.
Взяв девушку за руку и усадив ее на край топчана, Слобода помолчал, собираясь с мыслями. Потом сказал:
- Город знаешь?
- Немного, - оробев, тихо ответила Таня.
- Надо найти Мостовую улицу, дом три. Там спросить дядю Андрея…
* * *
Танька ушла в город через день. Семен, с нетерпением ожидавший ее возвращения, потерял покой - дойдет ли, не остановят ли на дороге, найдет ли дом на Мостовой улице, поверят ли ей там? От этого зависело столь многое!
И жалко девушку - маленькая, худенькая, похожая в своих старых широких платках на замерзшего нахохлившегося воробышка, - она должна делать суровое дело, которое зачастую оказывалось не под силу и крепким мужикам, ломавшимся от нервного напряжения постоянного ожидания опасности и провала. Кабы не беда у него с лицом да слабость, не дающая возможности самому отправиться в город, ни за что не взвалил бы на ее плечи такого непосильного груза.
А теперь казни себя не казни, надрывай себе душу размышлениями или не надрывай, но дело уже сделано - пошел человек на явку, указанную перед смертью переводчиком Сушковым. Уцелели там, на явке, те, кому надо говорить пароль? Начальник СС и полиции Немежа не зря ел свой хлеб - Семен убедился в этом на допросах, когда немецкий следователь, рисуясь перед смертником и зная, что тот уже не выйдет за стены тюрьмы, разве только его повезут в Калинки на казнь, говорил о городском подполье, называя имена, явки, подпольные клички, и с издевательской ухмылкой добавлял:
- Но вы туда не ходите, мы их уже повесили.
Какое нескрываемое торжество слышалось в его голосе, как горели садистским огнем глаза, как он упивался своим могуществом и властью над жизнью и смертью жителей города. Иногда следователь не рисовался, а буднично делал свое дело, но по тому, как он ставил вопросы, Слобода понимал: эсэсовец знает очень многое, и единственный выход - молчать, как бы тебе ни было больно от ударов резиновых палок и подвешиваний под потолок за вывернутые за спину руки, от пересчитывания ребер коваными сапогами и вливания в рот соленой воды.
И он вел свою маленькую войну на огромной и страшной войне, считая передним краем молчание под пыткой в кабинете с зарешеченными окнами, выходившими во двор мрачной тюрьмы СД.
Если бы можно встать и легко пойти в город самому, отыскать там нужную улицу, постучать условным стуком в окно явки и назвать пароль!.. Душа тогда осталась бы на месте, не тянулось так медленно время, не прислушивался бы к каждому шороху наверху, гадая - вернулась или нет? Как же томительно ожидание!
К вечеру он попросил у хозяйки бумагу и карандаш. Та принесла замусоленную школьную тетрадку с тремя оставшимися листочками в клеточку и огрызок синего карандаша. Остро заточив его, Семен при свете коптилки мелким почерком написал обо всем, что произошло с ним, начиная с двадцать второго июня сорок первого. Мысли путались, слова не хотели выстраиваться в гладкие фразы, приходилось экономить место и писать сжато, упоминая только о самом существенном. Но все равно получилось длинно и едва хватило бумаги, даже исписал обложку.
Перечитал и остался недоволен собой, но больше писать не на чем - бумаги нет, да и сточившийся огрызок карандаша уже не умещался в пальцах. Главное он написал - теперь, даже если его не останется среди живых, это послание должно дойти до адресата и там узнают о предателе, покарают изменника. Не оказалось бы только слишком поздно.
Свернув листки, он перевязал их выдернутой из подола рубахи ниткой и завернул в тряпку. Отдавая хозяйке, попросил:
- Хорошо бы в клеенку запаковать и надежно спрятать. Мало ли что случится, а вам лучше не знать о содержании моего письма. Когда придут наши, спросите кого-нибудь из НКВД или из военной контрразведки. Запомнили? Им отдадите, они знают, как поступить.
- Чего это ты задумал? - прижав тощий сверток к груди, хозяйка уставилась на него расширенными, казавшимися почти черными при свете коптилки, глазами.
- Война, - постарался успокаивающе улыбнуться ей Семен. - Всякое на ней приключается. Поэтому спрячьте подальше, на всякий случай.
Таня вернулась на третий день - грязная, усталая, она едва двигала ногами и шевелила губами, но глаза на похудевшем и еще больше заострившемся лице с конопатым носиком довольно блестели.
- Ой, а на дорогах немцев, - рассказывала она вылезшему из подпола Слободе, помогая матери разматывать на себе платки. - Наверное, новых пригнали, кругом торчат, и злые, ровно кобели цепные. Я уж хотела вертаться, да попались дядьки с Потылихи, на телегу взяли.
- Это кто же? - поинтересовалась мать.
- Долгушкины. Они в город на базар продукты везли, ну и я с ними пристроилась.
- Нашла? - не выдержав, перебил ее Семен.
Не то начнет сейчас трещать про деревенские новости, рассказывать во всех подробностях, чего видела в Немеже, перескажет все разговоры с неизвестными Долгушкиными, видимо, знакомыми и матери, а про дело либо забудет, либо скажет в самом конце, да и то если не уснет: вон, глаза-то у нее едва ворочаются. Сомлела в тепле и, добравшись до дома, почувствовала себя в безопасности.
- А как же, - гордо улыбнулась Танька. - Нашла. Все сделала, как велели, и Андрея спросила, и слова нужные сказала.
- Какой он из себя? - нетерпеливо перебил Слобода.
- Так, рыжеватый, - она пожала плечами. - Годов под пятьдесят, с бороденкой. Чаем из брусничного листа угощал, говорил, организму от него польза. Про вас расспрашивал долго.
- Про меня? - изумился пограничник. - Откуда же он меня знает?
- Вот, - Танька вынула из кармана листовку.
Семен взял, развернул и не поверил своим глазам - с большой тюремной фотографии на него смотрело его собственное лицо! Ниже немцы обещали две коровы и крупную сумму в рейхсмарках тому, кто укажет местонахождение бежавшего из тюрьмы и разыскиваемого властями опасного преступника Грачевого, или доставит его в комендатуру живым или мертвым.
- Даже в рейхсмарках, - слегка присвистнул он, пряча листовку. - Не поскупились. А как он про меня-то узнал?
- Дотошный, - устало опускаясь на лавку и с наслаждением вытягивая ноги, ответила Танька. - Я, как вы велели, сказала, что одному человеку с ним повидаться крайняя нужда, а он меня в дом, чаем угощать, ночевать оставил, чтобы в комендантский час не попала. Женщина там еще с ним живет, старая.
- Про женщину потом, - поторопил Семен. - Дальше давай.
- Ну, попили чаю, поговорили. Дядька Андрей такой обстоятельный, разговорчивый, выспрашивать любит. Пристал банным листом: что за человек, да откуда он, почему сам не придет, кто адрес указал? Я все отнекивалась - не знаю, мол, а он не отстает. Тогда я, как мы уговаривались, намекаю: товарищ ваш, у какого нога больная, подсказал. Он аж с лица сменился, но виду старался не подать и опять расспрашивать: где он сам, что с ним? Пришлось сказать, что вы с ним видались. Тогда он листок достал и показывает - этот, что ли, со мной свидеться хочет?
- Где он листовку взял, не говорил? - насторожился Слобода.
- Они там на каждом углу налеплены, - глаза у Таньки закрывались от усталости, и она едва ворочала языком. - Завтрева он сам сюда придет.
- Кто?
- Дядька Андрей. Я ему дорогу обсказала. Обещал быть.
- Уходить мне надо, - поднялся Семен. - Нельзя ему было говорить, где я.
- Куда же ты? - встала в дверях хозяйка. - Темно уже.
- В лес, там пережду. Если немцы появятся, говорите, что ничего не знаете, а если он один придет, Колька за мной сбегает, - надевая пальто, ответил Слобода. - Так надежнее. А бумагу, что я дал, заройте.
- Я все не так сделала? - открыла глаза Танька.
- Ничего, - попытался успокоить ее Семен. - Будем надеяться, обойдется. Опыта у нас с тобой нету, а осторожность мы должны соблюдать. Время сейчас такое. Никому довериться до конца просто нельзя.
Колька вызвался проводить Слободу, чтобы знать, где потом искать. Вместе вышли на задворки, пробрались овражком к опушке, углубились в лес.
После тепла избы в лесу казалось страшно холодно от пронизывающего ветра. Да еще не оставляли мрачные мысли, от которых пробирал озноб, - а ну как девчонка хозяйки пришла не туда, или попала совсем не к тем людям? Мало ли что могло произойти на явке подпольщиков, пока Сушков сидел в камере смертников? Хотелось бы, конечно, верить в лучшее, но кто может точно знать заранее, как все повернется? Страшно оставлять приютивших тебя людей одних в ожидании возможной беды, однако самое правильное, что он сейчас может сделать - уйти в лес, чтобы не подвергать их еще большей опасности, поскольку защитить он все равно не способен.
Мальчик показал ему кучу валежника, под которой оказалось подобие сухой берлоги, закрытой почти со всех сторон сучьями. Наломав еловых лап, они застелили ими берлогу, и Семен залез в нее. Колька завалил его сверху хворостом и ушел, пообещав обязательно наведаться завтра и принести хлеба.
Съежившись на еловых лапах и спрятав лицо в поднятый воротник пальто, пограничник долго не мог успокоиться - идти ли завтра обратно в деревню, если прибежит Колька и скажет, что объявился Андрей? Как говорить с ним, если тот и правда придет? Казавшееся раньше таким простым - только попади на явку, - теперь предстало в совершенно ином свете, тревожило, да что тревожило, просто пугало, заставляя сжиматься от страха сердце. Наверное, надо было как следует все заранее несколько раз продумать, прежде чем сразу же поддаваться на показавшееся самым легким выходом предложение хозяйки отправить в город дочку. Поторопился ты, Семен, ох, поторопился!
А если иначе нельзя, если бездарно теряешь время, когда там, далеко за линией фронта, командует людьми изменник, если необходимо передать полученные сведения нашим как можно скорее?
Сушков не мог лгать - зачем ему обманывать такого же смертника, стоя на краю могилы? Зачем давать адрес проваленной явки, заранее обрекая нa забвение доверенную товарищу по камере информацию, добытую у немцев практический ценой собственной жизни? На ее уничтожение и исчезновение, если она попадет в руки врага? А старого хромого переводчика потом казнили во дворе тюрьмы. Что он хотел крикнуть, но не смог? Наверное, все его помыслы были об оставшемся в камере Семене Слободе…
* * *
Колька пришел, когда солнце стояло уже высоко над деревьями. Отвалив хворост, он помог выбраться из берлоги замерзшему Семену, сунул ему в руки краюху хлеба, луковицу и вареную картофелину и просто сообщил:
- Пришел.
- Кто? - поперхнулся Слобода, успевший откусить от краюхи.
Он прекрасно понимал, о ком идет речь, но хотел выиграть у самого себя лишние минуты, чтобы собраться с мыслями. И вдруг мальчик не о том?
- Мужик из города, - удивленно ответил Колька.
Чего это с дядькой Семеном, не понимает, что ли, о чем ему толкуют?
- И… как он?
- Обычный, - мальчик пожал плечами и сплюнул. - Мужик как мужик. Небритый, рыжий, старый.
- Исчерпывающе, - усмехнулся Слобода, неторопливо доедая скудный завтрак. - Рыжий, старый…
Идти или не ходить? А почему, собственно, не ходить: сам просил о встрече, человек до тебя добрался, а ты начнешь от него прятаться со страху? Но ведь он имеет такое же право, как и ты, не доверять, и может так же всего опасаться. У хозяина явки подпольщиков не меньше оснований для подозрения и недоверия.
Решившись, он вытер руки о пальто и первым пошел к деревне. Засунув руки в карманы своего долгополого пиджака на вате, следом заторопился Колька, едва поспевая за широко шагавшим Семеном.
К избам вышли опять через овражек. Пробираясь задами к дому, пограничник немного успокоился и подумал, что никто его не заставляет доверять тайну этому Андрею - стоит поглядеть на него, поговорить, а потом уже раскрываться.
Гость из города сидел в хате за столом. Увидев вошедших, встал, подал руку.
- Грачевой, - привычно назвался Семен.
- Андрей, - пожал его ладонь гость.
Он оказался не так уж стар и не бородат, как определила Танька, а просто зарос многодневной рыже-седой клочковатой щетиной. Одет в обычную полосатую рубашку с мягким отложным воротничком, мятый костюмчик из дешевой ткани, старую фуфайку и поношенные ботинки. Темное пальто и шапка лежали рядом, на лавке.
- Куришь? - Андрей достал кисет, но тут же затянул его тесемку. - Не стоит смолить в избе, не ровен час заглянет кто, учуят. Пошли на двор, там и побалакаем, а малец погуляет, поглядит вокруг.
Колька выскочил на улицу. За ним вышли Семен и Андрей.
Присели на выбеленное солнцем и дождями толстое бревно-колоду около сарая, свернули цигарки. От первой затяжки у Слободы сладко закружилась голова - как же давно он не курил табачок, как заскучал по его теплому дымку! Рот наполнился слюной, в горле заскреб кашель, а на глаза навернулись слезы, но потом стало легче.
- На дорогах немчуры полно, - глядя вдаль, словно сам себе, сказал гость. - Правильно сделал, что сам в город не пошел. Зачем хотел встретиться?
- Рискнул вот, - криво улыбнулся Семен. - Нужда заставила.
- А ты себя не казни, - покосился на него Андрей, - мы тут все рискуем, потому как под немцем живем. Дело говори, а то мне засветло надо вернуться. Кто тебя ко мне послал?
- Знакомый. Дмитрий Степанович.
- Где он? - насторожился гость.
- Повесили, - не стал скрывать Семен. - Он мне успел адресок сказать и нужные слова шепнул.
- Так, - помрачнел гость. Он дососал цыгарку, тщательно втоптал в мягкую землю окурок и положил ладони на колени. - Каков Дмитрий из себя?
- Хромой, вежливый очень. Били его сильно на допросах, - закашлявшись от едкого махорочного дыма, ответил Слобода. Помолчал, раздумывая, что бы еще сказать о покойном Сушкове, но говорить вроде больше нечего. - Да, - вспомнил пограничник, - он еще говорил, что у немцев служил переводчиком, хотел в тот день, когда его взяли, с кем-то срочно повидаться, да не успел. Просил встретиться с вами и сказать об его судьбе. Обнадежил, что могу попросить у вас помощи.
- Просить всегда можно, - кивнул гость, - за это денег не берут. А как же тебе удалось сбежать? Тебе девчушка листовку показала?
- Видал, - усмехнулся Семен. - Повезло, когда станцию наши разбомбили. К партизанам мне надо.
- Ага, - согласился Андрей, - не здесь же оставаться. Только нету здесь партизан сейчас, ушли. Каратели сильно прижимали, а когда они надумают вернуться, никто не знает. Воевать хочешь?
- И воевать, но еще дело есть важное. Можете связаться со своими в лесу?
- Нет, не могу, - гость поднял с земли шапку и начал счищать ей со своих ботинок подсохшую грязь, весь уйдя в это занятие и сердито посапывая от неудобной позы. На ярком голубом небе светило ощутимо пригревавшее солнце, шумел недалекий лес, пахло оттаявшей землей и набухающими клейкими почками, бугорками выступившими на голых пока ветвях тополей и верб. - Зачем связываться-то? Есть что срочное для передачи?
- Есть. Крайне срочное.
- От Сушкова? - выпрямился Андрей и почесал согнутым пальцем щетину на щеке. - Говори, я передам.
- Мне самому надо, - заупрямился Семен.
Гость снова покосил на него светлым глазом, но ничего не ответил. Вытянул из кармана брюк кисет, раскрыл, щедро отсыпал Слободе своей жгучей махры, потом обстоятельно свернул цигарку и заклеил ее слюной; прикурив, выпустил из ноздрей сизый дым и уставился куда-то в пространство, углубившись в размышления.
Семен молча ждал продолжения разговора. Видно по всему - Андрей ему не доверяет, пытается прощупать, вытянуть, чем располагает беглец, какая такая у него срочная надобность до партизан?
Его тоже можно понять - Сушков погиб, появляется неизвестная девчонка и говорит пароль, ищет встреч бежавший смертник, который может оказаться и человеком немцев. Кто даст гарантию, что они не подсадили к переводчику своего агента, а потом не инсценировали побег, чтобы тот проник в подполье, добрался до партизанского отряда, внедрился в него, перебрался с помощью партизан в советский тыл? Не станешь же об этом спрашивать начальника СС и полиции города или других эсэсманов?
Сушков мог выдать явку и под пыткой - немцы большие умельцы по части развязывания языков, - или его просто-напросто выследили. Как доверять друг другу людям, сегодня впервые увидевшем один другого, как доверить впервые встреченному свое дело и жизнь? И не только свою, но и связанных с тобой людей! Искать компромисс? Какой?!
Неожиданно прибежал Колька: взлохмаченный, бледный, он, задыхаясь от быстрого бега, выкрикнул:
- Немцы!
Семен и сам уже услышал стрекот мотоцикла. Куда бежать, в лес? Нельзя, уже не успеть, заметят.
На крыльце появилась хозяйка, позвала в дом, обещая спрятать обоих в подполе, пока незваные гости не уберутся.
- Пошли, все равно больше делать нечего, - встал Андрей.
Прихватив по дороге свое пальто и шапку, он первым спустился в сырую темноту подпола. За ним последовал Семен. Стукнула наверху опустившаяся крышка лаза, потом прошуршал по полу домотканый половик, а Слобода подивился предусмотрительности и осторожности гостя, не захотевшего курить в избе. Если сейчас туда зайдут немцы, то ничего не учуят, а если бы накурили, то их обязательно могло насторожить, что в доме, где живет одинокая женщина с двумя детьми, пахнет крепкой махоркой.
- Где тут сесть? - шепотом спросил Андрей.
Семен ощупью нашел его руку и потянул за собой к топчану. Уселись, напряженно прислушиваясь к звукам, раздававшимся наверху. Темнота и неизвестность угнетали, казалось, что в подполе - как в мышеловке, и сейчас тебя схватят тепленьким и беззащитным, стоит только поднять крышку лаза и, направив вниз стволы автоматов, приказать подниматься.
Минут пятнадцать - двадцать было тихо, потом послышался звук мотоциклетного мотора и гулко бухнула входная дверь. Громыхнули по полу над головой притихших мужчин тяжелые сапоги - наверное, в избу вошло несколько солдат. Один остановился прямо на крышке лаза.
Что-то зачастил голос старосты - слов не разобрать. Отвечала хозяйка, но тихо. Потом снова хлопнула дверь, прогромыхали солдатские сапоги и послышался громкий голос, сказавший на немецком:
- Он не мог так далеко забраться.