Егерь говорил сам с собой, и старик довольно улыбался и из вежливости, недослышав, кивал головой. Егерь умылся из деревянного ковша и развязал свой мешок. Закопченный чайник уютливо закачался над очагом. Каны, покрытые стершимися циновками, были еще теплы. Старость требовала тепла. На канах можно спать голым, и тогда нужно только поворачиваться с боку на бок, чтобы хорошо согреть тело. Они присели на пороге дома и закурили. У охотника был настоящий табак. Старик курил какие-то пережженные горькие травки. Он набил свою маленькую трубочку настоящим табаком и пустил две затяжки. Много было еще хорошего в жизни. Можно сидеть на пороге дома, курить настоящий табак, говорить об охоте, о погоде с охотником. Погода была хорошая. Овощи на огороде поспевали. Огурцов было много. Капуста уже скрутилась в кочаны. Здоровье его тоже еще хорошее. Недавно во время перелета он даже убил из ружья гуся. Гусь был тяжелый и жирный. Стрелять, конечно, сейчас уже трудно. Старые глаза. Скоро он понесет по контракту сдавать корешки. Женьшень хорошо цвел в августе. Жалко, охотник не видел, какими красивыми красными цветами цвел женьшень. Можно было еще и еще раз набить маленькую металлическую головку трубочки щепоткой табака. Одно плохо - слабые ноги. Трудно сгибаться над огородом, трудно ходить по сопкам. Скоро надо идти за мукой. Лошади нет. Никто не одолжит лошади.
- Я дам тебе лошадь! - крикнул егерь в заросшее ухо.
К старику, к его старости, к трудовой одинокой жизни у него было сочувствие.
- О-о, - старик охал, - пасибо!
И он стал рассказывать дальше. В один из праздников сородичи принесли ему муки и свинины. Они напекли лепешек и наделали пельменей. Это был большой праздник. Всем было шибко весело. Все пели песни и радовались празднику. Недавно в тайге он принял простое растение за дикий женьшень. Никогда прежде этого не было. Очень слабые стали глаза. Недавно енот подошел к самому дому. Собака стала лаять, и енот убежал. Два солнца назад он видел в тайге дымок. Он думал, что это горит трава. А потом он нашел след человека. Человек курил и готовил пищу. Он полагал, что это прохожий кореец, но человек жил в тайге несколько дней. Потом он нашел на его следу пуговицу. У удэгейцев таких пуговиц не бывает. У корейцев тоже. Значит, был в тайге русский. Может быть, шибко плохой человек. Близко Маньчжурия. Мало ли людей ходит взад и вперед через границу. Птицы уже начали улетать. Теперь скоро выпадет снег.
- А ну-ка, покажи мне пуговицу, - сказал егерь.
Старик ушел в дом и принес пуговицу. Это была грубо штампованная черная пуговица от мужской одежды. Скорее всего от брюк. Егерь осмотрел пуговицу.
- Сколько солнца прошло, как ты видел дым?
- Два солнца прошло. Моя близко не ходи, стреляй не могу.
Старик рассказал далее, что четыре солнца подряд в одном и том же месте на западном склоне сопки он видел дымок. Дважды днем подходил он ближе к этому месту и находил золу. Вероятно, человек готовил себе пищу. Утром он может показать это место. А сейчас, если охотник хочет, он покажет, как растет женьшень. И он повел его мимо своего огорода, к маленькой плантации. Плантация была в долине, в тенистом защищенном месте. Лучи солнца не должны были обжигать дорогое растение. Растение любило прохладу и тень. Ровными посадками шли эти всходы с несколькими ярко-зелеными листиками зонтиком. Все было тщательно прополото, окучено, полито, защищено. Земля была просеяна, с боков стояли щиты, искусно сплетенные из хвороста, чтобы защищать от ветров. Они вернулись в дом и стали ужинать. Теперь можно было выкурить последнюю трубочку, рассказать еще о том, как много прежде водилось настоящего дикого женьшеня, растянуться голым на теплых канах и заснуть спокойным сном.
Утром старик повел егеря в тайгу. Он шел впереди - высокий и почти не согнутый временем. Только косица была от прошлого века, или даже от каких-то древних эпох. Пестрый бурундучок выглядывал из-за куста, любопытствуя, и стрекотал. Они спустились в долину. Стало темнее. Деревья и кустарники были тесно перевиты ползучими растениями и диким виноградом. Душной сыростью дышали заросли. Старик остановился. Слабые глаза осваивались в сумраке. Веточка бокового куста была свеже обломана. Это было сделано рукой человека. Они пошли теперь медленно, оглядывая кусты. Близко за самым хребтом проходила маньчжурская граница. Только охотник может ночевать четыре ночи в тайге. Но охота на всем полуострове запрещена. Браконьеры повывелись. Скоро старик нашел следы очага. Зола была раскидана и затоптана. Старик останавливался и осматривал кусты. Слабое зрение мешало ему, но была у него старая сноровка искателя женьшеня. Каждый след имел свое значение. Вот старик пригнулся, пошарил в траве и нашел примятый окурок. Окурок был свежий. На мундштуке его была красноватая надпись "Союзтабак". Еще подальше он нашел несколько сорванных примятых папоротников, служивших ложем. Неспешной рукой огородника он разобрал пожухнувшие листья. На одном из листьев он нашел золотую нитку. Нитка с остатком шелковых волокон была из той канители, которую вплетают в восточные халаты и тюбетейки. Человек носил тюбетейку, - следовательно, не из-за границы он пришел. Они продолжили путь через чащу. Следов больше не оказалось. Человек был осторожен. Он даже разбросал листья папоротника на месте своего ночлега. За все время он потерял только пуговицу да позабыл закопать окурок. Не было собаки. Может быть, не совсем еще ушел этот явно скрывавшийся в зарослях человек.
Но надо было возвращаться к дому.
XXIV
Егерь забрал свой походный мешок, перекинул ремни и сказал:
- Я сегодня похожу, погляжу немножко… потом приду назад, Я думаю - плохой человек в тайге.
День опять обещал быть знойным. Егерь перевалил через сопку и стал спускаться к родничку. Вскоре он вошел в сырой сумрак распадка. Внезапно крайний куст задрожал, и голос сказал повелительно:
- Стой!
Рука мгновенно схватилась за винчестер.
- Никак ты, Исай?
Кусты затрещали, и егерь узнал знакомого пограничника.
- Ты чего здесь бродишь? - спросил пограничник.
- По делу брожу…
Они сели на упавшее дерево и закурили. Пограничников было трое. Один остался в стороне с лошадьми, двое выполняли задание. Егерь рассказал о человеке в тайге.
- Постой… - пограничник стал сразу серьезен. - Может быть, мы его-то и ищем?
Надо было найти второго товарища: условным знаком встречи был выстрел. Стрелять теперь пограничник не хотел. Они пошли вместе искать второго пограничника. Знакомый пограничник был высокий, сероглазый, докрасна, как все блондины, обожженный солнцем, бывший сучанский шахтер Деев. Второго пограничника егерь не знал. Этот был веснушчат, с округлым крестьянским лицом, тяжеловат на ходу. Солнце отвесно жгло лоб. Не помогали мокрые носовые платки, повязанные вкруг голов. Платки просыхали мгновенно. Ручья поблизости не было. Надо было одолеть крутую сопку и два перевала. Только к самому вечеру они добрались до дома, было душно, каны нагреты. Люди разделись и легли в тень возле дома. Солнце перевалило через хребет. Фиолетовым дымом наполнялись долины. Теперь можно было все обдумать по порядку.
Три дороги шли от дома. Одна - обычная дорога через сопку к совхозу. Другая - старая звероловная тропинка сквозь заросли. И третья - потайная тропа, по которой, случалось, переходили границу. Старик взялся на рассвете указать все дороги. Если двигаться обеими тропками на восток, то есть место, где они близко сходятся, и там достаточно дать один выстрел, чтобы найти друг друга. Нет, стрелять пограничники не хотели. У егеря был рожок, который он высверлил из коровьего рога. В пору гона, запрятавшись в чаще, вызывал он этим рожком пантачей. Они решили, что двое двинутся по указанным тропкам, а третий останется на дороге. Спать все же пришлось в доме. Кусали блохи. В отверстие крыши прохладно синело небо. Первым проснулся и разбудил остальных пограничник. Одевались молча и наскоро. Человека надо захватить без повреждений. Стрелять только в случае сопротивления. Старик пошел впереди. Звероловная тропа тянулась на восток, еле приметная и почти сглаженная временем. Добычливые охотники бродили некогда по ней. Не раз пробирались по ней с контрабандой. За последние годы - разведанная - переставала тропа служить этим целям. Деев поставил на ней второго пограничника. Другая тропинка, к которой привел их старик, была лишена обычных примет. Пограничник задумался. Егерь со своей охотничьей сноровкой мог легче разобраться в старых звероловных засечках.
- Как, Исай, возьмешься пройти? - спросил пограничник в раздумье. - Иди тогда этой тропой… а я верхнюю дорогу возьму.
И он повторил условия встречи. Сразу душно и тесно обступили заросли. Только опытный охотничий глаз мог приметить заросшие засечки на деревьях. Старик объяснил ему смысл засечек и их направление. Они выкурили еще на прощание по трубочке, и егерь пошел по тропе. Папоротники поднимались выше колен, тяжелые, ржавые, как бы изнуренные удушием зарослей. Деревья разрослись, и старые засечки были сглажены временем. Посвистывал бурундук, стучал дятел в чаще. От прели, душного запаха зарослей, липкой испарины начинала болеть голова. Мало-помалу егерь приметил способ отметок звероловов. На каждые сто - полтораста шагов делали они засечку на дереве. Высохшее деревцо рядом с колышком насаживалось для проверки направления. Раз егерь ошибся, взял не то направление. Высохшего деревца не оказалось на пути. Он вернулся назад, разобрался в дороге - и опять нашел деревцо. Была в этом та же аккуратность, с какой старик разделывал свой огород или маленькие плантации женьшеня. Верхушки деревьев светлели, потом стали слегка золотеть. Всходило солнце. Теперь легче стало определять направление.
Внезапно кровь ударила в виски. Широкая росная полоса шла влево по высокой траве. Большой зверь или человек проходил здесь недавно. Еще облитая росой была обильно влажна тучная высокая трава. След, седоватый от внутренней подлистной белизны примятых трав, шел наискось в чащу. Егерь снял ружье. Все было тихо. Он стал пробираться по следу. Но след скоро кончился. Дальше шло жесткое сплетенье кустарников. На одной из колючек дикорастущего шиповника егерь нашел клочок грубоватых черных волокон. Волокна были от одежды. Он осторожно раздвинул кусты и стал пробираться сквозь чащу. Изредка острым шипом проводило царапину на его руке. Еще через сотню шагов он снова нашел примятую росную траву. Он был на следу. Вчерашняя усталость, боль от царапин прошли. И цель открылась ему… Спиной к нему на свалившемся дереве сидел человек. Он был широкоплеч, сутуловат, и, видимо, от усталости присел он на упавший ствол дерева. На человеке была золотистая тюбетейка. Внезапно он поднял голову и прислушался. Подозрительно качнулся задетый егерем куст. И тотчас человек перемахнул через дерево, на котором сидел.
Егерь прижался к земле. Так шли минуты. Ветвь вяза зашевелилась: человек высматривал. Егерь раздвинул кусты и побежал к дереву. Пуля ударила мимо него, возле самого лица. Он выбил прикладом из руки человека револьвер. Человек застонал, повернулся - и егерь увидел широкое скуластое лицо с раскошенными от боли и ненависти глазами, лицо, запухшее от комариных укусов, малярийно-желтое, страшное лицо.
- Теперь не уйдешь…
Егерь сорвал с себя пояс и, прижавшись щекой к спине человека, натуго прикрутил его руки. Человек тяжело дышал. Ворот его был расстегнут. Монгольская черная бородка росла на щеках. Золотистая тюбетейка валялась на траве. Егерь стал выворачивать его карманы. В карманах брюк он нашел запасную коробку патронов - "Так"… блокнот - "Поглядим"… коробку папирос - "Куришь"… кожаный бумажник, туго перетянутый резинкой. Еще оказался неподалеку на земле джутовый мешок из-под сои со штампом маньчжурской фирмы, и в мешке: остатки хлеба, несколько горстей сорного риса, два коробка спичек, отсыревшая соль в газетной бумажке… Оставалось досмотреть содержание бумажника.
- Поглядим, - сказал егерь и сорвал резиновый жгутик. Вдруг красная капля упала ему на руку. Он посмотрел на руку и потрогал себя за ухо: из уха капала кровь. Он обернул ухо мокрым платком и раскрыл бумажник. Деньги. Четыре бумажки по сто рублей. Он посмотрел их на свет: бумажки настоящие. Еще одна в тридцать. Две по десяти. Четыре трешки. Он подсчитал: "Четыреста шестьдесят два". Так. Дальше. Опять деньги. Но не русские деньги. Японские иены были в ходу в интервенцию. Он их знал. Много бумажек. Целая стопочка. Он стал считать и сбился. Выходило свыше тысячи иен. "Накозырял, ничего себе…" Дальше. Документы. Он раскрыл было книжку и мгновенно запнулся:
- Алибаев… ты - Алибаев?
Он глядел в его черные ожесточенные, расширенные унижением и болью глаза.
- Ты - Алибаев?
Последнее звено головлевского дела. Ястреб, который кружил и ушел, и снова вернулся, и вот простерт перед ним на траве со скрученными руками.
- Так вот ты какой, Алибаев. Ты куда же тянул? В Маньчжурию?
- Замолчи… дурак, - сказал Алибаев. - Ты мне кость раздробил. Дай воды.
- Воды дам. Я тебя целеньким доставлю.
Егерь достал нож и распорол рукав на правой руке Алибаева. Удар прикладом пришелся пониже локтя, рука распухла. Алибаев скрипел зубами, стонать он не хотел.
- Освободи мне левую руку… рука затекла, - сказал он с ненавистью.
- Потерпишь. Ты на что же надеялся - погулял и прощайте?
- Дурак… - повторил Алибаев. - Много тебе от меня корысти? Забирай все деньги… здесь тысяча иен. Знаешь, почем сейчас иена? И катись… и не было никакой нашей встречи.
Егерь с любопытством посмотрел на него.
- За тысячу иен купить меня хочешь? Хорошо, я с тобой, пожалуй, на сговор пойду. - Алибаев ждал. - Ты мне сообщников своих назови… а я за это скрою, что ты меня с оружием встретил. Скажу - взял безоружного… а ведь за то, что с оружием, - за это не похвалят.
- Не повредил бы мне руку, - сказал Алибаев, - ты от меня не ушел бы.
- А может, и ушел бы, - усмехнулся егерь. - Я, брат, счастливый… и меченый. Меня на Суйфуне тигр пробовал, да не вышло. Ты лучше спасибо скажи, что я тебя не сковырнул.
Надо было доставить человека к дому. Дважды отказывался Алибаев идти. Они садились. Егерь скручивал себе и ему папироску. Потом они снова тащились дальше. Только к закату он выбрался с ним на знакомую дорогу. Человек в тюбетейке угрюмо хромал перед ним. Правое колено он зашиб раньше в тайге.
Удэгеец был дома на огороде. Пограничники еще не вернулись. Только к вечеру смог егерь передать наконец Алибаева в их руки.
- Постой… - сказал Деев, - а где твое левое ухо?
Егерь схватился за ухо. Кончика уха не было.
- Ничего… без потерь в таких делах не бывает.
- Все-таки я перевяжу тебе ухо.
Пограничник достал из походной сумки бинт, обмыл и перевязал ухо егеря. Приходилось дожидаться рассвета. На рассвете, еще в полном сумраке, застучали подковами лошади, увозя пограничников, Алибаева, егеря. Старик долго стоял у дома во весь свой не согнутый временем рост и смотрел на дорогу.
Все сразу обрушилось вокруг Алибаева. Первым был доктор, быстро и ловко исчезнувший, когда обнаружились нити. Просто в нужную пору растворился, исчез, словно никогда его и не было. Вторым предал его на бережку тучный франтоватый, до смерти перепугавшийся человек в сдвинутой щегольской панаме. Третьей была жена, сунувшая в руки Свияжинова его фотографию. Конечно, последнюю роль играла эта фотография, но как-то косвенно была в этом замешана жена - и он ненавидел сейчас даже жену. Дальше начиналось самое главное. Еще во время трехдневной последней своей командировки он подготовил на всякий случай пути для отступления. Надежные руки помогли ему затеряться в порту вечерком - и дальше в трюме кунгаса. Кунгас вышел ночью, как обычно, на лов. В определенном месте он должен был поставить сети. Все зависело от погоды. Если погода будет тихая, к кунгасу подойдет шампунка, заберет Алибаева и высадит его на берегу. На берегу ему придется провести остаток ночи и весь следующий день. К вечеру за ним придет человек, чтобы вывести его на нужную тропу - и по этой тропе через сутки к границе. У человека будут для него, Алибаева, документы. В случае, если будет штормить, дело откладывалось.
Кунгас вышел к ночи. Ветер, поднявшийся вечером, к полуночи стих. Кунгас медленно и ныряя под парусом выбрался из бухты. В трюме пахло крысами и тухлой рыбой. Вода близко плескалась за сырыми досками обшивки. Часов через пять после выхода была выброшена сеть. Кунгас слабо качало. Еще через час Алибаева вывели наверх. Рядом с кунгасом болталась шампунка. Ему наспех насовали в мешок хлеба и немного еды. Он спустился в шампунку. За доставку сюда он заплатил сто иен. Триста иен он должен был вручить человеку, который явится за ним на берегу, и двести иен за документ. Пошло тонко скрипеть привязанное сзади весло. Молчаливый человек стоял на корме и раскачивал весло. С этим человеком он не обменялся ни одним словом. Наконец они пристали к берегу. Берег был пустынен и глух. Нужно было подняться в чащу, начинавшуюся повыше на скате, и там дожидаться. Остаток ночи и весь нескончаемый день Алибаев провел в чаще, пожираемый комарами и гнусом. Его лицо и руки запухли. Наконец начался вечер. Мучения кончались. Он выбрался ближе к берегу. Никто не появлялся. Каждый шорох был и обещающ и страшен. Ночь шла. Никто не пришел. Он прождал до рассвета, скрипя зубами, хрустя суставами пальцев, и снова заполз глубже в заросли. Существование его начинало походить на звериное. Он боялся уснуть, чтобы не пропустить посланного. Он задремывал и просыпался. Его мучила жажда. Никто не явился ни в следующую ночь, ни наутро. Еды было мало. Хлеб как-то мгновенно заплесневел. Он боялся развести огонь. На третью ночь он проснулся от озноба. У него начиналась малярия. Дожидаться дальше было безнадежно. Худой и желтый, он побрел в горы один в поисках тропы. Он нашел наконец тропу, но она привела его к жилищу. Людей он боялся. Каждый мог его выдать. Путей к возвращению не было. Он решился наконец сварить пищу. Первый же дымок от костра заметил удэгеец. Алибаев ел полужесткий горох, давясь и глотая твердые зерна. Насытившись, он двинулся дальше. Кончился горох. Оставался рис, немного хлеба. За ним следили. Всем инстинктом он чувствовал, что за ним следят. У него оставалась коробка патронов. Он готовился не дешево отдавать свою жизнь. Это были коварные, неверные заросли. Змеи выползали, и он с содроганием размазживал их ядовитые треугольные головы. Он не мог стрелять птиц. Птицы шли над ним вольным перелетом. Полдня полета - и они за границей. Проклятая, страшная, непереходимая черта! Он видел ее в каких-то удушливых испаринных снах, задыхаясь от тропической сырости и от пышного ядовитого цветения трав. Узкая тропа кротко бежала, шла по увалам, заросшая обыкновенными полевыми цветами. За ней были степи. Широкие, пахнувшие осенью, взлелеявшие детство и юность - степи. Степи исчезали, начинался день. Его губы были искусаны гнусом. Он зарастал бородой. Время утратило свою размеренность. Ночи и дни потеряли счет. Он двигался по ночам, на ощупь, по звездам. Звезды он плохо знал. Они плохо вели его. В последний вечер они привели его к роднику с повалившимся вязом. Здесь он провел ночь. Журчала вода. Холодок дышал жизнью. Впервые он видел прохладные легкие сны. Здесь он решил дождаться вечера. Здесь настиг его егерь.