Манзур с досады больно шлепнул себя по икре тонким офицерским стеком, забыв, что в ожидании жары надел с утра не свои обычные высокие сапоги, а легкие ботинки. Спектакль, просто спектакль, как для какого-нибудь заезжего американского дурака-репортера, решившего снять батальную сцену для своего фильма о героической борьбе афганцев с русским медведем! Хоть бы автомобильную покрышку или бочку с мазутом подожгли для усиления правдоподобия! А ведь это Башир, ловкий и отчаянный командир, с которым воевали столько лет рука об руку. Чего же ждать от других?
- И это что, все? - спросил Манзур у запыхавшегося Башира, который появился на посту.
- Что? - переспросил Башир, вытирая со лба пот. - А, да, хватит на сегодня. Сам видишь, какой огонь! Потом, думается мне, они за ночь там еще мин понаставили. К тому же сегодня не наша очередь.
- Как это понимать, "не наша очередь"? - изумился Манзур. - Война ведь! Вы и дорогу на Кабул так же блокируете - по очереди? Теперь мне ясно, почему из Кабула в Джелалабад грузовики с оружием и боеприпасами прорываются. Очередь! Да ведь Асмат сейчас твоей поддержки ждет - ему почти по ровному месту наступать приходится.
- Мы позавчера много воевали, - спокойно ответил Башир. - А Асмат пусть наступает - у него и людей, и патронов втрое больше моего, а мы уже нескольких наших похоронили. Кстати, боеприпасы когда подвезете?
- Когда будут, - хмуро сказал Манзур. - Американцы, говорил я тебе, уже почти ничего не дают, да и вы тоже стреляете как попало и куда попало. На вас не напасешься.
- А как же нам быть? - вскинулся Башир. - У этих, - махнул он рукой в сторону правительственного поста, - и артиллерия, и танки, и авиацию вызвать могут. Им шурави все оставили. Одни эти огромные ракеты, которыми они по нам из Кабула стреляют, чего стоят! Да и вообще, бросать все это надо - надоело, и толку никакого!
- Ладно, ладно, успокойся, я все сам вижу, - примирительно сказал Манзур, хорошо усвоивший на собственном опыте, что с афганским командиром, особенно в присутствии его моджахедов, спорить не только бесполезно, но и опасно. - Для тебя патронов добыть я постараюсь. А насчет этих ракет - вчера еще одна, четвертая по счету, в Пакистан залетела, знаешь?
- Нет. Четыре - это ерунда, а здесь они с неба десятками валятся. Не успеешь оглянуться, р-раз - и ты в раю, пьешь шербет вместе с прекрасными гуриями! - Башир засмеялся. - Это нам наш мулла такие прелести обещает на случай мученической кончины. Спасибо ему, доброму человеку, но я лучше еще по этой земле похожу.
- Ходи, ходи, только поосторожней, - посоветовал Манзур. - Проводи меня, я хочу тебе кое-что сказать.
Манзур и Башир спустились вдвоем с глинобитной площадки наблюдательного поста к зеленому джипу, притаившемуся за невысокой стеной разбитого дома.
- Не знаю, когда теперь тебя увижу. Сейчас заеду в штаб, а оттуда - в Исламабад. Дел будет много, так что сюда не скоро опять выберусь. Я вот что хотел сказать - это не твои люди неделю назад в Читрал героин отсюда везли? Тебе известно, что их наша пограничная стража взяла? - спросил Манзур. - Ты смотри, полегче с этим - власть у нас сменилась, и госпожа новый премьер-министр обещала крепко торговцами наркотиков заняться.
- Кто тебе сказал, что это мои люди были? - Башир изобразил удивление.
- Неважно кто. Я тебе доказывать ничего не собираюсь, сам все прекрасно знаешь. Подожди, не перебивай. Мы с тобой друзья, почти братья, вместе советских били, потому и предупреждаю. Я сам этим грязным делом не занимаюсь и тебе говорю - брось, пока не попался.
- Я не боюсь. Ты мне лучше скажи - ваши генералы в Исламабаде и Лахоре себе дворцы на какие деньги выстроили? На жалованье, да? У этих, которых в Читрале взяли, сколько героина нашли? Килограммов пять, не больше, а вот ваши военные его тоннами - на грузовиках и самолетах - гонят в Пакистан, а оттуда в Америку. Будто это никому не известно!
- Потише ты! Мне известно и то, чего ты не знаешь. Раньше, пока вы американцам нужны были, они на это ваше занятие глаза закрывали. Для войны деньги необходимы, а наркотики - это и есть деньги. Так оно и шло своим чередом. Теперь же война к концу идет - так или иначе, - и интерес к ней после ухода советских они потеряли, а вот наркотики эти у них у самих уже поперек глотки стоят. Жмут они, имей в виду, на нашего премьер-министра изо всех сил, чтобы она меры принимала, и я думаю, что угрозами на этот раз не закончится. Про нашего парламентария из Малаканда, Гафурзая, слыхал?
- Это как его за наркотики арестовать хотели, а он в своем замке заперся и все свое племя против полиции двинул? - ехидно ухмыльнулся Башир. - Говорят, что полиция от него так удирала, что от Малаканда до ее казарм в Пешаваре пыль столбом стояла.
- Чего ты радуешься? Ты-то не Гафурзай. Да и до него когда-нибудь все же доберутся.
- Я, конечно, человек маленький, - покорно согласился Башир и вдруг свирепо глянул в упор на Манзура, - однако связываться с моими моджахедами никому не советую. Да я один роты вашей полиции стою! Попробуйте-ка, возьмите! А жить мы, афганцы, будем так, как нам захочется. Ну ладно, Манзур, мне пора и тебе тоже. Бог даст, еще свидимся. Прощай!
* * *
В штабе Манзура ожидал сюрприз. За столом, склонившись над большой картой, сидел человек в лихо заломленной назад читральской шапочке, в котором Манзур узнал снискавшего себе мировую известность многолетним упорным сопротивлением советским войскам в долине Панджшер командира Ахмад Шах Масуда. Манзур был немало удивлен - все годы войны Масуд вел себя подчеркнуто независимо и демонстративно старался держаться особняком от пакистанцев. Вот и сейчас он с большой неохотой выделил лишь несколько небольших отрядов для осады Джелалабада. Зачем он приехал сюда сам, к тому же без всякого предупреждения?
Заслышав шаги, Масуд, показывавший что-то огрызком карандаша на карте сидевшему рядом с ним молодому моджахеду с аккуратной черной бородкой, поднял голову, изобразил подобие улыбки и, не вставая из-за стола, обменялся приветствиями с Манзуром. Заметив, что Манзур глянул на молодого афганца, Масуд сказал:
- Это мой личный телохранитель Исламуддин. Он русский. Ушел от своих и уже несколько лет вместе с нами хорошо бьет советских. Познакомьтесь.
Манзур, кадровый военный и порядочный человек, глубоко презирал перебежчиков и не доверял им. Несмотря на неоднократные предложения и возможности, он никогда не использовал их в своих тайных операциях, полагая, что человек, изменивший один раз, способен на это вновь и вновь. Сделав вид, что не расслышал предложения познакомиться с Исламуддином, Манзур буркнул что-то себе под нос и сказал:
- Рад неожиданной встрече с вами. Давно ли вы в этих краях?
- Я, в общем-то, сюда не собирался. Был просто неподалеку по своим делам, а когда узнал, что вы находитесь здесь с инспекцией, то решил заехать на пару минут поговорить кое о чем, - лениво и, как показалось Манзуру, неохотно проговорил Масуд.
- О чем же? Что привело к нам уважаемого господина Масуда? - спросил насторожившийся Манзур, понявший по тону Масуда, что ничего хорошего от этого разговора ожидать не приходится.
- Не что, а кто. Хекматияр, - отрезал Масуд. - Буду краток - если вы этого вашего любимчика не уймете, то так и знайте - я уведу своих людей отсюда. О чем я? Мой караван с оружием, который шел в Бадахшан, кто вчера перехватил? Он! Кто ему позволил со своими шайками ко мне на север лезть? Вы! Что ему там надо? Мы в прошлом году Талукан с боем взяли, а этот его командир - как его там? - Сайед Джамаль, сын греха, тут как тут. В город с другой стороны без единого выстрела вошел и начал голосить о доблестной победе Хекматияра. Это как называется?
Гневную тираду Масуда прервал писк заработавшей портативной радиостанции, лежавшей на столе. Исламуддин взял ее, щелкнул тумблером и стал напряженно вслушиваться в неразборчивый голос, что-то сбивчиво и нервно объяснявший сквозь шум и треск эфира.
- Что там? Откуда? Из Талукана? - спросил Масуд. - Дай-ка мне! Это я, Масуд, говори сначала, но спокойней. Что у вас случилось?
Выслушав сообщение, Масуд побагровел, вскочил на ноги, отбросив с грохотом стул и закричал в рацию:
- Поймать их всех, взять немедленно! Я сейчас же еду в Талукан, сам с ними разберусь!
Масуд в сердцах шваркнул дорогой аппарат об стол и круто повернулся к Манзуру.
- Все слышали? Я вам о чем говорил? Этот шакал, гадина эта Джамаль сегодня ночью засаду на моих людей устроил, там, в Тахаре. Тридцать шесть человек положили! Поймаю - повешу, а вам приглашение на казнь пришлю! А про моих бойцов здесь под Джелалабадом можете забыть. Они сейчас же вместе со мной в Талукан поедут, Джамаля ловить. Пусть вам Хекматияр Джелалабад берет!
* * *
- Ну что, Андрюш, договорились? Ты мне поможешь овощи купить, а потом оставишь меня на рынке, ладно? Мы с девочками немного по лавкам и тряпкам пройдемся, - деловито сказала Вера, довольная тем, что в сумочке лежат сэкономленные от небогатого семейного бюджета деньги, которые можно было потратить на обновки.
- Валяйте, - ответил Андрей Васильевич, - только часа два, не больше. Жарко уж очень, испечетесь вы с девушками, да и мне за вами в обед ехать не больно охота.
Андрей Васильевич свернул на широкую прямую улицу, над которой в воздухе, как легкий туман, нависали тысячи мелких сиреневых цветков джакаранда. Пока Андрей Васильевич вертел головой по сторонам в поисках удобного места для парковки, начался привычный ритуал, который повторялся каждый раз по приезде на пятничный рынок. Со всех сторон к машине, шлепая сандалиями по асфальту, стали сбегаться кули-носильщики с плоскими плетеными корзинами, наперебой предлагая мадам свои услуги. Последним, запыхавшись, подбежал седой сгорбленный старик.
- Возьми этого деда, - показал Андрей Васильевич на старика, оттертого в сторонку бодрыми молодыми конкурентами.
- Да он еле тащится, Андрей!
- Ничего, должны же мы проявить христианские чувства к старому мусульманину. Эти орлы без работы не останутся. Вон их пожива - автобус с китайцами едет. На, отец, держи! - Андрей Васильевич отдал старику свои сумки. - Пойдем.
Как всегда, рынок произвел на Андрея Васильевича бодряще-ошеломляющее впечатление. Первым делом его и жену обдали две волны запаха, слева, со стороны куриного загона - тяжелая и противная, справа - от рыбных рядов - более острая и пикантная. Зажав одной рукой нос, другой рукой Андрей Васильевич вынул из кармана заранее приготовленную бумажку в пять рупий и незаметно от жены, не одобрявшей подачек, сунул ее сидевшему тут же, у рыбного ряда, своему знакомому нищему, одноногому афганцу, подорвавшемуся на мине у себя дома в провинции Логар.
Широкий майдан, на котором раскинулся рынок, был до отказа забит множеством людей, с трудом протискивавшихся между разноцветными грудами овощей и фруктов, разложенных на лотках или прямо на земле. Невзирая на толчею, по рынку, отчаянно сигналя, пробирались маленькие грузовички со свежим товаром. Народ, пыхтя и потея, нес с рынка сумки с овощами, тащил тяжеленные зеленые арбузы, связки живых кур, которые, свисая вниз головами, обреченно и тупо таращились в пробегавшую под ними землю.
К Андрею Васильевичу подскочил шустрый афганский юнец с холщовым мешком в одной руке и с весами в другой.
- Сэр, миндаль! Бери, сэр!
- Почем?
- Двести рупий кило.
- Сколько? Ты что, с ума сошел?
- Нет! - мотнул головой парень и гордо ткнул себя пальцем в грудь. - Я афганский моджахед!
- Ах, моджахед? - ехидно переспросил Андрей Васильевич. - Тогда тем более иди отсюда. Ступай, ступай!
Парень не отставал. Вновь преградив дорогу двинувшемуся было Андрею Васильевичу, он опять сообщил ему о своем моджахедском звании.
- Слушай, приятель! - разозлился Андрей Васильевич. - Иди на фиг! Я у тебя и за двадцать, не то что за двести, не куплю.
- О, Аллах! - тихо просипел дед-носильщик, придавленный стоявшей у него на голове корзиной с покупками и стиснутый с обеих сторон азартными покупателями.
- Вот именно, Аллах. Дай-ка сюда, папаша, а то еще загнешься! - сказал Андрей Васильевич и, несмотря на слабые протесты пакистанца, забрал у него две самые тяжелые сумки и потащил их и машине мимо сидевших рядком на земле афганцев, которые бодро продавали западным туристам советские военные сувениры - ремни, фляги, офицерские часы, компасы и прочее. Очень хорошо шли штык-ножи и воинские знаки различия. Какой-то обалдевший от жары или просто глупый американец ожесточенно торговался из-за мастерской поделки афганских умельцев, которую Андрей Васильевич прозвал "шлемом Александра Македонского", - советской солдатской каски с приклеенными по бокам позолоченными коровьими рогами и пристроенным сверху оловянным орлом с распростертыми крыльями. По наблюдениям Андрея Васильевича, поток этих и других "древностей", склепанных в ближайшей лавке за углом, не иссякал никогда, заполняя каждую пятницу тротуары вдоль рынка, как не уменьшалось и число дураков-иностранцев, желавших их приобрести.
Особый азарт вызывали плоские неровные кружочки с выбитыми на них неведомыми письменами и непонятными фигурками, которые торговцы выдавали за серебряные монеты эпохи Сасанидов и Кушанской империи. Посмотрев на покупателей, мусоливших с видом знатоков грязные, позеленевшие монетки в своих пальцах, Андрей Васильевич снисходительно ухмыльнулся. Не так давно один знакомый фальшивомонетчик в обмен на бутылку водки и торжественное обещание Андрея Васильевича не разглашать производственной тайны показал, как создаются эти раритеты нумизматики. Делались они так: мастер-афганец пристроил на специальной наковальне кусочек расплавленного белого металла, шлепнул по нему штампом, закрепленным на тяжелой свинцовой рукояти, перевернул кружочек и припечатал его другим штампом.
- Вот, сэр, и все, - гордо сказал мастер. - Когда он остынет, я положу его вместе с другими монетами в землю на некоторое время для придания древнего вида, а затем продам американцам.
Разгрузившись, Андрей Васильевич достал пачку сигарет и предложил одну старику.
- Покури, передохнем немного. Как дела-то?
- Плохо, сэр, - печально ответил пакистанец. - Совсем я старый стал, тяжело мне. Может быть, тебе сторож или уборщик на твоей вилле нужен? Возьми меня к себе, я буду хорошо работать!
- Откуда у меня вилла! Видел бы ты, в каком я курятнике живу. Ладно, вот тебе еще десять рупий за ударную работу, и всего доброго.
Андрей Васильевич сел в машину. "Куда же мне деваться? - подумал он. - Дома дети еще спят, а здесь торчать два часа тоже нет ни малейшего желания. В посольство, что ли, отправиться? Как раз на какое-нибудь поручение от посла нарвусь. Нет уж! Заеду-ка я к Рахмату, вот что".
Уже через минуту, проехав в другой конец улицы, Андрей Васильевич входил во двор большой, порядком запущенной виллы, в которой жил его приятель - дипломат Рахматулла из афганского посольства.
На звонок неверной походкой вышел сам хозяин. Его смуглое лицо имело ядовитый желто-зеленый оттенок, под запавшими покрасневшими глазами проступали темные круги. Обдавая Андрея Васильевича густым запахом перегара, Рахмат жестом пригласил его в дом.
"Со страшного похмела, видать", - сообразил Андрей Васильевич и спросил:
- Ты что-то плоховато сегодня выглядишь, Рахмат. Заболел? Может, я не вовремя?
- Нет, - с трудом выговорил Рахматулла. - В самый раз. Я тут вчера на радостях… того… сам видишь. Слушай, Андрей, давай понемножку, а? Не отказывайся, очень тебя прошу! Если я сейчас не выпью, то просто умру.
Андрей Васильевич, не желавший внезапной кончины своего друга и источника ценной информации, нехотя, но согласился.
- Что у тебя за радость-то? - спросил он, отхлебнув немного разбавленного рома и нацелившись вилкой на блюдо с сосисками, которые принесла жена Рахмата.
- Очень большая, Андрей. Мне вчера сообщили, что мой племянник, который в апреле попался моджахедам под Джелалабадом, отпущен ими на волю в обмен на их людей. - Рахмат, порозовевший от порции рома, стал говорить поувереннее, но все еще немного путался в трудных оборотах русской речи. - Этот мальчик, он мне все равно как сын. Я его… как это… воспитывал, да? Он рос сиротой, потому что его отец, то есть мой брат, умер в раннем детстве. Совсем молодой парень.
- Да, бедняга, - задумчиво сказал Андрей Васильевич, так и не понявший, кто же все-таки умер и о чьем раннем детстве идет речь. - А как он в плен-то попал?
- Он, понимаешь, сидел с отрядом в укрепленном посту, близко от города. Сначала все хорошо было. С местными моджахедами наши жили мирно, друг друга не трогали, торговали даже…
- Вот те раз! А как же война?
- А чему ты удивляешься, Андрей? - спросил Рахмат. - Жить надо, кушать надо и тем, и другим. Ведь так? Пост-то у самой границы с Пакистаном был - моджахеды оттуда и везли им рис, хлеб, керосин, даже цемент, из которого наши на посту бункер построили.
- Ну и ну! Век живи, век учись. Чем же ваши с ними расплачивались? Деньгами?
- И деньгами тоже, но в основном оружием и патронами, - пояснил Рахмат. - Короче, все были довольны, пока не прибыл командир от Хекматияра с целым отрядом головорезов и не велел на пост напасть. Что же делать? Послушались, куда денешься. Да, напали моджахеды на пост - наши стреляли, стреляли, а дело все хуже и хуже было. Они тогда из миномета несколько раз в сторону штаба своей дивизии выстрелили, чтобы дать знать о нападении…
- Здорово! - поразился Андрей Васильевич. - Ну и что, поняли их?
- Нет, - горестно сказал Рахматулла. - Пришлось им сдаться.
- Не расстраивайся. Слава Богу, что все хорошо кончилось, - утешил его Андрей Васильевич. - Говорят, что под Джелалабадом полная победа?
- Да, хорошенько же мы им дали, - приосанился Рахмат. - Моджахеды там тысяч двенадцать своих убитыми оставили.
- Неужели? - переспросил Андрей Васильевич, слышавший, что потери моджахедов не превышали трех тысяч.