- Хорошо, - ответил он.
Жена покосилась на него, когда он надевал пальто и шляпу. Он любил хорошую одежду и выглядел франтом. Она подумала, что женщины на улице будут обращать на него внимание, кокетничать с ним и чувство горечи, смешанное с раздражением поднялось в ней. Какая несправедливость, что он может уходить, когда ему вздумается, а она постоянно привязана к дому и детям.
- Нельзя ли узнать, когда ты вернешься? - сдерживая себя, спросила она.
- Я приду не поздно.
- Ты всегда говоришь так, - ответила она уже с раздражением.
Аарон ничего не ответил, взял трость и пошел к дверям.
- Купи детям свечей на елку и умерь немножко свой эгоизм, - крикнула жена ему вслед.
Аарон остановился и повернулся в темноте к дому.
- Сколько свечей вам надо?
- Дюжину. И столько же елочных подсвечников, если найдешь, конечно.
Голос ее звучал уже спокойнее.
- Хорошо, - сказал Аарон, уходя в темноту.
Он шел через поля по направлению к соседнему городку, сиявшему ночью праздничными огнями. Поля находились справа от дороги, по которой шел Аарон. Он быстро достиг окраинных улиц и с удовольствием вышел из темноты. На первый взгляд все кругом напоминало довоенное время: залитые электричеством улицы, оживленная праздничная толпа горожан.
На каждом шагу Аарон Сиссон встречал знакомых и должен был отвечать на приветствия.
Аарон повернул на главную улицу - единственную, где находились магазины. Тут стояла толкотня, как на базаре, и шла суетливая борьба между людьми, которые стремились опередить друг друга у прилавка и кассы. Деньги текли, как вода. Взрослые, как дети, увлеклись покупками и тратой денег. Все забыли, как трудно жилось после войны и сколько у каждого в семье неудовлетворенных потребностей. Цены на все были высокие, но даже люди скупые и расчетливые в ежедневных расходах, казалось, были охвачены жаждой мотовства и роскоши. У каждого прилавка шла борьба, как у подножки переполненного трамвая.
Когда Аарон подошел ближе к торговой площади, он вспомнил про заказанные ему подсвечники и свечи. Ему не хотелось смешиваться с толпой. И он медленно шел вдоль ряда магазинов, битком набитых людьми, и заглядывал в окна, выбирая, где посвободнее. С трудом преодолевая желание совсем отказаться от покупки, он вошел в лавку.
- Есть у вас свечи для елки? - спросил он продавца.
- А сколько вам потребуется?
- Дайте дюжину.
- Могу отпустить полдюжины. Требуют нарасхват. Предложу вам в виде исключения две коробки, по четыре свечи в каждой. Всего восемь штук. По шесть пенсов за коробку.
- Хорошо. А нет ли у вас елочных подсвечников?
- Подсвечников? И не спрашивайте! Совсем не поступали в продажу в этом году. Нигде не найдете. Такая досада.
- Дайте еще конфет.
- Карамели? Два пенса за унцию. Сколько прикажете?
- Четыре унции.
Сиссон с любопытством следил, как продавщица ловко взвешивала товар на весах.
- Выбор рождественского товара у вас невелик, - сказал он.
- И не говорите! Особенно кондитерские изделия… Правительство разрешило для праздника увеличить обычно отпускаемое количество только в шесть раз. И это в то время, как казенные склады ломятся от сахара! Пришлось довольствоваться тем, что есть, огорчить покупателей и испортить себе торговлю.
Аарон молчал в ответ на эти жалобы лавочницы.
- Да, можно было надеяться, что первое Рождество после войны мы встретим веселее. Но что поделаешь с таким правительством!..
- Ничего. Прощайте, - с досадой буркнул Аарон, складывая в карман свои покупки.
II
"Под Королевским Дубом"
Война уничтожила мелкую базарную торговлю городка. Когда Аарон проходил через торговую площадь, он заметил на ней всего только две жалкие палатки. Но толпа кишела на площади, точно посреди оживленного рынка. В воздухе стоял гул голосов, почти исключительно мужских. Это кучки мужчин теснились у дверей кабаков.
Но Аарон не пошел туда. Он собирался зайти в загородный трактир, где был завсегдатаем, и потому, выйдя снова на окраину города, стал в темноте спускаться по крутой дороге, сползавшей с холма. Редкие уличные фонари тускло освещали путь. Под окаймлявшими дорогу густыми деревьями было совсем темно. Только у входа в трактир с вывеской "Под Королевским Дубом" ярко горела электрическая лампа и призывно бросала сноп света в темноту ночи. Это был низкий белый дом, стоявший тремя ступенями ниже уровня улицы. Внутри трактир был слабо освещен, но оттуда доносились голоса многочисленных посетителей.
Открыв входную дверь, Сиссон очутился в узком каменном коридоре. Старый Боб, хозяин, с тремя пивными кружками в одной руке, выглянул узнать, кто вошел, и скрылся сейчас же в дверь налево, где был общий зал. Трактирная стойка занимала небольшой выступ с окном, по правую сторону коридора, так как помещение трактира было очень невелико. За стойкой бара виднелась хозяйка, которая вела кассу и помогала мужу. Тут же за ее спиной находилась крошечная дверца, через которую можно было пройти в тесную комнатушку. Здесь хозяйка принимала особо почетных посетителей, - своих личных друзей.
- А, вот вы наконец! - воскликнула она, разглядев вошедшего Аарона.
И так как никто не входил в заднюю каморку без особого приглашения, она прибавила:
- Войдите.
В ее, казалось бы, приветливом голосе звучала какая-то напряженная нотка, по которой можно было догадаться, что она ждала его и сердилась, что он пришел так поздно.
Аарон Сиссон с молчаливым приветствием прошел мимо нее в почетный салон. Это была очень тесная комнатка, где не могло бы поместиться более десяти человек. Ровно столько мест и было на скамьях, поставленных вдоль стен и по обеим сторонам пылающего камина. Два небольших круглых стола завершали более чем скромное убранство.
- Я стала уже думать, что вы совсем не придете сегодня, - начала разговор хозяйка, ставя перед ним на поднос виски.
Это была крупная, хорошо сложенная, румяная женщина с тонким профилем, обличавшим еврейскую кровь. Быстрые умные глаза отливали золотисто-ореховым тоном. Ее плавные, медленные движения странным образом противоречили резким, порывистым интонациям голоса.
- Разве я опоздал? - спросил Аарон.
- Да, вы очень опоздали, смею вас уверить. Мы закрываемся сегодня в девять. - И она взглянула на золотые часики, висевшие у нее на груди.
- Я таскался по лавкам, - сказал Аарон с улыбкой иронии над самим собой.
- Вот как! Это неожиданная новость. Можно ли узнать, что вы покупали?
Вопрос не особенно понравился Аарону. Все же он ответил:
- Свечи для елки и карамели.
- Для детишек? Прекрасно. Наконец-то, вы начинаете примерно вести себя. Теперь я буду о вас лучшего мнения. Я и не знала за вами таких добродетелей.
Она села на обычное место, на краю скамьи, и взяла со стола свое вязанье. Аарон сел рядом с ней. Он разбавил виски водой и выпил.
В комнате было еще несколько шахтеров, которые тихо разговаривали между собой. Все они принадлежали к интеллигентному слою рабочих, - хозяйка любила умную беседу. На противоположном конце комнаты, у камина, сидел маленький смуглый человечек, очевидно, из восточных стран.
- Что же вы совсем притихли, доктор? - обратилась к нему хозяйка своим громким резким голосом.
- Будьте добры дать мне еще виски, - отозвался тот.
Торопливым движением она встала с места.
- Простите, вы, кажется, давно уже ждете! - и пошла к стойке.
- Ничего, не беспокойтесь, - вежливо сказал индус и обратился к Аарону:
- Скажите, какое настроение теперь среди шахтеров?
- Все то же, - ответил тот.
- Да, - послышался от стойки мощный голос хозяйки. - Я боюсь, что оно вечно будет таким же. Когда же эти люди, наконец, поумнеют?
- Что вы называете умом? - спросил ее Шарарди, доктор-индус.
Он произносил английские слова с детским пришепётыванием.
- Что я называю умом? - повторила трактирщица. - Умными я считаю людей, которые содействуют общему благу. Это, по-моему, высшая форма ума.
- Положим, - сказал доктор. - Но в чем же состоит, по-вашему, благополучие шахтера?
- Благополучие шахтера заключается в том, - уверенно отвечала женщина, - чтобы он получал приличный заработок, позволяющий в достатке содержать себя и семью, давать образование детям и самому получать образование. Потому что нужнее всего шахтеру - образование.
- Хорошо бы так, - вмешался в разговор Брюит, большой красивый шахтер с веселым лицом. - Хорошо бы так, миссис Хоузелей! Но что делать, если ты не получил в свое время достаточного образования, - коли уж на то пошло?
- Всегда можно пополнить его, - покровительственно сказала трактирщица.
- Да лучше ли тем, кто имеет образование? - вступил в беседу еще один шахтер. - Намного ли лучше живется, скажем, нашему управляющему или его помощнику? Посмотрите хотя бы на Пандера; какой он желтый лицом!
- Верно, - ответило несколько голосов сразу.
- Но из того, что он желт лицом, как вы говорите, мистер Кирк, - не уступала трактирщица, - еще не следует, будто у него нет существенных преимуществ в жизни перед вами.
- Конечно, - согласился Кирк. - Он добывает больше денег чем я. Но чего это ему стоит!.. Много ли счастья в том, что он съест лишний кусок и выпьет больше, чем я…
- Нет, - продолжала спор хозяйка. - Вы забываете, что он не только ест и пьет. Он может читать и умеет вести беседу.
- Вот уж в самом деле! - громко рассмеялся шахтер. - Я тоже умею читать и не раз вел с вами беседы на этом самом месте. Да и сейчас, кажется, этим занимаюсь к своему удовольствию, миссис Хоузелей.
- Именно, что кажется, - насмешливо подхватила трактирщица. - Вы думаете, что нет разницы между вашим разговором и тем, как говорил бы мистер Пандер, если бы он был здесь и я имела бы удовольствие беседовать с ним?
- А в чем заключалась бы разница? - спросил Том Кирк. - Он ушел бы домой спать таким же, каким пришел.
- Вот тут-то вы и ошибаетесь. Он стал бы немного лучше, а я намного лучше, и всего только от одного умного разговора.
- Уж не разговорами ли он так изводит себя, что стал таким тощим? - пошутил Том Кирк.
- И не от них ли желчь кинулась ему в лицо? - подхватил Брюит.
Раздался общий взрыв смеха.
- Вижу, что с вами бесполезно говорить об этих вещах, - с видом оскорбленного достоинства заявила трактирщица.
- Погодите, миссис Хоузелей. Неужели вы действительно думаете, что важнейшее различие между людьми состоит в том, умеют ли они вести умные разговоры или нет? - спросил доктор.
- Да в чем же заключается эта разница? - повторил Кирк свой вопрос.
- Погодите минутку, - вступился в разговор давно молчавший Аарон Сиссон. - Возьмем образованного человека, скажем - Пандера. Для чего служит ему образование? Как он им пользуется? К чему применяет?
- Ко всем потребностям своей жизни, к ее общей цели, - заявила хозяйка.
- Так. Но в чем же заключается цель его жизни? - не отступал Аарон.
- Цель его жизни? - переспросила она с некоторым недоумением. - Я думаю, что он сам лучше всех это знает.
- Не лучше, чем вы да я, - возразил Аарон.
- В таком случае, пожалуйста, скажите нам, если вы так проницательны, в чем она состоит, - перешла в наступление трактирщица.
- Очень просто: в том, чтобы увеличивать доходы фирмы и тем укреплять свое служебное положение.
Миссис Хоузелей на мгновение смутилась, но сейчас же опять ринулась в спор.
- Ну так что же? Что в этом дурного? Разве он не должен заботиться о себе и о своей семье? Разве каждый из вас не старается заработать как можно больше?
- Верно. Но сколько я ни старайся, очень быстро наступает предел, дальше которого я не могу увеличивать своего заработка. А образованный может. В этом все дело. В жизни все переводится на деньги. Считайте, как хотите - всюду деньги, одни деньги. Небольшое количество образованных людей ухватили один конец веревки, а мы - вся масса остальных, - висим на другом ее конце и тужимся изо всех сил перетянуть веревку к себе. Она по временам ерзает то в их, то в нашу сторону, но все-таки не подается к нам.
- Потому что хозяева захватили длинный конец веревки, - сказал Брюит.
- И пока те крепко держат свой конец, мы все будем бессильно болтаться на другом, - философским тоном заключил Аарон.
- Что верно, то верно! - подтвердил Том Кирк.
Наступило непродолжительное молчание.
- Да, у вас, у мужчин, только это и есть в голове, - сказала трактирщица. - Но что делать с деньгами, об этом вы никогда не думаете: об образовании детей, об улучшении быта…
- Дать образование детям, чтобы они могли ухватиться за длинный конец веревки вместо короткого, - сказал индус оскалив зубы.
- Нет, куда уж нам, - мрачно заметил Брюит. - Я тяну за короткий конец, и мои дети обречены на то же самое, и их дети тоже.
- Пока не лопнет существующий строй, - вставил Аарон.
- Или пока не лопнет веревка, - поправил Брюит.
- А тогда что будет? - спросила хозяйка.
- Все мы хлопнемся на свои зады, - шутливо разрешил задачу Кирк.
Общий смех прервал разговор.
- А я скажу про вас, мужчин, - возобновила спор хозяйка, - что все вы ведете узкую, эгоистическую политику: вместо того, чтобы думать о детях, думать об улучшении условий существования…
- Мы вцепились в свой конец веревки, как истинное отродье британского бульдога, - закончил за нее Брюит.
Опять все засмеялись.
- Да, и мало чем умнее псов, грызущихся из-за кости, - сказала миссис Хоузелей.
- А по-вашему, мы должны были бы дать другой стороне убежать вместе с костью, дружелюбно виляя хвостом и облизываясь им вслед? - ответил Брюит.
- Конечно, нет. Но все, что ни делаешь, можно делать с умом. Суть в том, как вы распоряжаетесь своими деньгами, когда их получаете.
- Деньги только проходят через наши карманы, а получают их на самом деле наши жены, - согласно заключили все собеседники.
- А кому же и распоряжаться деньгами, как не женщинам? - продолжала наступление трактирщица. - Ведь им приходится заботиться обо всем. А вы только и умеете сорить ими без толку в трактире.
- Да, женщины не умеют сорить деньгами, даже если бы захотели, - заключил Аарон.
Разговор закончился. Наступило продолжительное молчание. Мужчины, оторвавшиеся ради беседы от стаканов, спешили утолить жажду крепким виски. Хозяйка предоставила их самим себе. Она и свой стакан наполнила ликером с содовой водой и пила из него медленными глотками, подсев поближе к Сиссону. Ее близость окутывала его приятной волнующей теплотой. Он любил понежиться, как кот, возле сильного женского тела. Он чувствовал, что сегодня она расположена к нему очень благосклонно: он улавливал незримые токи, шедшие от нее к нему. То и дело откладывая свое вязанье на лавку, где он сидел, она вновь бралась за него, как бы невзначай прикасаясь пальцами к бедру Аарона, и тогда легкая электрическая искра пробегала по его телу.
Тем не менее он не испытывал удовольствия и чувства покоя. Он принес с собой какое-то раздражение и беспокойство, которые не поддавались смягчающему действию виски и трактирщицы. Состояние это было привычно ему; он знал в себе, как тайную болезнь, эту непокорную, подымавшуюся иногда в душе беспричинную раздражительность и враждебность ко всему, что его окружает, и непонятный прилив упорной замкнутости. В эти минуты ему бывали нужны женщины и виски; и еще музыка. Но в последнее время и эти средства перестали помогать. Что-то происходило в нем, перед чем оказывались бессильными и женщины, и виски, и даже музыка. Иной раз во время исполнения любимых его музыкальных вещей, его настроение заползало к нему в душу, как злой черный пес, который непрестанно рычит и не укрощается никакой лаской. От сознания его присутствия Сиссону становилось не по себе. Он рад был бы освободиться от этого состояния одержимости и вновь почувствовать себя добродушным, приветливо ко всем расположенным человеком. Но при одной мысли об этом черный пес ощетинивался и показывал зубы.
Тем не менее он старался держать зверя на привязи и величайшим усилием воли боролся с ним.
Обычно он с удовольствием потягивал виски и наслаждался близостью трактирщицы, благосклонно принимая знаки ее расположения. Но сегодня он не поддавался власти ее чар. В его глаза было вставлено невидимое, дьявольски холодное стекло, лишавшее очарования все, что сквозь него преломлялось, и опасность любовного состязания с этой женщиной, обычно пришпоривавшая его чувственность, теперь не возбуждала его. Его стали раздражать эти уловки кокетливой женской хитрости. Очевидно, он раньше слишком часто ходил к ней. К ней и к другим женщинам. Прощай, игра любви! И виски, настраивающий к ней. Видно, он однажды без меры опился и виски, и любовью и потому сегодня безучастно ходил по берегу расстилавшегося перед ним моря вина и любви.
Одна половина его существа скорбела о том, что он не может заставить себя с головою нырнуть в эти заманчивые для смертного волны, ничто не было бы для него так желательно, как дать своему сознанию утонуть в темной пучине страстей… Увы, это было невозможно!.. Холод сковал его сердце. Ему вспомнилась ясная любовь первых лет его брачной жизни, но это лишь усилило в нем внутреннее сопротивление всему окружающему.
Он вдруг осознал, с какой остротой поднялась в нем сейчас враждебность к трактирщице и всей этой кабацкой обстановке. Холодное, дьявольски-ясное сознание легло как бы вторым слоем на его опьяневший от виски мозг.
- В вашей Индии, вероятно, творятся такие же прелести? - вдруг спросил он доктора.
Индус внимательно посмотрел на Аарона и, помедлив, ответил:
- Пожалуй, что и похуже.
- Хуже? - воскликнул Аарон. - Неужели это возможно?
- Конечно. И именно потому, что у народов Индии больше досуга от забот, чем у населения Англии. Они ни за что не несут ответственности. Вся ответственность лежит на британском правительстве. И народу нечего делать, как только заниматься каждому своим дельцем, да еще, пожалуй, разговаривать о национальном самоуправлении для препровождения времени.
- Но ведь им надо зарабатывать себе на жизнь, - сказал Аарон.
- Разумеется, - ответил доктор, проживший уже несколько лет среди английских шахтеров и привыкший к общению с ними.
- Они должны зарабатывать себе на жизнь, и больше ничего. Вот почему британское правительство для них худшая вещь на свете. И не потому, чтобы оно было плохим правительством. На самом деле надо признать, что вовсе оно не плохо. Даже напротив - это хорошее правительство. И в Индии знают, что оно гораздо лучше, чем то правительство, которое они сами могли бы создать для себя. Но именно потому-то оно так для них и плохо!
- Если это хорошее правительство, доктор, как же оно может быть таким плохим для народа? - спросила миссис Хоузелей.
Глаза доктора впились острым взглядом в Аарона, и, точно наблюдая за ним, он ответил, не глядя на трактирщицу: