- Не дальше чем кавасаки ушли. Пройдем еще с полчаса этим же курсом и начнем обходить суда. Я поднимусь… ровно в три.
Он снова ухватился за поручни и спустился вниз, в кубрик. Барометр падал. Стадухин пощелкал ногтем по стеклу, не стал ложиться и снова на полчаса или на час заснул над столом.
XX
Тревожно звякнул в машинной звонок. Мотор остановился. Сразу стало тихо. По палубе торопливо затопали ноги. Сон мгновенно слетел. Старожилов надевал сапоги. Стадухин выбрался наверх. Катер болтался без движения.
- Старшина… что случилось?
- Едва не налетели на сеть. Ничего не видно. - Впереди качался буек с огоньком. - Напоролись бы - порвали бы к черту… Полный назад!
Катер дрогнул. Буек поплыл в сторону.
- Какое судно?
- Черт его знает… должно быть, кунгас. Сволочи… без огня плавают.
- Дайте сирену!
Завыла сирена. Голос ее, как всегда, был тревожен и неприятен. В стороне на судне появился огонь. Стали раскачивать фонарем.
- Замахал, дьявол, черт… Самый малый вперед!
- Подойдите к судну.
- Как бы не запутаться снова. Где она, эта сеть?
Буек уже уплыл. Катер крутился на месте. Все же пошли вперед.
- Давайте восточнее. Там должны быть наши кавасаки, - приказал Стадухин.
Катер опять покрутился и пошел. Все тесно стояли в рубке. Вдруг старшина опять схватился за проволоку звонка.
- Снова сеть! - Плавал освещенный буек. - Какого черта… откуда здесь сеть?
- Да ведь это тот же самый буек! Куда вы держите? Я же вам сказал - на восток.
- Компас не действует.
- Как не действует компас?
- А шут его знает. Крутится во всю картушку на каждом повороте.
Под тусклым неопрятным стеклом свободно вращалась полным кругом магнитная стрелка.
- Почему вы не доложили, что компас не действует? Как же можно выходить в море без компаса? Вас надо за это под суд!
Стадухин почти ненавидел этого вислоусого туповатого человека.
- И отдавайте под суд. По крайней мере не трепаться на катере в море.
- Вы не моряк, вы… впрочем, поговорим после. Старожилов, поглядите на звезды. Определим положение.
- Звезд не видно, - отозвался Старожилов.
- Посмотрите в бинокль. Нет ли судовых огней? У вас глаза посильнее моих.
Старожилов увидел далекий неясный огонек кавасаки.
- Держите на этот огонь. Потом определим направление.
Буек остался наконец позади. Шли на далекий огонь. Боковая волна валяла с бока на бок. Из машинной душно пахло бензином. Стадухин посмотрел на часы. Был четвертый час. Катер, шел.
- Куда он девался, этот бисов огонь? - спросил вдруг старшина.
Огонь исчез. Минуту спустя Старожилов увидел, что навстречу несется туман. Это был мгновенный, предвещавший ненастье туман. Все затянулось им. Позади еще виден был огонь кунгаса.
- Поворачивайте назад, на кунгас… будем держаться поблизости!
Стадухин знал за все свои тридцатилетние скитанья по морю, что́ значит этот тихоокеанский туман. Опять звякнул звонок в машинной. Катер сделал полный круг, едва не залился на повороте водой и пошел обратно к кунгасу. Были видны кунгас, буек, ныряющий неподалеку от него.
Внезапно на самых глазах кунгас стал расплываться, таять. Наперерез шла сплошная стена тумана. Катер отчаянно нырял. Стало тревожнее. Шли в предполагаемом прежнем направлении. Подвывала сирена. Пришлось уменьшить ход из боязни налететь на кунгас или запутаться в сети. Прошло с полчаса. Кунгаса не было.
- Если будем так болтаться впустую, бензина не хватит, - сказал старшина. Он ожесточился. - Чтобы я с вами еще плавал… сам спишусь к черту!
Он готов был покинуть рубку.
- Вымерять глубину! - приказал Стадухин матросу.
Шеста не хватило. Лот показал двадцать пять футов. Это была морская глубина. Становиться на якорь невозможно - не хватило бы якорной цепи. Двигаться дальше без цели - может не остаться бензина.
- Пойдем по волне, - предложил Старожилов. - Все-таки окажемся ближе к берегу… пойдем с промерами.
Туман оседал на ве́ках. Фонаря мачты не было видно. Зыбь нарастала. Ветер менялся с остового до норда - норд-веста. Приближался тайфун. Как обычно, он шел от Формозы, через Японское море, захватывая своим левым краем. Вдруг ощутились морская глубина, затерянность в тумане. Пошли малым ходом в направлении волны. Компас бездействовал. Стадухин почти с отвращением поглядывал на светящийся круг. При каждом толчке стрелка ходила от норда до зюйда. Все было утеряно: время, направление, пространство. Сирена поглощалась туманом. Может быть, шли не в направлении к берегу, а в открытое море. Стадухин спустился со Старожиловым в кубрик. Несколько пробирок вылетели из своих гнезд. Осколки лежали на полу.
- Положение неважное, Клавдий Петрович. Главное, неизвестно, где мы находимся… а тайфун надвигается.
Неуютно звенели и вздрагивали лабораторные склянки.
- Ну, какой же тайфун… поштормуем немного.
Но из опыта своих скитаний Стадухин знал - все признаки приближения тайфуна: ветер, зыбь и туман.
- До рассвета поболтаемся, а там будет видно. Не мы одни в таком положении. Кавасаки и вовсе открыты.
Кавасаки, однако, были надежнее. У них были устойчивые плоские днища. Катер же при боковом ветре могло перевернуть первой сильной волной. Близко за железной стенкой обшивки плескалась вода. Пришел сверху мокрый матрос, достал хлеб, миску с рыбой и стал равнодушно есть. Матрос как бы деловито продолжал обычную жизнь.
- Туман не меньше?
- Погода что надо… - ответил матрос.
Он налил еще холодного чая в кружку, запил свою скудную пищу и вышел. Вытянутая рука казалась в тумане обрубленной. Только равномерное килевое ныряние катера указывало, что идут по волне. Глубина уменьшилась до двенадцати футов, потом снова стала расти. Матрос на носу закидывал лот. Ветер сеял мелкий холодный бус .
Внезапно что-то царапнуло днище, зашуршало внизу. Двойной короткий звонок в машинной. Машина остановилась.
- Старшина, что случилось?
Старшина выбирался из рубки.
- Достукались… сели!
Он побежал на корму. Шест уткнулся в грунт. Только что была пятнадцатифутовая глубина. Катер сидел на мели. Если сейчас же не сняться, волнением начнет его поднимать и постукивать, пока не разойдутся скрепы. Берег был близко. В тумане различался шум прибоя. Все перешли на корму, чтобы облегчить нос. Шесты, которыми упирались в грунт, не помогли. Машина подвывала на полных оборотах обратного хода. Ветер усилится - катер перевернет. Сидят на какой-нибудь кошке, в сотнях саженей от берега. Но как мог оказаться здесь берег? Сеть со светящимся буйком сбила с направления. Разгильдяйство, беспечность… нелепые распоряжения старшины. Тычут шестами, расходуют горючее. Стадухин прошел на корму.
- Что вы делаете… сбили с толку людей. Я с вами говорю, старшина! - Даже некая морская сноровка появилась в его коротконогой фигуре. - Отдать якорь!
Надо было завести якорь и попробовать сдвинуть корму. Опять заунывно на полных оборотах заработал мотор. Помогали шестами с правого борта. Внизу зашуршало, корпус содрогнулся, пополз.
- Майна! - крикнули с носа.
Катер вдруг качнуло. Корма была на воде. Еще шуршание - и он съехал с мели. Загремела выбираемая якорная цепь. Освободившись, катер стал отступать. Матрос на носу закидывал шест. Глубина увеличивалась. Стадухин вернулся в рубку к рулевому.
- Стоп! Отдать якорь!
Машина снова остановилась. Двигаться дальше было бессмысленно. Оставалось штормовать, в надежде, что тайфун пройдет краем. В кубрик набилось семь человек. Горело электричество. После сырости и мрака было тепло. Можно было даже вытянуться на минутку на койке. Минутка вдруг растянулась. Все спали. Только плескалась за железной стенкой вода.
В пятом часу Стадухин вышел на палубу. Палуба была мокра и пустынна. Некая молочноватость появилась в тумане. Просачивался, светлел рассвет. К утру пошел дождь. Хлопчато расслаивались, приходили в движение полосы тумана. Вдруг в стороне показалась, нырнула чайка. Появлялась видимость. Теперь слышней стал прибой у близкого берега. Разбудили команду. Заспанные, измятые люди появлялись на палубе. Видны стали волны, гребни на них, редкие чайки. Надо было дождаться, пока просветлеет береговая полоса, чтобы определить направление. Берег появлялся медленно, как изображение на передержанном негативе. Скопища туч становились очертаниями сопок. Обозначались буруны на рифах. Тяжелый бинокль все глубже вбирал пространство.
- Знаете, где мы? - сказал вдруг Старожилов. - Банка Бонсдорфа. Мыс Развозова видите? - Все поглядели и узнали мыс Развозова. - Ведь это мы не меньше чем на восемнадцать миль в сторону махнули.
Надо было двигаться, пока была видимость. Стук машины вернул к деловому продолжению жизни. Ночь отодвигалась. Катер снялся и пошел. Снова стало затягивать береговую полосу. Все же проглядывали по временам скалистые срывы. Пришлось уменьшить ход. Конечно, разбросало ловецкие суда. Вернулись ни с чем в лучшем случае. Внезапно разом навалился, перехватил колесо рулевой. Впереди было судно. Судно стояло на месте. Сирена стала набирать высоту. Из тумана ответили звуковым сигналом. Старожилов взял рупор:
- Эй, на судне! Откуда идете?
Далекие срывающиеся голоса ответили. Еще минуту спустя суда сблизились. Это был кавасаки из первой бригады. В бинокль тускло видны были знакомые лица ловцов. Старожилов снова взял рупор:
- Где остальные?
- Не знаем… растеряли в тумане.
Отчаянно ныряло и шлепало это затерявшееся суденышко. Свернутые мокрые сети были полны рыбой. Несмотря на шторм и туман, успели выбрать порядок сетей.
- Идемте за нами!
- Назад не пойдем… отыщите других… попытаемся перегрузить сети!
В тумане единицы бригады растеряли друг друга. Один из кавасаки должен был выбрать на себя сети всех трех судов и отвезти их для сдачи на базу. Ветер стихал, можно было сделать попытку перегрузить сети.
- Стоять опасно… штормит! Идемте за нами…
- Ничего… поштормуем.
Старожилов подивился:
- Вот черти! Попытаемся, однако, найти остальных.
Катер снова двинулся, запела сирена. Кавасаки стал уменьшаться. Четверть часа спустя из тумана принесся сигнал. Наплывал другой кавасаки. С него крикнули:
- Эй, на катере!
Машина застопорила. Мокрый конец упал в воду. Его поймали и закрепили.
- Кто на катере? - крикнули снова оттуда.
- Стадухин… что надо?
- Не видели наших судов?
- Дожидаются перегрузки сетей.
- Где стоят?
- Милях в двух… держите на запад. Какой кавасаки?
- Номер двенадцатый.
Рупор отрывисто доносил голоса.
- Кравцов с вами?
- Здесь я - Кравцов. Идем искать остальных… растеряли в тумане.
- Есть улов?
- Центнеров десять наберется…
Мокрая веревка сорвалась, ее стали выбирать на кавасаки. Моторист передал снизу, что бензин на исходе. Приходилось двигаться к берегу. Скоро стала слышна сирена маяка. Высокий голос, молчание. Низкий голос, молчание. Шли правильно. Огибали остров. Через час по направлению воды определили, что вошли в залив. Еще час спустя увидели кавасаки, торопившийся к берегу. И этот был с уловом. Еще и еще становились видны суда. Сети с рыбой были закреплены, земля, казавшаяся ночью утерянной, встречала знакомой береговой чертой. Навстречу из-за мыса выскочил катер. Бинокль приблизил черную цифру микешинского суденышка. Катер пошел на сближение. С воспаленными глазами, в рыжеватой щетине, Микешин стоял на носу.
- Стадухин… живы? Я беспокоился. Подсосновской бригады не видели?
- Остались в море…
- Какого черта… Где находятся?
И катер пошел дальше. Подходили суда. Тяжелый груз сетей вываливали на причальные плоты. Отцепщицы начинали работу. Только к полудню возвратились запоздавшие кавасаки. Не все были с рыбой. Из ушедших двадцати четырех кавасаки только пятнадцать вернулись с уловом. Девять из них даже не закинули сетей, а зашли отстаиваться в бухты.
Микешин выжидал за столом, пока тесно набивались ловцы в промысловой конторе. Дневная сводка улова была криво разграфлена чернильным карандашом.
- Девять кавасаки вернулись ни с чем… без улова, - сказал он наконец. - Пятнадцать успели поставить порядок сетей и успели их выбрать… а девять испугались погоды и пошли отстаиваться в бухты. Как же это выходит, товарищи… неравные условия. Одни трудились, а другие спали. Подсосновская бригада даже назад не вернулась, осталась на лове… а вы и сетей не закинули.
Высокий худой ловец с озлобленным хмурым лицом сказал:
- Мы за других не ответчики. У нас своя приглядка.
- А какая у вас приглядка?
- А такая приглядка, что нам своя жизнь дороже. Может, они и моря не нюхали… не знают, какое оно - море. А у нас отцы ловили и нам завещали…
- Что же они вам завещали - отцы… соху завещали? У нас с сохой давно кончено… отковырялись, будет! Другая техника. И ответственность другая. Ты раньше за себя одного отвечал, а теперь за весь промысел отвечаешь… ты за всех и все за тебя. Выхода вам не зачту. Считаю прогулом.
Рябой астраханский татарин, первый поведший свою бригаду к берегу, стал наступать. Его длинные руки размахивали, лицо было яростно.
- Как так - считаешь прогул?.. Наши выходили - и считаешь прогул?
- И считаю прогулом. Мало того, за вашими бригадами будем считать по двадцать центнеров недолову на каждый кавасаки… захотите оправдаться, покрыть недолов - пожалуйста.
Началось наступление. Ловцы, уклонившиеся от лова, считали себя обманутыми. Все напали на шкиперов. Только в третьем часу, оглушенный попреками, криком, Микешин отпустил незадачливых ловцов. Урок был поучительный. Треть отставала, две трети шли впереди. Это был перелом. Бригада осталась на лове. Кавасаки уже вернулся на базу, сдал улов всех судов, загрузился снова сетями и ушел в море. Маленькая женщина беспокойно дожидалась на пристани его прихода. Ловец достал из кисета пропахнувшую махоркой записку Кравцова. Женщина шла к дому счастливой походкой. Записка была в ее руке.
- Вот видите… я говорил - все будет в порядке. - Близорукие глазки оглядывали ее сквозь золотые очки. - Вот если бы так же, как мы собираем планктон, можно было бы в скляночку поместить эти живые микроорганизмы новой жизни… поучительную лабораторию удалось бы построить. А жить, знаете ли, дьявольски хочется, - сказал Стадухин вдруг с грустью. - Удивительная все-таки образуется жизнь!
Он держал шляпу в руках. Ветерок шевелил тонкие волоски вокруг его лысинки. В развале туч появилась радуга. Она была неполной и походила на реторту с жидким светящимся газом. Радуга обещала конец непогоде - и день. Свежий приморский и до блеска прочищенный ненастьем день.
XXI
Все было распахнуто в доме. Выдвинуты были ящики стола с ненужными бумагами, ружейными патронами, огородными семенами. Как бы распахнута была и эта тоненькая, худая, с сиреневыми жилками женщина. Распахнуто было потаенное глухое житьишко в закинутом на высоту свияжиновском доме. Мебель лезла под ноги. Турецкий диван с выпершими пружинами, сохранивший еще ненавистные очертания алибаевского тела. Свияжинов ходил из угла в угол комнаты.
- И ты могла жить, жить… ничего не замечать и жить с этой бессовестной гадиной! Сам слетел и всех вас осудил на то же… подлец!
Все казалось виноватым. Громкий будильник нагло стукал на столике. Алибаев исчез. Все ниточки вдруг разом полезли из сложной основы. Тучный человек с атласно выбритыми щеками уже не носил своей щегольской панамы. Пришлось забыть и мечту о морском техникуме для любознательного сынишки. Огромная челюсть с зубами, как клавиши, уже не прикрывала ничьего ремесла. Но Алибаева не было. С того самого утра, когда отлучился он домой на часок, его смыло с этого берега. Следы терялись в порту. Ночью на чьем-то кунгасе или на шаланде он перекинулся поближе к границе. На самом деле ничего не знала, ни во что не была посвящена эта растерянная и несчастная женщина… его, Свияжинова, сестра.
Надо было возвращаться на промысел. Все же кое-чего за это время успел он, Свияжинов, добиться: у кооперации урвал овощей, трест грузил наконец стекло и железо для постройки бараков. Давно уже широкие планы сменились ежедневной, планомерной борьбой. Борьба была за выходы в море, за овощи, за стекло для бараков, за тару… И скрипел и сдвигался понемногу, как севший на мель кунгас, тяжелый, привыкший к десятилетиям отсталости, берег.
Пароход пришел к промыслу вечером. Микешин был в море. Свияжинов миновал строения промысла и свернул на боковую дорожку в гору. Скоро запахло енотами. За сеткой вольера жили они своим городком в дощатых домиках. Паукст был в конторе.
- Я к тебе… ты свободен?
- Минут через десять… - Паукст вел с бухгалтером какие-то счеты.
- Я подожду.
Свияжинов сел на перильца террасы. Осень дозревала цветисто и обреченно. Не было ни умирённости средней полосы, ни золотого дыхания бабьего лета. Красно и желто в преувеличенной яркости горели леса, чтобы облететь в одну ночь от северного ветра. Он набил трубочку и задумался, глядя на знакомый простор яркой уссурийской осени.
- Я без особого дела, - сказал он, когда Паукст освободился.
- Хочешь, пойдем ко мне наверх?
- Давай лучше походим.
- Только захвачу папиросы.
Паукст вернулся с деревянным большим портсигаром. Они пошли по дороге.
- Ты про головлевское дело ведь знаешь? - спросил Свияжинов. - Имеет продолжение.
Он рассказал ему все про Алибаева. Паукст слушал, брови его были сдвинуты.
- Что же… одно к одному. Край наш особый, удивляться нечему.
- А меня это просто разбило…
Дорога раздваивалась: одна шла вниз к морю, другая - наверх, мимо мрачной усыпальницы Сименсов. Они пошли верхней дорогой. Зеленоватые плоды маньчжурского ореха сочились чернильным соком. Зарос, одичал готический склеп с его железными сквозными дверями и с цветными витражами окон, пропускающими розовый несоответственный свет. Они поднялись на горку и сели на изрезанную именами скамью.