Левенталь обдумывал ответ. О семейных событиях говорить не хотелось; получится, что он набивается на сочувствие, да он просто не мог упомянуть о смерти Микки за столом, между делом. От одной мысли мутило.
- Да так, разное, - произнес он.
- Аврал из-за Дня труда? - сказал Уиллистон.
- И это, и личное. В основном работа.
- И что вы в праздники делаете? - Фебе спросила. - Куда-нибудь собираетесь? Нас пригласили на Файер-Айленд.
- Нет, я никуда.
- Три дня торчать в городе, одному? Бедняжка.
- Я, собственно, не совсем один, - сказал Левенталь спокойно, глядя на нее, - при мне остается ваш друг.
- Наш? - она вскрикнула. Он понял, что задел ее за живое. - Вы имеете в виду Керби Олби?
- Да, Олби.
- Я как раз хотел спросить, - сказал Уиллистон. - Он все еще при вас?
- Все еще.
- Скажите, ну как он? - сказала Фебе. - Я же не знала, что вы насчет него приходили. А то бы не скрывалась на кухне.
- Не знал, что для вас это так важно.
- Ну, так теперь я хотела бы знать, как он? - не отступала она. Интересно, что из его характеристик ей доложил Уиллистон?
- А Стэн не рассказывал?
- Рассказал, но я от вас хочу услышать.
Куда подевалась ее фирменная ровная снисходительность? На скулах проступил легкий румянец, и Левенталь про себя подумал: ну вот, теперь, для разнообразия, и в открытую. Он тянул, боясь, что сейчас взлезет Уиллистон. Официант перед ним поставил зеленые и черные мидии, и он сказал, взяв вилку, как бы взвешивая на руке:
- О, он все мотается.
И приступил к еде.
- Очень он страдает из-за Флоры?
- Из-за жены? Да, он страдает.
- Какой это для него, наверно, был ужасный удар. Вот не думала, что они разойдутся. Все так блестяще начиналось.
Блестяще? - думал Левенталь. И нарочно молчал, подчеркивая, как поразило его это слово. И что она имеет в виду? Да женщина вам так про любую свадьбу расскажет. Что тут блестящего? Это Олби - блестящий?
Он вяло кивнул.
- Я была у них подружкой невесты, если хотите знать, почему меня это так волнует.
- Фебе с Флорой вместе учились в школе.
- Да? - спросил Левенталь не без интереса. Он наливал себе пива. - Я пару раз ее у вас видел.
- А как же, - сказал Уиллистон.
Фебе на краткий миг обрела свой обычный стиль:
- В церкви, помнится, требовалась певица, но пришлось обойтись, из-за будущей тещи. Боялись оскорбить ее в лучших чувствах. Все подсмеивались над ее пеньем. Она тысячу лет проучилась в Бостоне. Дама под шестьдесят, может, когда-то и был голос, но, конечно, к тому времени поизносился. Но она все равно пела. Ну как же, сын женится! Ведь не запретишь. Бедный Керби! Но старушка была прелестна. Поведала мне, что в молодости у нее были дивные ножки, и она ими гордилась, и какая жалость, что приходилось носить длинные юбки! Ах, рановато она родилась!
- Извините за нескромный вопрос, - вклинился Левенталь, - но эта свадьба считалась удачной, то есть для жены?
- В каком смысле?
- Семья одобряла ее выбор?
- У них были опасения. Но я его считала многообещающим. Такой умница, обаятельный. И все так считали. Мне казалось, он всем нашим друзьям даст сто очков вперед.
Уиллистон поддакнул:
- Да, малый башковитый, притом начитанный. Бездну всего перечитал.
- И вдруг все рухнуло. И неизвестно, кто виноват. - Фебе вздохнула и обратила свое длинное красивое задумчивое лицо с замечательными, ровными бровями сперва к мужу, потом к Левенталю.
- Ну, она ведь не виновата, да? - сказал Левенталь. - Жена?
- Нет… - Фебе как-то замешкалась. - Ну чем она виновата? Она его любила.
- Хорошо, она не виновата, тогда кто же? - не отставал Левенталь. - Она от него ушла, так?
- Да, ушла. Почему, мы так и не знаем. Она со мной не делилась. Мы наблюдали, в общем, со стороны. Трудно понять, он же такой чудный.
"Чудный, - презрительно повторил про себя Левенталь. - Блистательное начало! И что эта женщина могла увидеть этими своими глазами? Что позволила себе увидеть? И как это - прекрасно начиналось, много обещало, а кончилось такой дрянью? Нет, конечно, с самого начала было сплошное не то, каждый бы заметил, кто хотел замечать. А Фебе не хотела замечать. И понятно, что Олби боится показаться на глаза Уиллистонам, они о нем такого высокого мнения".
Он сказал, перебарывая себя:
- Говорят, пьющие люди часто производят хорошее впечатление. Многим нравятся.
- Все еще пьет, а? - Уиллистон понизил голос.
- Все еще? - Левенталь только плечами пожал: в смысле - что за вопрос?
- Нет, он именно был такой, как я говорю. Стэн не даст соврать. И вовсе он тогда еще не пил. Но вы не ответили, как он? Что поделывает?
- Ничего не поделывает. А что собирается делать, мне не докладывал.
- Но вы ему скажете, чтоб к нам заглянул, да? - Лицо у нее дрогнуло от скрытой обиды.
- С удовольствием. - В голосе у него таки звякнуло раздражение. Уиллистон вертел ложку в коротеньких пальцах. Он мало говорил, понял, видимо, что Фебе повело не туда, боялся влезать, чтобы еще не напортить. Левенталь изо всех сил сдерживался. Хотят видеть Олби - пусть берут себе насовсем, пожалуйста, ради Бога, но они же не зовут его пожить, только в гости приглашают. И как это, хотелось бы знать, Фебе даже в голову не приходит спросить, почему Олби живет у него, а не у своих друзей? Логически рассуждая, ему бы к ним надо было пойти. Но, разглядывая это белое лицо, вдруг он понял, что кое-какие логические вопросы ей задавать не хочется. Факты ей не нужны; она их отметает. В общем, прекрасно все она поняла, можно не сомневаться. Но нет, ей надо доказывать, что Олби нуждается в заботе. И очень возможно, ей так же хочется его видеть в теперешнем состоянии, как ему ее хочется видеть. Небось представляет себе, на что он похож. О, прекрасно представляет! Но вот надо ей, чтоб он опять стал таким, каким был когда-то. "Милая моя, - возмущался про себя Левенталь, - я же не прошу взглянуть на вещи моими глазами, но хотя бы взглянуть. И все, и достаточно. Хоть разок глянуть!" Да, все так, но Уиллистоны ему помогли; он перед ними в долгу. Да, но то, что сделали для него Уиллистоны, - это же тьфу в сравнении с тем, что они, по сути, требуют, чтоб он сделал для Олби.
Уиллистон уже злился, или Левенталю почудилось.
- Едва ли Керби захочет нас видеть сейчас, детка, - он сказал, - а то бы он давно пришел.
- И очень жаль, что не пришел, - сказал Левенталь. С большим нажимом, чем ему хотелось, и Фебе тут же поставила его на место:
- Я, кажется, вас не понимаю, Аса.
- Вы бы на него посмотрели! Думаю, вы бы его не узнали, судя по тому, что вы описываете. Для меня - будто о другом человеке речь.
- Ну, наверно, не я в этом виновата. - Она умолкла, передохнула. Опять проступили на скулах красные пятна.
- Наверно, он изменился, - с расстановкой проговорил Уиллистон.
- Уж поверьте, ничего общего с тем, что рисует Фебе. Это я вам говорю! - Левенталь лишнее слово боялся сказать, чтобы не сорваться.
- Вам бы надо быть великодушней, - сказала Фебе.
И вот тут Левенталя взорвало, он во все глаза смотрел на Фебе, пока ее заливало краской. Отпихнул тарелку, прошипел:
- Я не могу себя изменить, чтоб вам больше подошло.
- Что такое? - сказал Уиллистон.
- Я сказал - невеликодушный, значит, какой уж есть!
- Наверно, Фебе не совсем то хотела сказать. Фебе? По-моему, у Асы создалось ложное впечатление.
- Очевидно, вы меня неправильно поняли, - выдавила она.
- Ах, да какая разница.
- Я хотела сказать исключительно, что Керби подавал большие надежды, в таком духе. А что я еще сказала?
И что она в нем понимает? - горько думал Левенталь. Но молчал.
- Я потому звонил, что хотел спросить, не надо ли ему подкинуть деньжат, - заговорил Уиллистон, - насчет работы для него - не представляю, а ему же кое-что нужно. Думаю, несколько долларов не помешают…
- Верно, - сказал Левенталь.
- Я вам дам, предположим, десятку. Только вы ему не говорите откуда. От меня он, может, и не захочет принять.
- Да-да, спасибо. Очень мило с вашей стороны.
И Уиллистоны удалились. Левенталь видел их спины в синем зеркале бара над батареей бутылок. Стэн ждал, пока Фебе, остановясь, тронула шляпку, и парочка взошла по ступенькам, прошла под навесом.
18
Он видел из вестибюля, как миссис Нуньес по-турецки сидит на тахте и укладывает мытые волосы. Подбородок уткнут в грудь, в зубах зажаты булавки, остальные разбросаны по темным и белым клеткам на юбке. Он постучался, она смахнула с глаз волосы, но позы не изменила и не прикрыла несимметрично стянутых резинками ног.
- Простите, что помешал, - сказал он, глядя на эти ноги. - Но я вот подумал, уж очень квартира запущена. Вы мне не посоветовали бы насчет уборщицы?
- Уборщицы? Нет, никого не знаю. А если порядок навести, это я вам сама могу. Я к тяжелой работе не приспособлена.
- Ничего тяжелого, только чтоб чуть почище было.
- Хорошо, порядок я вам наведу.
- Очень буду благодарен. А то мне уже невмоготу.
При свете лампы гостиная была омерзительна. Вот бы Фебе полюбоваться. Он даже пожалел, что не пригласил к себе Уиллистонов. И приступил к работе: подобрал с пола бумагу, постелил на постель свежие простыни, разложил пижаму. В ванной простирнул и прополоскал свой несчастный халат, мыльным порошком, щеткой оттер чернильные пятна. Понес на крышу, там выжал, повесил на веревку. Ветер уже дышал близкой осенью. Левенталь по гудрону прошел к парапету. На востоке длинным швом на середине реки сходились огни берегов. Вот пройдут выходные, и кончится лето, и осень все перемелет; почему-то Левенталь в этом не сомневался. Небо затянуло. Он постоял, посмотрел, потом снова пошел на лестницу, боясь в темноте задеть за проволоки и веревки. На ходу пощупал халат. Он быстро сох на ветру.
С площадки услышал, что кто-то идет, глянул вниз. Олби. Поднимаясь, он равномерно сжимал и отпускал перила. На последнем загибе увидал Левенталя, остановился, поднял голову и, кажется, его разглядывал. Низкий свет, пройдя по лицу до бровей и глаз, придал ему выражение голой злобы, скорее всего случайно. Вдруг Левенталю стало неловко. Но тут же он вспомнил, что кое за что Олби должен ему ответить. Да, и во-первых - он пьян? Но уже он был совершенно уверен, он чуял - нет, ни в одном глазу.
- Ну? - сказал Левенталь.
Дойдя до площадки, Олби сдержанно кивнул. Он подстригся. Волосы обегала белая сверкающая граница. Лицо блестело. Белая рубашка, черный галстук, в руке бумажный пакет. Заметив, как его изучает Левенталь, он бросил:
- На Второй авеню ухватил, в уцененке.
- Я вас не спрашиваю.
- Ну, должен же я отчитаться, - ответил он как ни в чем не бывало.
Левенталь ловил вызывающие нотки в этом ответе; их не было. Он с подозрением в него вглядывался.
- Сегодня капли в рот не брал, - сказал Олби.
- Зайдемте. Мне кое-что надо выяснить.
- Что такое?
- Не здесь; дома.
Олби отпрянул, спросил:
- Да в чем дело-то?
Левенталь вцепился ему в полу, потянул. Олби упирался, он обеими руками его обхватил и, глядя угрюмо, решительно, снова разъяряясь, втащил в квартиру, ногой закрыл за собой дверь. И стал дергать и мотать Олби. Тот снова пробовал высвободиться, Левенталь орал:
- За кого вы меня принимаете, черт вас дери?
- Да о чем речь?
- А это вы мне ответите. Не выкрутитесь.
Тот высвободил свою полу из левенталевой хватки, отскочил.
- Что за идея? - сказал удивленно, с дрожащим смешком. - Пыль решили из меня выбивать?
- До каких пор, вы думаете, я буду все это глотать? - Левенталь задыхался. - Думаете, так вам и сойдет?
- Спокойно, спокойно. - Смешка уже не было, взгляд был серьезный. - В конце концов, я рассчитываю на справедливость. Я у вас в доме, вы имеете кой-какие преимущества… Во всяком случае, извольте объяснить, в чем дело.
- А вот в чем. - Левенталь выхватил открытки. - Рыться у меня в бюро, как последний жулик и шантажист! Вот в чем дело.
- A-а, только-то? - Он вяло к ним протянул руку.
Срывающимся голосом Левенталь заорал:
- "Только-то?" Это вам так, тьфу? То вы за мной таскаетесь, вынюхиваете. Я пускаю вас в дом, а вы лапаете своими грязными руками мои вещи, суете нос в мои дела, в мои письма.
- Ну-ну-ну, а вот и неправда. Не трогал я ваших писем, и плевать мне на ваши дела с высокой горы.
- А где я это нашел? - Левенталь швырнул на пол открытки. - В халате, который вы таскали.
- Они там и были. Даже не хочется от таких обвинений оправдываться. Чушь какая-то. А потом не отмоешься.
- А это не ваше? - Левенталь взял вырезку из пачки реклам.
- Ну, откуда я знаю, что было в карманах. Но что-то было, уже когда я надел. Может, вы против, что я носил ваш халат. Простите, я…
Левенталь не позволил себя отвлечь.
- Вы хотите сказать, что не рылись в моем бюро?
Олби качнул головой в знак искреннего, честного отрицания.
- Ну а это? Это вы откуда взяли? - Левенталь ткнул в открытку Шифкарта.
- На полу нашел. Ну, тут я признаю… если я в чем и виноват, так в том, что подобрал эту открытку. Она возле вашей постели валялась. Я не имел права ее держать при себе. Может, она вам нужна. Надо было спросить. Просто я не подумал. Она меня заинтересовала. Тут разные связи возникли, знаете ли, с тем, о чем я все думаю, да все забываю.
- Вранье.
Олби молчал. Стоял и смотрел.
- Я не клал эти открытки в халат, - сказал Левенталь. - И карточка Шифкарта лежала в бюро.
Олби ответил невозмутимо:
- Раз не вы их туда положили, значит, кто-то еще. Но только не я.
- Но вы их читали! - заорал он отчаянно, и ему захотелось провалиться сквозь землю.
- Читал. - И Олби опустил глаза, как бы щадя Левенталя.
- Черт бы вас побрал совсем! - страдальчески взвыл Левенталь. - Вы не только это читали. Что еще?
- Ничего.
- Неправда!
- Нет, это все. Тут я не мог не прочесть. Я не хотел. Просто вынул из кармана и увидел, что это. В основном ваша жена виновата. Ей бы в конверт положить - такое. Я бы в жизни не стал вынимать письмо из конверта. А тут сразу не сообразил, вот и прочел. Но не так уж это серьезно, а? Ну что в ваших этих открытках такого особенного? Любая жена так мужу напишет, и муж жене. И я-то, старый женатик… другое дело, попадись они на глаза юной особе, девушке, скажем. И то сомневаюсь - где она теперь, такая невинность. И главное, наверно, для вашей жены это не очень уж важно. Такое не посылают открыткой. Было бы важно, она б запечатала.
- И все равно вы, по-моему, врете.
- Если я, по-вашему, вру, тут я ничего не могу поделать. Но я не вру. И почему не запирать бюро, раз вы мне не доверяете?
- Теперь запер.
- Раньше надо было запереть. Мало кому понравится, когда на него так наскакивают. Запирайте, запирайте. Вы имеете право выходить из себя, если у вас есть прямые доказательства, что кто-то цапает ваши личные вещи. Удовольствие маленькое. Но подобные обвинения - тоже удовольствие маленькое. Предположим, я даже лазил в ваше бюро, но зачем мне сдались эти ваши открытки?
- Зачем? Ей-богу, не понимаю!
- Что я - спятил? Не я, а вы тут неправая сторона.
Левенталь не знал, что тут можно еще сказать. Может, и не стоило лезть на стенку. Все, кроме этих юных девушек, звучало вполне вменяемо, да и девушки, если покопаться, тоже, может, не лишены смысла. Вдобавок стрижка, рубашка, и галстук, и тот факт, что он трезв, несколько меняли дело. Особенно стрижка; абсолютно другой вид. Чище лицо. Левенталя вдруг как-то отпустило; к Олби он испытывал одно любопытство. Он сел к бюро. Олби рухнул в кресло, вытянул ноги.
Несколько минут помолчали, потом Олби сказал:
- Утреннюю газету видали?
- Нет, а что? Что там такого?
- Кое-что для вас, по-моему, интересное. Про Редигера. Собственно, про сына, но и папаша упомянут. Сынок в армии, вчера произведен в новый чин. Майор он теперь.
- Ну и что?
- Да так. Сижу в парикмахерской, просматриваю газету и вдруг - фотография. Он немного работал в офисе. Самый средний мальчик. Славный… зачем мне его хаять. Такой, мальчик как мальчик; самый средний, никаких тебе звезд с неба. Мое дело десятое, то есть мне ни горячо, ни холодно. Но интересно - вот как это у некоторых получается. Кто-то, без блата, двадцать лет трубит на службе, то в одной гарнизонной дыре, то в другой, с туземками живет, потому что женитьба для него невозможная роскошь. Может, в конце концов до чего-то и дослужится, предположим, до лейтенанта. И вы меня будете убеждать, что тут не вопрос блата.
- Ну наверно, - вяло кинул Левенталь.
- Да. И я ведь не из-за того злобствую, что он сын своего отца. Почему не получать выгоду от своего положения? И что еще старик для него может сделать? - Вдруг он коротко хохотнул и переменил тему: - Прическу мою заметили?
- Вижу.
- И я не пил. Не ожидали, а?
- Ну-ну, продолжайте меня удивлять.
- Нет, но вы же думали, я опять надерусь.
- Возможно.
- Я же вам сказал, я не такой отпетый.
- Рад убедиться.
- Рады? - Это была несколько взвинченная веселость.
- Конечно, - сказал Левенталь. Он почувствовал, как в груди у него зарождается ответный смешок, и он его подавил. - И на что вы претендуете? На корзину роз?
- А что?
- На медаль? - Левенталь уже улыбался.
- Да, на медаль. - Он хрипло кашлянул. - Я заслужил.
- Будет вам медаль.
- Ну, у меня и желания не было, если честно. И бороться не пришлось; никаких борений.
Олби подался вперед, к Левенталю, положил руку на ручку его кресла, минуту они смотрели друг на друга, и Левенталь в себе ощутил что-то странное, нежное, чуть ли не тягу. И было тяжело, противно. И неизвестно, что с этим делать. Но и приятно. Его смутно тревожила собственная переменчивость. Но в данном случае он не видел в ней большого греха.
- Я вот тут - под машинку, - Олби слегка коснулся головы пальцами, - привык. Так чище. Я убедился. Из-за гнид. Вы небось про такие вещи не знаете, а?
Левенталь пожал плечами.
- О, были бы они у вас в волосах, в таких волосах… Меня потрясают ваши волосы. Как увижу вас, так смотрю. У некоторых иногда сомневаешься, бывает, хочется убедиться, может, парик. А ваши волосы… я часто стараюсь себе представить, каково это - иметь такие волосы. Трудно расчесывать?
- Что значит - трудно?
- Ну, они же запутываются. Гребенку можно сломать. Слушайте, как-нибудь дайте потрогать, а?
- Какие глупости. Волосы и волосы. Что такое волосы?
- Нет, это не просто волосы.