- Надо проверять все, - ответил другой. - Слишком велик риск. Я тоже больше надеюсь на контрольные посты и оцепление района, но есть приказ. К сожалению, он мог узнать слишком важные вещи…
Голоса немцев удалились, снова бухнула дверь избы, потом затарахтел мотоцикл. Вскоре откинули крышку подпола и вниз свесилась голова Таньки с торчащими в стороны косичками:
- Вылазьте.
Наверху резанул по глазам свет из окон, и даже не верилось, что прошло не больше часа их добровольного заточения в подполе: такое яркое солнце, синее небо на улице, тишина в деревне.
- Уехали? - опускаясь на лавку, спросил Андрей, дрожащими пальцами сворачивая цигарку.
- Упредили, что если станем укрывать беглых, то пожгут, - неохотно сказала хозяйка, подтягивая под подбородком концы покрывавшего голову платка, - а нас постреляют. Обшарили дворы и укатились к большаку.
- Это они про него болтали, - жадно затягиваясь махрой, кивнул на Семена гость. - Уходить тебе надо, парень, не то и правда тута всех побьют и тебя словят.
- Свяжите с лесом, - снова попросил Слобода.
- Нету у меня связи, - опустил голову Андрей. - Рад бы, да не могу. Сам жду, пока из рейда возвернутся.
- Тогда мне остается одно - пробираться к фронту, - заключил пограничник.
Гость, прищурившись, поглядел на него, словно прикидывая - шутит или говорит серьезно этот худой человек в одежке с чужого плеча?
- До фронта-то, мил человек, с полтыщи верст, и переходить его не на самолете, а на брюхе, да по дороге можешь не раз им в лапы попасть.
- Дойду, - упрямо мотнул головой Семен.
- Ладно, - встал Андрей, натягивая свое пальто. - Спасибо, хозяева, за приют да ласку. Соберите ему чего на дорожку пожевать. Придется помочь человеку. Есть у меня один знакомец надежный, доставит в лучшем виде ближе к Минску. С ним посты немецкие обойдешь, а дальше сам или он чего присоветует. Это все, чем могу посодействовать. А оставаться здесь и вправду больше нельзя - если они сюда раз приезжали, то повадятся. Собирайся, сейчас и отправимся.
* * *
Окопчик себе Щеглов обустроил на славу - глубокий, со ступеньками для стрельбы, с нишей для боеприпасов и гранат, с норой для укрытия от обстрела и бомбежки, а дно выстлано досками от старых, разбитых снарядных ящиков. Мечта, а не окопчик. Ходы сообщения соединяли его с другими окопами, в которых засели стрелки, а сам Щеглов - пулеметчик. Для стрельбы в темноте он набил в бруствер разных по высоте колышков и, когда надо стрелять, просто ставил ствол ручника на них и бил по заранее пристрелянным ориентирам - во всем нужна солдатская смекалка.
Воевал Щеглов уже второй год. Был ранен, лежал в госпитале и там слушал речь товарища Сталина на параде седьмого ноября сорок первого, а потом ковылял на костылях к репродуктору и, замирая от переполнявшего его восторга, упивался словами Левитана, читавшего сводки Совивформбюро о разгроме немцев под Москвой - дали гадам прикурить, будут помнить!
После госпиталя снова попал в часть, только уже не в свою, а в другую, и с ней прибыл на фронт. Дослужился до младшего сержанта, получил медаль "За отвагу", писал частые письма домой, под Горький, где осталось его многочисленное семейство, бедовавшее без кормильца.
До войны Силантий Щеглов слыл в родных краях мастером на все руки - ложку вырезать из чурки, печку сложить, дом поставить, мебель сработать. Конечным делом, не такую, как в городских квартирах, но зато надежнее его табуретки, и сидеть на них не годы - века, пока дерево в труху не обратится. Но и с такой бедой Силантий умел справиться, знал, как материал вымочить, пропарить, проморить, чтобы не имел он износу. Мог и машину какую починить, если она не слишком мудреная и можно разложить все ее части под рукой и враз окинуть взглядом, понимая, что и как в ней прилажено и почему вдруг железо отказывается работать.
Да, бедуют там без него, рвут жилы, а помочь некому - разве от начальства помощи дождешься? Ему планы давай, увеличение посевных площадей, сдай все под метлу со своего двора и получи взамен проставленные в тетрадке голые палочки трудодней, из которых и плетень не сделаешь. Тяжко народу, ох тяжко, а рабочих рук в деревне нету, все мужики на войне, а кто вернулся, тот калека. Вот и тянут из последних сил ребятишки да бабы…
Вздохнув в ответ на свои невеселые мысли, Щеглов поглядел на пристроившегося вздремнуть в уголке окопа напарника - бывшего студента-философа из Москвы. Тощенький, востроносый, углубленный в себя, он поразил Силантия мудреными высказываниями, и младший сержант решил, что в лице студента судьба посылает ему на войне понимающего смысл жизни собеседника, с которым можно душу отвести.
В тот день политрук читал им листовку ТАСС "Выше революционную бдительность!".
- Мы, учит товарищ Сталин, - обведя всех суровым взглядом, торжественно говорил политрук, - должны организовать беспощадную борьбу со всякими дезорганизаторами тыла, дезертирами, паникерами, распространителями слухов, уничтожать шпионов, диверсантов, вражеских парашютистов… Нужно иметь в виду, что враг коварен, хитер, опытен в обмане и распространении ложных слухов. Нужно учитывать все это и не поддаваться на провокации. Нужно немедленно предавать суду военного трибунала всех тех, кто своим паникерством и трусостью мешает делу обороны, невзирая на лица. Вот как говорит нам наш вождь и учитель товарищ Сталин. И каждый из нас с удвоенной энергией должен бить агрессора. Как считаете, боец Семушкин?
- Энергия, по Аристотелю, есть переход от желания к действию, - ответил философ, чем заставил политрука немного смешаться. Но он быстро овладел собой и заключил:
- Правильно! Каждый желает бить врага и должен действовать.
Красивое имя - Аристотель - понравилось Щеглову, и он начал дотошно расспрашивать студента, а потом выпросил у командира, чтобы Семушкина дали ему в напарники, вторым номером.
Поначалу студент обдирал в кровь пальцы, разбирая и собирая пулемет, но Силантий быстро обучил его всем премудростям, и Семушкин подтянулся, проникся солдатской наукой и стал надежным в бою.
Любил Щеглов с ним поговорить в свободную минутку "за жизнь", поддразнивал своими прибаутками, сыпал ими с окающим волжским говорком:
- Слышь, Семушкин, как меня бабка учила по-немецки говорить: их бин дубин полон бревно, летел, летел, упал в говно! - и первым весело хохотал.
Студент бледно улыбался и читал в ответ стихи Гёте или Гейне. Младший сержант слушал не перебивая, а потом удивлялся:
- Все так, понимаю, а чего же он тогда на нас пошел?
Немцев Щеглов никогда не звал ни гансами, ни фрицами, а говорил о противнике - ОН, вкладывая в это слово разный смысл: как будто речь шла о неведомой нечистой силе, опасной, достойной уважения, но и не такой уж чтобы бессмертной, которой хребет надо переломить с умом, оберегаясь от ее когтей и зубов. Для себя Силантий решил обязательно вернуться домой живым.
Сейчас весна, потеплело, листочки проклюнулись, травка вылезла на свет, ночи стали короче и ощутимо теплее, звезды висят яркие и ждут, пока прикатит на рыжих конях жаркое лето. А умирать… Умирать человеку в любую пору неохота, хоть летом, хоть зимой, и нет ему дела до того, идет война или мир царит на земле, все одно желает человек топтать ногами свои дорожки, думает о будущем, ждет конца кровавой страды и возвращения к привычному труду, торопит время, а оно и на фронте уносит минуты его жизни, которые никому уже не дано вернуть.
Толкнув Семушкина, Щеглов потянул его за рукав ближе к себе и, подняв палец, шепнул:
- Слышь?
Студент повертел головой, вглядываясь в сумрак ночи. Кругом призрачная тишина переднего края: изредка взлетают ракеты, где-то в стороне постреливает немецкий пулемет, бугрится на нейтральной полосе выброшенная взрывами из воронок земля, в соседнем окопе чиркают по кремню кресалом, раздувая солдатскую "катюшу" - самодельную зажигалку.
- Вроде как ползет? - пританцовывая от возбуждения, жарко зашептал Щеглов. - Слышь, сухая трава шелестит? Никак, крадутся?
Взлетела белая немецкая ракета, залив нейтралку мертвенным неестественным светом, и Семушкин увидел, как один из бугорков шевельнулся. Или показалось? Их участок считался относительно спокойным - места болотистые, танкам хода нету, но зато пытались просочиться разведчики с обеих сторон, добывая языков и трофеи.
Обстоятельный Силантий уже нащупал нужный колышек на бруствере и положил на него ствол дегтяря; щелкнул затвор. Ох, и резанет же он сейчас по ползущим на нейтральной полосе! Будет знать, вражья сила Силантия Щеглова!
- Погоди, - положил ему руку на плечо Семушкин. - Там, похоже, один всего.
- Э-э, - отмахнулся Щеглов, поудобнее прикладываясь щекой к прикладу пулемета. - Бяда-копейка! И однова срежем!
- Да погоди же ты, - не дал ему выпустить очередь студент. - Может, перебежчик?
Силантий снял палец со спускового крючка, вгляделся в темноту.
- Не стреляйте… - донеслось до него.
В соседних окопах тоже зашевелились, кто-то не вовремя загремел котелком, и немцы снова выпустили несколько ракет - в их свете явно стало видно торопливо ползущего между воронок человека. Ударил чужой пулемет, и Щеглов, быстро перекинув ствол на другой колышек, выпустил в ответ несколько очередей, заставив его замолчать.
Вскоре перебежчик оказался рядом с их окопом. Выбравшись на бруствер, Семушкин втащил его в траншею.
- Свои! - по заросшему лицу перебежчика потекли слезы.
- Ты это, - оборвал его Щеглов. - Говори, кто таков?
- Свой я, свой, - вытирая грязными ладонями лицо, блаженно улыбался неизвестный. - Бежал от немцев, пробирался к фронту.
- Ну, пробрался, и чего? - недоверчиво разглядывал его при свете ракет Силантий, прислушиваясь, как затопали по ходу сообщения. Значит, догадались, бегут сюда.
- Доставьте меня в контрразведку, - неожиданно попросил перебежчик. - Срочно. У меня крайне важные сведения. Я - лейтенант погранвойск НКВД Слобода…
(Продолжение приключений героев читайте в романе "Дорога без следов"!)
Примечания
1
Город Санкт-Петербург.
2
Город Самара.
3
Оболенский активно участвовал в движении французского Сопротивления, Вильде являлся одним из организаторов отрядов французского Сопротивления и был казнен фашистами.
4
Город Нижний Новгород.